Дочь торговца шелком

У Лан взяла Николь за обе руки:

– Береги себя, и если я тебе когда-нибудь понадоблюсь, я буду здесь.

Глаза Николь увлажнились, а когда У Лан ушла, она поддалась сомнениям. Неужели подруга права? Она убеждала ее со всей страстью, и Николь испугалась, что возвращение ее будет не таким простым. Но следом она представила отца в постели с другой женщиной, пока ее мать находилась в столь уязвимом положении. Навязчивые образы и душевные раны укрепили ее в решимости сбежать.

Внезапно ей закрыли рот ладонью. Николь замерла. А вдруг это кто-то из людей Жиро? Услышав смешок, она развернулась и с облегчением поняла, что это Чан. Он посмотрел на нее лукаво и улыбнулся. Николь хотелось рассмеяться. Парень округлил глаза, давая ей знак молча следовать за ним. Николь и сама поняла, что идти рядом не нужно. Когда они отошли от магазина, Чан шепотом посвятил ее в планы: они доберутся до автобуса, который перевозит лишь вьетнамцев.





* * *


Через час они толкались в автобусе, шедшем вдоль дельты Красной реки. С поверхности воды волнами поднимался пар, а через открытое окно проникал запах гнилой рыбы. Николь хотела закрыть окно, но оно заржавело и заклинило. Она пыталась отвлечься от мыслей о рыбе, но, когда стих шум машин, по позвоночнику пробежала дрожь. Местность становилась все более сельской. Николь видела сампан[13] и всякий хлам, что прибивало к берегу, окаймленному сливовыми деревьями. Пролетела небольшая стая гусей, их неторопливые, размеренные крики контрастировали с резкими взвизгами чаек.

Автобус удалялся от реки, проезжая мимо захудалых деревень, где в пыли играли полуголые дети. Николь задремала и очнулась, лишь когда они остановились возле хижин, огражденных бамбуковым забором. Как же тут мирно, подумала Николь, и в эту секунду тишину нарушил птичий вскрик.

– Мы на месте, – проговорил Чан, поднимаясь.

Он улыбнулся, вновь с некоторым озорством во взгляде. Парень понизил голос и прошептал ей на ухо:

– Теперь тебя будут звать по-вьетнамски. Линь.

– Весна. – Николь улыбнулась. – Мне нравится.

Она проследовала за Чаном к выходу из автобуса, потом окинула взглядом дома, скорее напоминавшие хижины или сараи, с остроконечными крышами из переплетенного бамбука. По тропинкам медленно брели люди в коричневых и темно-зеленых одеждах. Постукивали лишь наплечные шесты, на которых они переносили овощи и рис. В небе парили ласточки, то падая вниз, то устремляясь наверх.

– Сюда. – Чан махнул рукой в сторону небольшого фургона между двумя хижинами.

Он словно указал Николь их будущее.

Это и было началом новой жизни, даже ее имя говорило о том. Николь словно попала домой, но здесь у нее также появлялась возможность проявить себя.

Они прошли мимо крохотных хижин на сваях; над крышами вился дым от стряпни. Под ноги кидались орущие петухи и цыплята, которые никого кругом не замечали, а дворовые псины подняли ужасный шум, лая и пытаясь сорваться с цепи. Несмотря на это, Николь вновь подумала о здешней умиротворенности. На матрасах спали голышом младенцы, среди привязанных коз и овощных грядок бегали дети помладше, а те, кто постарше, играли на утоптанной земле в камушки или стреляли в птиц из рогаток. Несколько детей встали, позвав Чана, и перевели на Николь голодные взгляды.

Ей все казалось непривычным, и на мгновение она пожалела о своем поступке, однако чувство утраты быстро прошло.

Деревня казалась лабиринтом. С веревок, натянутых через дворы, свисало белье, на грядках росла тыква, в садиках стояли фруктовые деревья. Николь заглянула в несколько хижин без свай и увидела земляной пол и окна без стекол.

– Должно быть, люди тут мерзнут, – проговорила она и посмотрела на Чана.

Он остановился поговорить со стариком, кожа которого ссохлась от солнца. Его словно тяготил некий груз.

Чан поклонился, потом пожал мужчине руку и повернулся к Николь.

– По ночам здесь холодно.

Николь заметила, что на входе одной из хижин нарисован устрашающий глаз.

– А это что такое?

– Американцы придумали.

– Я не поняла.

– Они знают, что жители деревни боятся вампиров и привидений, поэтому попросили французов нарисовать глаз напротив той хижины, где прячется предполагаемый террорист.

– Все равно не понимаю.

– Обитатели деревни считают, что это глаз предков, и отказываются скрывать подозреваемого. Однако у нас свои методы. Мы ведем повстанческую войну.

Они прошли чуть дальше, по узкой тропинке среди ярко освещенных полей. Щелкали клювом цапли, а парнишки дремали на спинах азиатских буйволов. Казалось, Чан ведет ее по дуге, возвращаясь к деревне, только подходили они с другой стороны, где высоко в небе парил воздушный змей. Чан остановился и, прикрыв глаза, посмотрел на него, потом пошел дальше. Задержался он лишь возле большого двухэтажного дома с фруктовым садом на окраине деревни.

– Это твой дом? – спросила Николь.

– Нет, но раньше тут жил мой дядя.

– Раньше?

Чан нахмурился.

– Это дом его семьи, который забрали для нужд партии. Раньше он был землевладельцем.


– Что это значит?

– Его судили по здешним законам.

– Почему?

– Он владел тремя полями и торговал шелком.

– И все?

Чан кивнул.

– И что произошло?

Парень покачал головой.

– Его выгнали. Ты видела, как я с ним разговаривал. Это мой дядя.

– Тот, кто помог тебе получить образование? – потрясенно спросила Николь.

– Давай сменим тему, – сказал Чан и подошел к двери. – Идем, мы останемся здесь, пока не получим дальнейших указаний. Я сказал им, что ты вьетнамка.

– Они не знают, что во мне французская кровь?

– Нет, пусть все так и останется.

– Куда они нас отправят?

– Мы вдвоем присоединимся к гастролирующей труппе артистов. Пока ты будешь выступать, я переговорю с жителями деревни.

– Убедишь их присоединиться к сопротивлению?

– Верно.





* * *


На следующий день Николь наблюдала у ручья, как худосочная женщина ловила в бамбуковый сачок рыбу и креветок. Девушка практически не спала, да и деревянная скамья вместо кровати мало располагала ко сну.

– Чем они питаются? – спросила она у Чана.

– Рыбой, овощами и рисом. Вот и все. Вареными, на пару, в пирогах. И всегда на столе рис.

Изо дня в день женщины только и делали, что заботились о детях, кормили скот, ловили рыбу или готовили. К тому же они носили воду и выполняли все дела по дому. Очевидно, что здесь существовало четкое разделение между мужчинами и женщинами.

– Жить тут непросто, – сказал Чан. – Засуха уничтожает урожай, как, впрочем, и наводнение. Все друг другу помогают. Мы части единого целого.

– Ясно.

– Николь, здесь нет водопровода.

Она нахмурилась, слегка оскорбившись. Николь и не ожидала найти здесь такие удобства. Чан отвел ее в хижину, вверив женщине, которая нарезала листья тутовника для подкормки шелкопряда. Другая женщина собирала коконы и погружала личинок в кипящую воду.

Николь тоже принялась за работу. На нее искоса поглядывали, но заговорить не решались. Николь стало не по себе, она переступила с ноги на ногу.

– Вы делаете это для того, чтобы убивать личинок, да? – прошептала она напарнице, надеясь блеснуть знанием. – Я про воду.

Женщина кивнула:

– Если этого не сделать, личинки превратятся в мотыльков. А те в свою очередь прогрызут нити, чтобы выбраться из кокона.

Николь заметила в другой комнате двух женщин, которые вытягивали из коконов нить и сматывали для дальнейшего превращения в ткань. Нарезая листья, Николь вспоминала прошлый вечер. Они с Чаном были в хижине, и ей с трудом удавалось следить за разговором. На полу вплотную друг к другу сидели, скрестив ноги, человек восемь. Они раскуривали дурно пахнущий корень. Николь говорила по-вьетнамски довольно убедительно, с нужным произношением, но первым языком для нее был французский. Николь слушала вполуха, наблюдая за неровными тенями от пламени небольших фитилей, плавающих в мисках с маслом. Чан толкнул ее в бок.

– Слушай внимательно, – буркнул он.

– Прости.

– Улыбайся лидеру. Выгляди благодарной. Мы будем работать в сараях с шелком, пока нам не дадут других указаний.

Она удивилась, что их сразу же не направили на север, но Чан сказал, что это своего рода испытание и она просто должна слушаться и делать вид, что рада.