Дочь палача и король нищих
Часть 8 из 66 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Лицо у Элизабет стало белым, словно мел. Якоб покачал ее и убрал волосы со лба, как он всегда делал в детстве, когда сестренка лежала с лихорадкой в кровати. И низким, срывающимся голосом принялся напевать детскую колыбельную.
Майский жук в вышине,
А твой папа на войне,
Мать осталась в…
Шум за спиной заставил его замолчать.
Куизль оглянулся и увидел, как в купальню осторожно вошли по меньшей мере пять стражников. Двое из них направили на палача заряженные арбалеты, а один медленно подбирался к нему с обнаженным клинком.
Это был сегодняшний начальник стражи.
Он поскреб бороду и, кивнув на два трупа, улыбнулся Куизлю.
– А ты, как я вижу, влип, баварец.
– Куда столько зверобоя! Господи, девочка моя! Ты где витаешь?
Вооружившись ложкой, Магдалена насыпала в котелок порошок из растертых трав и, когда над самым ее ухом раздался голос Марты Штехлин, испуганно вздрогнула. Девушка, конечно, знала, насколько важно соблюсти точное количество ингредиентов, но сейчас мысли ее заняты были совсем другим. И теперь, когда ее отчитала знахарка, она при всем желании не могла сказать, сколько зверобоя успела насыпать в медный котел. Зеленоватого цвета отвар кипел над очагом и распространял своеобразный аромат. Магдалена и так не могла толком сосредоточиться, а от душистого запаха становилась еще рассеяннее.
– Сколько раз тебе говорить: придерживайся рецептов!
Штехлин вырвала у нее ложку и сама принялась докладывать в котелок оставшиеся ингредиенты.
– С зеленым маслом, может, еще и ничего, – бормотала она. – А если так же будет с красавкой или ландышем? Мигом на костер угодим, как отравительницы. Так что давай-ка внимательнее!
– Я… мне жаль, – проговорила Магдалена. – Все из рук валится.
– Я уж заметила, – проворчала Марта. – Но и Резль ты таким образом вряд ли помогла бы. Остается только надеяться, что впредь люди будут приходить за спорыньей к нам, знахаркам. Лекари в этом ничего не смыслят.
Магдалена вздохнула и начала расставлять по полкам склянки и горшки. Она с самого утра рассказала Штехлин, в каких ужасных муках умерла вчера служанка пекаря. За последние два года между Магдаленой Мартой и сложилась настоящая дружба, хоть знахарка и была лет на двадцать старше. И ту и другую в городе недолюбливали, хотя многие тайком пользовались их услугами. Про них распускали всевозможные слухи, и мужчины обходили их стороной, так как считали, что женщины эти слишком уж часто вмешивались в божий промысел.
И все же Магдалене нравилась ее работа – будучи дочерью палача, она чуть ли не с рождения возилась с травами. Дочь палача знала, что хмель мог унять мужскую похоть, а манжетка помогала при беременности. Она знала средства, которые помогали женщинам забеременеть – или которые помогали вовремя избавить чрево от нежелательного плода. Магдалена и ходить толком не научилась, а отец уже начал показывать ей первые целебные и ядовитые травы. С тех пор она каждый год узнавала десятки новых – и теперь разбиралась в них едва ли не лучше самого палача. Ее знания уже не одну девушку уберегли от позорной участи стать матерью внебрачного ребенка. А кое-кого она, быть может, спасла даже от обвинений в детоубийстве – и от отцовского клинка.
Хотя в случае с Резль и она оказалась бессильна.
– Колбу, живее!
Голос Марты снова прервал ее мрачные мысли. Магдалена бросилась к сундуку, вынула высокую стеклянную колбу и осторожно поставила ее на стол. Знахарка сняла с очага котелок, и кипящий отвар тонким ручейком полился в сосуд.
Магдалена придерживала колбу и наблюдала, как зеленая жидкость медленно протекала через фильтр и капала на дно сосуда. И снова невольно подумала о служанке пекаря. Ведь Бертхольд до сих пор разгуливал на свободе – вопиющая несправедливость! На женщину тут же надели бы позорную маску, а высокие господа могли творить, что им вздумается! Магдалена в ярчайших подробностях представляла себе, как ее отец розгами выгонит пекаря из города, – но в действительности все было иначе. Может, обратиться к совету? Рассказать обо всем Лехнеру? Скорее всего, ее просто высмеют. К тому же Михаэль Бертхольд был опасен. И последние его слова пустой угрозой не назовешь.
«Идите, расскажите всему городу про меня. И тогда, клянусь, я вашу жизнь в ад превращу…»
В это мгновение в распахнутое окно залетел камень с кулак величиной, за ним второй, потом третий. Один из них угодил в колбу: стекло со звоном разлетелось, и горячее масло брызнуло знахарке в лицо. Штехлин прянула назад, качнулась на стуле и, прикрыв глаза грязным передником, с криком упала на пол. А камни все сыпались в окна, ударяясь в полки, и горшки с банками разбивались под нескончаемым градом.
Магдалена бросилась к окну, пригнулась и осторожно выглянула из-за подоконника. На улице посреди переулка собралась группа мальчишек: подмастерья и ученики, все они были не старше двадцати. Магдалена тут же заметила среди них трех сыновей Михаэля Бертхольда.
– Мешай свои гнусные зелья у себя дома, палачка! – исступленно кричал тот, что стоял посередине, и изобразил неприличный жест. Долговязому и прыщавому Петеру Бертхольду было не больше шестнадцати. – Отец сказал, это из-за тебя наша служанка померла! Ты ей отвар дала, чтобы в ведьму превратить, а она потом сдохла! Отравительница чертова!
Магдалена ощутила такой прилив ярости, какие прежде случались с ней крайне редко. Она выбежала на улицу, устремилась прямо на мальчишек и с размаху врезала Петеру между ног. Юный Бертхольд сложился пополам, лицо его стало пунцовым, и он со стоном рухнул на мостовую, не способный даже рта раскрыть, не то чтобы защищаться. Все произошло настолько быстро, что остальные не успели ничего предпринять. Магдалена уперла руки в бока и встала над сыном пекаря.
– Я вам скажу, кто тут отравитель, – прошипела она и, задыхаясь от бешенства, повернулась к двум другим братьям, стоявшим нерешительно чуть поодаль. – Отец ваш сам скормил Резль отраву, потому что обрюхатил ее. И теперь свою вину решил на меня перевесить. Верите вы или нет, но отец ваш – подлый лгун и убийца! А теперь убирайтесь, и чтоб духу вашего здесь не было! Иначе рожи вам расцарапаю, пикнуть не успеете.
Она вскинула правую руку и показала длинные грязные ногти. Петер Бертхольд до сих пор валялся у нее под ногами. Он вдруг притих, и, как показалось Магдалене, во взгляде его на краткий миг промелькнула тень сомнения. Но потом все-таки собрался с силами, выпрямился и проковылял к своим братьям.
– Ты еще пожалеешь о своих словах, – прошипел старший из братьев. – Я все передам отцу, и уж он-то все сделает, чтобы Куизль собственную дочь высек и к позорному столбу привязал.
Он сплюнул и скрестил пальцы правой руки. Мальчишки стали расходиться, а Магдалена не унималась и кричала им вслед:
– Сначала задницу подотри, засранец! Все вы, Бертхольды, трусливые негодяи!
Она подняла взгляд: из распахнутых окон высовывались соседи и наблюдали за спорщиками.
– И вы тоже ничем не лучше! Ничем! Пошли вы все к черту!
Проклиная все на свете, Магдалена вернулась в дом к знахарке. Марта Штехлин уже сидела за столом и прикладывала к обожженному лицу мокрую тряпку. Девушка с облегчением отметила, что в скором времени на коже не останется никаких следов, кроме нескольких красных пятнышек. Глаза знахарки остались нетронутыми. И все же осколки и зеленая лужа на полу все еще напоминали о недавнем переполохе. Но дело было не только в разбитых колбах и пробирках – один из камней поразил Магдалену в самое сердце. Боль и обида терзали ей душу, но только теперь она дала волю чувствам – уткнулась лицом в плечо знахарки и заплакала. Штехлин гладила ее, словно маленького ребенка, и бормотала что-то успокаивающее.
– Они нас никогда в покое не оставят. Это как закон природы: как рост или увядание. Просто попробуй смириться с этим.
Магдалена резко вскочила. Глаза у нее были красные и заплаканные, но взгляд выражал несокрушимую волю.
– Плевать мне на законы, – прошептала она. – Никогда я с этим не смирюсь. Буду жить так, как мне нравится! Тем более теперь!
Марта отодвинулась чуть в сторону и украдкой взглянула на ученицу. Истинная дочь Якоба Куизля, никаких сомнений.
Через несколько часов злость Магдалены несколько поутихла. Вместе с матерью они укладывали близнецов спать. Занятие это каждый раз увлекало ее настолько, что на мрачные мысли времени почти не оставалось.
– Магдалена, ну еще одну сказочку, – взмолилась маленькая Барбара. – Только одну! Ту, про королеву и дом в лесу! Ты ее давно уже не рассказывала!
Магдалена засмеялась и стала подниматься по узкой лестнице к спальне, и девятилетняя сестра барахталась у нее в руках. Спину ломило от тяжести: совсем скоро она Барбару и поднять-то не сможет. За последний год близнецы очень подросли – в этом они, видимо, пошли в отца.
– Ну нет, пора уже закругляться, – проговорила Магдалена с наигранной строгостью. Она уложила сестренку в кровать, накрыла ее одеялом и задула свечу в углу комнаты. – Посмотри, брат твой давно уже спит.
Она кивнула на Георга, близнеца Барбары. Тот свернулся в своей кроватке и мирно посапывал.
– Тогда хоть спой что-нибудь, – пробормотала Барбара и с трудом подавила зевоту.
Магдалена вздохнула и затянула колыбельную. Слушая ее тихий голос, сестренка закрыла глаза, дыхание девочки выровнялось, и она задремала.
Магдалена склонилась над ней и осторожно погладила по щеке. Она любила маленьких близнецов, хоть порой они и выводили ее из себя. Для Георга и Барбары отец был ворчливым медведем, который злодеям воздавал по заслугам, а в собственных детях души не чаял. Магдалена чуть ли не с завистью отмечала, что отец с годами становился все добрее. Сама она за проступок до сих пор могла хорошенько получить от отца, а в случае с близнецами дело ограничивалось лишь крепкой руганью, которая не всегда приводила к желаемым результатам.
Магдалена попыталась представить, что сейчас делал отец в далеком Регенсбурге. За спиной послышались тихие шаги. В комнату осторожно вошла мать и улыбнулась.
У Анны-Марии были те же черные локоны, что и у дочери, те же густые брови – и тот же характер. Якоб Куизль порой ворчал, что женился на самом деле сразу на двух женщинах и обе они страдали припадками бешенства. Когда они вместе напускались на палача, он запирался в своей каморке и часами просиживал над книгами.
– Ну? – шепотом спросила Анна-Мария. – Уснули сорванцы?
Магдалена кивнула и тяжело поднялась с кровати.
– Штук десять сказок и не меньше сотни колыбельных. Как раз столько им и надо.
– Ты их слишком уж балуешь, – Анна-Мария покачала головой. – Точь-в-точь как отец. Он с младшей сестрой себя так же вел.
– С Элизабет? – спросила Магдалена. – Ты ее хорошо знала?
Анна-Мария поджала губы. Магдалена чувствовала, что мама не очень-то и хотела говорить о смертельно больной тете – не в такой замечательный вечер, как этот. И все же она упрямо молчала, и мама в конце концов начала рассказывать.
– Когда родители Якоба и Лизель умерли, она жила здесь с нами, – проговорила она. – Лизель была еще очень молодой, почти ребенком. Но потом явился этот цирюльник и забрал ее в Регенсбург. Отец твой ругался на чем свет стоит, но что ему оставалось делать? Она и слушать не желала старшего брата, такая же упрямая была. Просто собрала вещи и сбежала. Прямиком в Регенсбург…
Глаза ее уставились в пустоту, как если бы в памяти ее, словно чудище из глубины, всплыли неприятные картины прошлого, и она надолго замолчала.
– Почему? – тишину в конце концов нарушила Магдалена. – Почему она убежала?
Анна-Мария пожала плечами.
– Из-за любви, наверное. Хотя мне больше кажется, что она просто не вытерпела. Вечный шепот, косые взгляды, да еще каждый встречный крестится за спиной… – Она вздохнула. – Сама знаешь, быть дочерью палача и оставаться в том же городе – тут нужны нервы покрепче.
– Или мозгов поменьше, – едва слышно проворчала Магдалена.
– Что ты сказала?
Магдалена помотала головой.
– Ничего, мамочка.
Она села на скамейку в углу и в лунном свете, льющемся в открытые окна, стала рассматривать маму. Наконец проговорила:
– Ты мне никогда не рассказывала, как впервые встретилась с отцом. Я про тебя почти ничего не знаю. Откуда ты родом? Кем были мои бабушка с дедушкой? Чем-то ведь ты жила и до отца.
Анна-Мария и вправду почти не рассказывала о своей прошлой жизни. Отец тоже не любил вспоминать свое солдатское прошлое. Магдалена смутно припоминала, что раньше мама часто плакала, а отец качал ее на руках и пытался утешить. Но воспоминание было слишком расплывчатым. По рассказам родителей выходило, что жизнь их началась лишь с рождением Магдалены. А прошлого будто и не было вовсе.
Анна-Мария отвернулась к окну и стала смотреть на Лех. Она точно состарилась на глазах.
– Много чего случилось с тех пор, как я подросла. И вспоминать мне об этом не хочется.
– Но почему?
– Не спрашивай. Когда-нибудь я, может, расскажу тебе больше. Но не сегодня. Пусть сначала отец из Регенсбурга вернется. У меня плохое предчувствие, – она покачала головой. – Он снился мне прошлой ночью. Дурной сон. Столько крови…
Майский жук в вышине,
А твой папа на войне,
Мать осталась в…
Шум за спиной заставил его замолчать.
Куизль оглянулся и увидел, как в купальню осторожно вошли по меньшей мере пять стражников. Двое из них направили на палача заряженные арбалеты, а один медленно подбирался к нему с обнаженным клинком.
Это был сегодняшний начальник стражи.
Он поскреб бороду и, кивнув на два трупа, улыбнулся Куизлю.
– А ты, как я вижу, влип, баварец.
– Куда столько зверобоя! Господи, девочка моя! Ты где витаешь?
Вооружившись ложкой, Магдалена насыпала в котелок порошок из растертых трав и, когда над самым ее ухом раздался голос Марты Штехлин, испуганно вздрогнула. Девушка, конечно, знала, насколько важно соблюсти точное количество ингредиентов, но сейчас мысли ее заняты были совсем другим. И теперь, когда ее отчитала знахарка, она при всем желании не могла сказать, сколько зверобоя успела насыпать в медный котел. Зеленоватого цвета отвар кипел над очагом и распространял своеобразный аромат. Магдалена и так не могла толком сосредоточиться, а от душистого запаха становилась еще рассеяннее.
– Сколько раз тебе говорить: придерживайся рецептов!
Штехлин вырвала у нее ложку и сама принялась докладывать в котелок оставшиеся ингредиенты.
– С зеленым маслом, может, еще и ничего, – бормотала она. – А если так же будет с красавкой или ландышем? Мигом на костер угодим, как отравительницы. Так что давай-ка внимательнее!
– Я… мне жаль, – проговорила Магдалена. – Все из рук валится.
– Я уж заметила, – проворчала Марта. – Но и Резль ты таким образом вряд ли помогла бы. Остается только надеяться, что впредь люди будут приходить за спорыньей к нам, знахаркам. Лекари в этом ничего не смыслят.
Магдалена вздохнула и начала расставлять по полкам склянки и горшки. Она с самого утра рассказала Штехлин, в каких ужасных муках умерла вчера служанка пекаря. За последние два года между Магдаленой Мартой и сложилась настоящая дружба, хоть знахарка и была лет на двадцать старше. И ту и другую в городе недолюбливали, хотя многие тайком пользовались их услугами. Про них распускали всевозможные слухи, и мужчины обходили их стороной, так как считали, что женщины эти слишком уж часто вмешивались в божий промысел.
И все же Магдалене нравилась ее работа – будучи дочерью палача, она чуть ли не с рождения возилась с травами. Дочь палача знала, что хмель мог унять мужскую похоть, а манжетка помогала при беременности. Она знала средства, которые помогали женщинам забеременеть – или которые помогали вовремя избавить чрево от нежелательного плода. Магдалена и ходить толком не научилась, а отец уже начал показывать ей первые целебные и ядовитые травы. С тех пор она каждый год узнавала десятки новых – и теперь разбиралась в них едва ли не лучше самого палача. Ее знания уже не одну девушку уберегли от позорной участи стать матерью внебрачного ребенка. А кое-кого она, быть может, спасла даже от обвинений в детоубийстве – и от отцовского клинка.
Хотя в случае с Резль и она оказалась бессильна.
– Колбу, живее!
Голос Марты снова прервал ее мрачные мысли. Магдалена бросилась к сундуку, вынула высокую стеклянную колбу и осторожно поставила ее на стол. Знахарка сняла с очага котелок, и кипящий отвар тонким ручейком полился в сосуд.
Магдалена придерживала колбу и наблюдала, как зеленая жидкость медленно протекала через фильтр и капала на дно сосуда. И снова невольно подумала о служанке пекаря. Ведь Бертхольд до сих пор разгуливал на свободе – вопиющая несправедливость! На женщину тут же надели бы позорную маску, а высокие господа могли творить, что им вздумается! Магдалена в ярчайших подробностях представляла себе, как ее отец розгами выгонит пекаря из города, – но в действительности все было иначе. Может, обратиться к совету? Рассказать обо всем Лехнеру? Скорее всего, ее просто высмеют. К тому же Михаэль Бертхольд был опасен. И последние его слова пустой угрозой не назовешь.
«Идите, расскажите всему городу про меня. И тогда, клянусь, я вашу жизнь в ад превращу…»
В это мгновение в распахнутое окно залетел камень с кулак величиной, за ним второй, потом третий. Один из них угодил в колбу: стекло со звоном разлетелось, и горячее масло брызнуло знахарке в лицо. Штехлин прянула назад, качнулась на стуле и, прикрыв глаза грязным передником, с криком упала на пол. А камни все сыпались в окна, ударяясь в полки, и горшки с банками разбивались под нескончаемым градом.
Магдалена бросилась к окну, пригнулась и осторожно выглянула из-за подоконника. На улице посреди переулка собралась группа мальчишек: подмастерья и ученики, все они были не старше двадцати. Магдалена тут же заметила среди них трех сыновей Михаэля Бертхольда.
– Мешай свои гнусные зелья у себя дома, палачка! – исступленно кричал тот, что стоял посередине, и изобразил неприличный жест. Долговязому и прыщавому Петеру Бертхольду было не больше шестнадцати. – Отец сказал, это из-за тебя наша служанка померла! Ты ей отвар дала, чтобы в ведьму превратить, а она потом сдохла! Отравительница чертова!
Магдалена ощутила такой прилив ярости, какие прежде случались с ней крайне редко. Она выбежала на улицу, устремилась прямо на мальчишек и с размаху врезала Петеру между ног. Юный Бертхольд сложился пополам, лицо его стало пунцовым, и он со стоном рухнул на мостовую, не способный даже рта раскрыть, не то чтобы защищаться. Все произошло настолько быстро, что остальные не успели ничего предпринять. Магдалена уперла руки в бока и встала над сыном пекаря.
– Я вам скажу, кто тут отравитель, – прошипела она и, задыхаясь от бешенства, повернулась к двум другим братьям, стоявшим нерешительно чуть поодаль. – Отец ваш сам скормил Резль отраву, потому что обрюхатил ее. И теперь свою вину решил на меня перевесить. Верите вы или нет, но отец ваш – подлый лгун и убийца! А теперь убирайтесь, и чтоб духу вашего здесь не было! Иначе рожи вам расцарапаю, пикнуть не успеете.
Она вскинула правую руку и показала длинные грязные ногти. Петер Бертхольд до сих пор валялся у нее под ногами. Он вдруг притих, и, как показалось Магдалене, во взгляде его на краткий миг промелькнула тень сомнения. Но потом все-таки собрался с силами, выпрямился и проковылял к своим братьям.
– Ты еще пожалеешь о своих словах, – прошипел старший из братьев. – Я все передам отцу, и уж он-то все сделает, чтобы Куизль собственную дочь высек и к позорному столбу привязал.
Он сплюнул и скрестил пальцы правой руки. Мальчишки стали расходиться, а Магдалена не унималась и кричала им вслед:
– Сначала задницу подотри, засранец! Все вы, Бертхольды, трусливые негодяи!
Она подняла взгляд: из распахнутых окон высовывались соседи и наблюдали за спорщиками.
– И вы тоже ничем не лучше! Ничем! Пошли вы все к черту!
Проклиная все на свете, Магдалена вернулась в дом к знахарке. Марта Штехлин уже сидела за столом и прикладывала к обожженному лицу мокрую тряпку. Девушка с облегчением отметила, что в скором времени на коже не останется никаких следов, кроме нескольких красных пятнышек. Глаза знахарки остались нетронутыми. И все же осколки и зеленая лужа на полу все еще напоминали о недавнем переполохе. Но дело было не только в разбитых колбах и пробирках – один из камней поразил Магдалену в самое сердце. Боль и обида терзали ей душу, но только теперь она дала волю чувствам – уткнулась лицом в плечо знахарки и заплакала. Штехлин гладила ее, словно маленького ребенка, и бормотала что-то успокаивающее.
– Они нас никогда в покое не оставят. Это как закон природы: как рост или увядание. Просто попробуй смириться с этим.
Магдалена резко вскочила. Глаза у нее были красные и заплаканные, но взгляд выражал несокрушимую волю.
– Плевать мне на законы, – прошептала она. – Никогда я с этим не смирюсь. Буду жить так, как мне нравится! Тем более теперь!
Марта отодвинулась чуть в сторону и украдкой взглянула на ученицу. Истинная дочь Якоба Куизля, никаких сомнений.
Через несколько часов злость Магдалены несколько поутихла. Вместе с матерью они укладывали близнецов спать. Занятие это каждый раз увлекало ее настолько, что на мрачные мысли времени почти не оставалось.
– Магдалена, ну еще одну сказочку, – взмолилась маленькая Барбара. – Только одну! Ту, про королеву и дом в лесу! Ты ее давно уже не рассказывала!
Магдалена засмеялась и стала подниматься по узкой лестнице к спальне, и девятилетняя сестра барахталась у нее в руках. Спину ломило от тяжести: совсем скоро она Барбару и поднять-то не сможет. За последний год близнецы очень подросли – в этом они, видимо, пошли в отца.
– Ну нет, пора уже закругляться, – проговорила Магдалена с наигранной строгостью. Она уложила сестренку в кровать, накрыла ее одеялом и задула свечу в углу комнаты. – Посмотри, брат твой давно уже спит.
Она кивнула на Георга, близнеца Барбары. Тот свернулся в своей кроватке и мирно посапывал.
– Тогда хоть спой что-нибудь, – пробормотала Барбара и с трудом подавила зевоту.
Магдалена вздохнула и затянула колыбельную. Слушая ее тихий голос, сестренка закрыла глаза, дыхание девочки выровнялось, и она задремала.
Магдалена склонилась над ней и осторожно погладила по щеке. Она любила маленьких близнецов, хоть порой они и выводили ее из себя. Для Георга и Барбары отец был ворчливым медведем, который злодеям воздавал по заслугам, а в собственных детях души не чаял. Магдалена чуть ли не с завистью отмечала, что отец с годами становился все добрее. Сама она за проступок до сих пор могла хорошенько получить от отца, а в случае с близнецами дело ограничивалось лишь крепкой руганью, которая не всегда приводила к желаемым результатам.
Магдалена попыталась представить, что сейчас делал отец в далеком Регенсбурге. За спиной послышались тихие шаги. В комнату осторожно вошла мать и улыбнулась.
У Анны-Марии были те же черные локоны, что и у дочери, те же густые брови – и тот же характер. Якоб Куизль порой ворчал, что женился на самом деле сразу на двух женщинах и обе они страдали припадками бешенства. Когда они вместе напускались на палача, он запирался в своей каморке и часами просиживал над книгами.
– Ну? – шепотом спросила Анна-Мария. – Уснули сорванцы?
Магдалена кивнула и тяжело поднялась с кровати.
– Штук десять сказок и не меньше сотни колыбельных. Как раз столько им и надо.
– Ты их слишком уж балуешь, – Анна-Мария покачала головой. – Точь-в-точь как отец. Он с младшей сестрой себя так же вел.
– С Элизабет? – спросила Магдалена. – Ты ее хорошо знала?
Анна-Мария поджала губы. Магдалена чувствовала, что мама не очень-то и хотела говорить о смертельно больной тете – не в такой замечательный вечер, как этот. И все же она упрямо молчала, и мама в конце концов начала рассказывать.
– Когда родители Якоба и Лизель умерли, она жила здесь с нами, – проговорила она. – Лизель была еще очень молодой, почти ребенком. Но потом явился этот цирюльник и забрал ее в Регенсбург. Отец твой ругался на чем свет стоит, но что ему оставалось делать? Она и слушать не желала старшего брата, такая же упрямая была. Просто собрала вещи и сбежала. Прямиком в Регенсбург…
Глаза ее уставились в пустоту, как если бы в памяти ее, словно чудище из глубины, всплыли неприятные картины прошлого, и она надолго замолчала.
– Почему? – тишину в конце концов нарушила Магдалена. – Почему она убежала?
Анна-Мария пожала плечами.
– Из-за любви, наверное. Хотя мне больше кажется, что она просто не вытерпела. Вечный шепот, косые взгляды, да еще каждый встречный крестится за спиной… – Она вздохнула. – Сама знаешь, быть дочерью палача и оставаться в том же городе – тут нужны нервы покрепче.
– Или мозгов поменьше, – едва слышно проворчала Магдалена.
– Что ты сказала?
Магдалена помотала головой.
– Ничего, мамочка.
Она села на скамейку в углу и в лунном свете, льющемся в открытые окна, стала рассматривать маму. Наконец проговорила:
– Ты мне никогда не рассказывала, как впервые встретилась с отцом. Я про тебя почти ничего не знаю. Откуда ты родом? Кем были мои бабушка с дедушкой? Чем-то ведь ты жила и до отца.
Анна-Мария и вправду почти не рассказывала о своей прошлой жизни. Отец тоже не любил вспоминать свое солдатское прошлое. Магдалена смутно припоминала, что раньше мама часто плакала, а отец качал ее на руках и пытался утешить. Но воспоминание было слишком расплывчатым. По рассказам родителей выходило, что жизнь их началась лишь с рождением Магдалены. А прошлого будто и не было вовсе.
Анна-Мария отвернулась к окну и стала смотреть на Лех. Она точно состарилась на глазах.
– Много чего случилось с тех пор, как я подросла. И вспоминать мне об этом не хочется.
– Но почему?
– Не спрашивай. Когда-нибудь я, может, расскажу тебе больше. Но не сегодня. Пусть сначала отец из Регенсбурга вернется. У меня плохое предчувствие, – она покачала головой. – Он снился мне прошлой ночью. Дурной сон. Столько крови…