Доктор Шанс

Она кивнула, мол, так и есть.

– Вас избил ваш муж.

Она улыбнулась, словно намекая на наивность его вопроса.

– Он не стал бы. Не стал бы сам пачкать руки.

– Но он сделал это? Вы именно это пытаетесь мне сказать? Важно, чтобы тут между нами не было неясностей.

Она пожала плечами и отвернулась.

– Вы когда-нибудь говорили с адвокатом? Или другим полицейским? Есть адвокаты, которые специализируются по делам об угрозах…

– Я говорю с вами.

– Но сейчас, когда вы действительно пострадали…

– Думаете, это в первый раз? Слушайте, я знаю, что к чему. Чего не знаете вы, чего никто не знает… о том, какой он умный. Он разбирается в законах. А еще он сумасшедший. В конце концов он меня достанет. Такой уж он. Знает людей. Может сесть в тюрьму и все равно добиться своего. – Ее голос в первый раз сорвался. – Он знает, как дела делаются, – шепнула она. – Он знает, как сделать, чтобы Жаклин исчезла.

– Теперь вы заговорили о себе в третьем лице, – сказал Шанс. – Я сейчас что, с Джекки разговариваю?

– Нет. Я не знаю. Плевать мне на Джекки. – Она помедлила, потом сказала: – У меня есть дочь.

Шанс замер. Ни в одном из документов, относящихся к ее делу, не было никаких упоминаний о ребенке. И в их первоначальной беседе о детях тоже речи на шло. Он некоторое время внимательно изучал ее в тусклом свете кафе.

А Жаклин Блэкстоун разглядывала свои руки.

– Это его ребенок?

Она покачала головой.

– Мне было семнадцать. Мы с ее отцом никогда не были женаты. – Она заколебалась, но продолжила: – Я отдала ее на удочерение. Мы снова стали видеться два года назад. Она учится в школе при университете. Реймонд платит за ее обучение.

– Реймонд – это ваш муж. – Он понял, что впервые слышит, как Жаклин произносит это имя. Она знаком дала понять, что да. – Почему вы ничего не сказали об этом у меня на приеме?

– Наверно, я больше всего боялась тогда, что мои симптомы вызваны неврологией.

Шанс сначала хотел сказать, что он – не только психиатр, но и сертифицированный невролог, и что для объективной оценки симптоматики нужно знать все без исключения факты, относящиеся к делу. Но, поразмыслив, счел, что в сложившихся обстоятельствах покажется излишне сварливым, решив оставить эту тему в покое хотя бы до поры до времени.

– Как я понимаю, – сказал он наконец, – вы убеждены, что ваша дочь тоже в опасности.

– Он так сказал.

Шанс считал себя не понаслышке знакомым с теми махинациями, которыми люди творят архитектуру собственных тюрем, казематов, откуда, из подвальных окон, лишь изредка доносится крик узника. Будто Гудини, мы конструируем машинерию собственных ловушек, и в конце концов нам приходится либо вырываться из них, либо умереть. Погрязнув в связанных с разводом правовых и финансовых трудностях, Шанс обнаружил, что не является исключением из общего правила, хотя в его случае речь шла скорее об образной смерти, чем о буквальной, особенно если сравнивать с Жаклин Блэкстоун.

– Кроме предусмотренной законом помощи, – после очередной долгой паузы сказал Шанс, – не знаю что вам и предложить. Вы продолжаете работать с Дженис?

– Он запретил. Мне непросто было прийти сюда. Это опасно для меня. – Ее глаза внимательно осматривали помещение. – И для вас тоже. Может быть, я подвергаю вас риску. Мне следовало подумать об этом.

Второй раз за день все предстало перед Шансом в новом свете.

– Часто угрозы сильно отличаются от реальных поступков людей, – сказал он, но все же заметил, что его пульс участился.

– Верно, – ответила она.

– Послушайте, – сказал он, – это нелегко, я понимаю. Чем вы рискнете, чтобы вновь стать хозяйкой собственной жизни? Рискнете возможностью потерять эту самую жизнь? И речь не только о вас. Вашу дочь тоже следует учитывать. Я не могу сказать, как вам поступить. Я по-прежнему думаю о консультации с кем-нибудь, более сведущим в законах… Меня часто приглашают в суд в качестве эксперта. Эти дела редко бывают уголовными, но я знаком с несколькими адвокатами. Могу навести справки. Кроме того…

Внезапно она потянулась через стол и взяла его за руку.

– Может, все так, как вы говорили, – сказала она. – Может, нужно только вот это. Может, ради этого я и пришла.

Это движение поразило его. Его рука была в ее руке, а он сидел и рассматривал Жаклин в слабом предвечернем свете. Боже, думал он, на эти скулы можно посадить самолет, и удивлялся, как же в их первую встречу умудрился столько всего не заметить. Она притянула его ладонь к себе и сжала, обручальное кольцо, которое она все еще носила, впилось ему в пальцы. Он представил, будто смотрит на них со стороны. Представил, кем они могут показаться в этот миг. Представил, что это смотрит на них плохой коп. Нужно тщательнее следить за тем, как выглядишь, подумал он на манер своего отца, однако его рука осталась там же, где была. Он чувствовал, как бьется пульс на ее таком теплом запястье, касающемся основания его ладони. Чувствовал, как берет за горло страсть.





Интервент




Они снова расстались на тротуаре посреди большого города, и он снова смотрел, как она удаляется, но происшествие в кафе выбило его из колеи. Сейчас он более обычного уязвим для некоторых вещей, потому что его личная и финансовая жизнь находится в тотальном и безоговорочным беспорядке в отсутствие женского общества. Стресс не способствует ясному мышлению, а человек нуждается в том, чтобы осознавать происходящее. Это все равно, что разгуливать с треклятой мишенью на треклятой спине, заключил он и на десять минут опоздал к дочери в школу.




Школа располагалась рядом с яхтенным причалом и выходила окнами на залив. Подходя к кораллового цвета зданиям, Шанс обнаружил, что ветер крепчает, вихрясь под пролетом моста Золотые Ворота, залив покрылся барашками, а вдалеке виднеется Алькатрас. При виде этой старой тюрьмы Шанс сразу подумал о полицейских, которые пошли по кривой дорожке, и серо-стальных глазах детектива Блэкстоуна.

Дочь, Николь, в одиночестве ждала его под деревом. Заметив его машину, она пошла навстречу, будто осужденная, двумя руками прижимая к груди блокнот. Так она давала понять, что жена сообщила ей о смене школы. Шанс мог только представить, в какой форме Карла подала эту новость. Николь открыла дверь машины и села. Девочка недавно плакала. Они постояли минутку, мимо ехали автомобили, ветер с залива швырял в лобовое стекло мелкие капли. Дочь явно решила стоически переносить невзгоды.

– Прости, Никки, – сказал наконец Шанс. – Если бы можно было найти другой способ…

– Как насчет того, чтобы остаться с мамой?

Шанс вздохнул. Он считал дурным тоном рассказывать, что именно мама все затеяла, и тем самым возложить на нее вину, хотя, в сущности, развод действительно был идеей Карлы. Интересно, подумал он, неужели Николь до сих пор не знала о тренере-дислексике, и решил, что возможно все.

– Тут все непросто, Николь. Ты можешь не знать всех деталей, но наверняка понимаешь, что тут все непросто.

Дочь закусила губу и уставилась в окно.

– Я знаю, как ты любишь «Хэвенвуд». Но есть же и другие хорошие школы…

– «Марина Саут» отстой.

Так называлась государственная школа неподалеку от дома, где они раньше жили.

– Да, – сказал Шанс, – «Марина Саут» действительно отстой. Я все проверил, изучил вопрос и знаю это. Но я сейчас говорю о том, что хорошие школы есть на другой стороне залива, в Беркли.

– Мы живем не в Беркли.

– Это сейчас мы живем не в Беркли. Но я присматриваюсь к тем местам. Если я найду где-то там квартиру…

– Найди лучше квартиру где-то здесь.

Казалось, она беседует с деревьями за окном и с той самой минуты, как села в автомобиль, очень старается не смотреть на Шанса. Он накрыл рукой ее ладошку и сказал:

– Николь, – потом дождался, когда дочь на него посмотрит. – Это тяжело. Это тяжело для каждого из нас. Но в жизни иногда так бывает. И я хочу, чтобы ты знала, что я делаю для тебя все, что могу, и всегда буду делать. Я очень тебя люблю.

На ее глаза опять навернулись слезы, и она отвернулась.

– Я знаю. – Голосок звучал слабо.

Неестественно слабо, мог бы подумать кто-то посторонний, но Шанс знал, что она искренна и в своей боли, и в своем стоицизме.

– Мы со всем справимся, – сказал он ей. – Все решим. Вот увидишь.

Она кивнула. Шанс слегка сжал ее ладонь, и дочь ответила тем же.

– Я знаю, – опять сказала она еще тише, чем раньше.

Шанс выпустил ее руку и переключил передачу. Он всем сердцем тянулся к ней. Мир, каким она его знала, разрушался прямо у нее на глазах. Он где-то читал, что семья – это орудие горя, и вот настали времена, когда, похоже, так оно и было, и Шанс еще раз взглянул на казавшуюся призрачной старую тюрьму на продуваемой всеми ветрами скале.



Он высадил дочь возле своего бывшего дома, посмотрел за тем, как она вошла внутрь. На углу участка послеполуденный ветер трепал выставленный риелтором транспарант. Оттуда Шанс снова поехал прямо к себе в офис. Тут все уже было закрыто. Он прошел знакомыми лестницами и коридорами, открыл свой кабинет и некоторое время рылся в бумагах, пока не нашел карточку Жаклин Блэкстоун. Среди всего прочего в ней был опросник, который она заполнила во время своего первого посещения, с ее нынешним адресом и номером телефона. Забрав карточку, Шанс ушел, обменявшись любезностями с охранником в холле здания, с полным ощущением того, что избежал возмездия за какой-то проступок.



Вечером он в одиночестве сидел у себя в квартире. Это уже становилось нормой. Он думал закончить заключение по доку Билли, ведь орегонский родственник торопил, и ожидалось, что дело до конца лета поступит в суд, но никак не мог собраться с силами. Вместо этого Шанс сидел со ставшей уже традиционной бутылкой вина, смотрел, как за окном на улице клубится туман, и размышлял над проблемами Жаклин Блэкстоун.

Если, невзирая на паранойю женщины, все-таки принять на веру ее слова, ситуация больше походила на лабиринт, в котором на каждом повороте упираешься в тупик. В своем первоначальном отчете он не мог не отметить, что она принимает нейролептики – кто-то прописал ей трилафон. Тогда он оставил комментарий: «От употребления допамин-блокатора перфеназина у больной возможен побочный эффект в виде акатизии» [23]. Сейчас замечание предстало в новом свете. Тогда его беспокоило, что акатизию могут ошибочно принять за повышение тревожности, в результате увеличат дозу блокаторов допамина и только ухудшат ситуацию (во всяком случае, в том, что касается тревожности и паранойи), усилив тот самый страх, который ей нужно преодолеть, чтобы освободиться от мужа-хищника. Но потом он навестил ее в больнице. Сотрясение мозга вовсе не было фантазией. Как и сломанная кость вместе с защемленной мышцей. Не исключено, что она постоянно подвергалась насилию. На протяжении своей жизни он каждый день видел таких людей – сломленных созданий, кружащихся на карусели когнитивной и медикаментозной терапии, страдающих потерей памяти и галлюцинациями. В конце концов, благодаря им он зарабатывал на жизнь. Он еще раз открыл карточку Жаклин, перечитывая записи, сделанные после ее первого посещения. «Я считаю важным, – отмечал он тогда, – чтобы отвергаемый аспект ее натуры был проработан и в идеале интегрирован в основную личность». Итак, она постаралась, следуя его совету, это сделать и в качестве вознаграждения получила койку в отделении травматологии и медицинские счета, которые теперь будут преследовать ее долгие годы.

Потом на глаза Шансу попался один фрагмент: «Нельзя исключать, что в ее отношениях с мужем присутствуют черты мазохизма». Это могло быть и правдой. Но она решила прекратить отношения всего после недели психотерапии. Больным тут был муж. Шанс сам сталкивался с этим монстром и оказался не на высоте. Он еще раз подумал о том, как она пришла на первый прием и почти без эмоций описала раскол собственной личности. Жизнь редко, заключил он, подкидывает ему такие сюжеты. Достаточно сказать, что большинство людей, которых он видел во время своей практики, объединяло то, что они уже добрались до точки, из которой нет возврата. А Жаклин и, раз уж на то пошло, Мариэлла Франко и еще буквально несколько людей будили в нем веру, что время еще есть, что та или иная форма вмешательства все еще возможна. И хотя в основном, за исключением одного-единственного случая, все его чувства на этом благополучно заканчивались, Жаклин Блэкстоун влекла его куда-то глубже. Возможно, сыграло роль ее появление у него в кабинете, биение ее пульса, которое он чувствовал своей ладонью, потому что… вопреки обычной сдержанности, сомнениям, у него начал формироваться настоящий, и даже в чем-то вполне реальный план действий. Его следовало бы обдумать поутру, просто для уверенности, но Шанс был слегка навеселе и горел желанием поделиться своей идеей. И к тому же у него был ее телефон. Она ответила после второго гудка.

– Мы можем поговорить? – спросил Шанс.





Джолли




Бернард Джолли, девятнадцать лет, белый, правша, до своего недавнего ареста и взятия под стражу проживал в доме Аманды Джолли, тетки по материнской линии, в южном Сан-Франциско. Его родители не были женаты, и он утверждает, что никогда не знал отца. Мать бросила его, когда ему было шесть лет, с тех пор он жил с ее сестрой, которую теперь описывает как сумасшедшую жирную женщину. На момент первой беседы уже три года страдал от посттравматического синдрома (последствия перелома основания черепа и внутримозговой гематомы, полученных в результате ДТП, когда его, ехавшего на велосипеде, сбил автомобиль). Сообщает, что ДТП произошло на углу станции «Джуда и Сансет», и последнее его воспоминание – случайно замеченный красный грузовой пикап с мексиканцем-садовником за рулем, неожиданно возникший слева. Был обнаружен на месте происшествия и доставлен в пункт оказания первой помощи при университете, где при осмотре очнулся, оставаясь в помраченном сознании.

После госпитализации гемотакрит [24] упал с сорока пяти почти до двадцати, и была выявлена забрюшинная гематома. Пациент был стабилизирован двумя