Дочь палача и король нищих
Часть 10 из 66 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
За спиной вдруг послышались быстрые шаги. Не успел Симон обернуться, как кто-то бросился на него всем весом и придавил к земле. К нему сразу же подскочили и остальные. Один из Бертхольдов замахнулся и обрушил кулак на лицо Симона, затем еще и еще, словно колотил по мешку пшеницы. Лекарь почувствовал во рту вкус крови, после четвертого удара в глазах потемнело. Шум и крики стали теперь какими-то приглушенными, взор, словно дымом, начал застилать черный туман.
«Они забьют меня до смерти. Забьют до смерти, как бешеную собаку. Вот он, конец…»
В следующее мгновение прогремел гром, и Симон, словно во сне, почувствовал, как на лицо капнуло что-то холодное. Он с некоторым запозданием понял, что это капли дождя. Плотные, тяжелые капли все кучнее ударялись о землю, и вскоре на лекаря и его противников обрушился яростный ливень, обратив землю вокруг в грязную жижу.
– Именем Его княжеского величества, прекратить сейчас же!
Голос прогремел так громко, что слышен был даже в реве дождя. Лежа в грязи, Симон повернул голову и, словно в тумане, увидел всадника. Лекарь несколько раз моргнул и сквозь кровавую пелену разглядел наконец, что верхом на лошади сидел судебный секретарь Иоганн Лехнер. Черный плащ его вымок насквозь, и волосы слиплись на лбу, но, несмотря на ужасный ливень, представитель курфюрста казался сейчас разгневанным, требующим безоговорочного поклонения божеством. Как представителя высшей власти в Шонгау, его сопровождала дюжина стражников, направивших на бунтарей заряженные мушкеты. Судя по их лицам, стоять здесь посреди ночи и под проливным дождем удовольствия им явно не доставляло. Да и сам секретарь всем своим видом показывал, насколько был недоволен тем, что его вынудили покинуть герцогский замок, где он и замещал курфюрста в его отсутствие.
– Даю вам ровно минуту, чтобы убраться, – тихим голосом проговорил Лехнер. – После чего прикажу открыть огонь. Ясно вам?
Послышался шепот, затем торопливые шаги – неудавшиеся судьи скрылись во тьме. Всего через несколько секунд площадка перед домом Куизля опустела, словно там и не было никого. Лишь несколько брошенных мешков и затушенных факелов напоминали о пережитом кошмаре, и демоническая маска злобно скалилась на Симона из лужи конской мочи вперемешку с дождевой водой. На крыше еще дрожало несколько язычков пламени, но в целом мощный ливень затушил пожар.
– Господи, да залейте вы уже эту крышу, пока огонь снова не разгорелся! – крикнул секретарь на стражников. – Проклятые судилища… Чума забери это холопье!
Стражники наполнили в ближайшем колодце несколько ведер, влезли по лестнице на чердак и принялись заливать последние очаги пламени. Некоторые помогли Анне-Марии вывести из сарая коров, которые мычали, обезумев от страха, и бились о деревянные заграждения. Магдалена с безопасного расстояния смотрела на дымящуюся крышу и вполголоса утешала близнецов, те плакали и зарылись лицами в юбку старшей сестры. На лице у Магдалены застыло бесстрастное выражение.
– Они за это заплатят! – прошипела она наконец и вытерла кровь со лба. – Отец их всех перевешает. Клянусь!
Симон тем временем поднялся и проковылял к Магдалене. Он склонился над близнецами и бегло их осмотрел. Маленький Георг беспрестанно кашлял – видимо, наглотался дыма.
Тучи пролили несколько последних капель, и дождь прекратился. Лишь где-то вдали, словно армейские барабаны, еще слышались раскаты грома, то затихали, то нарастали снова.
– Фронвизер, Фронвизер…
Иоганн Лехнер сочувственно и при этом немного лукаво взглянул на Симона с высоты седла.
– Мне от вас одни заботы. Вот теперь я должен вскакивать посреди ночи, чтобы спасти вашу никчемную шкуру. – Он показал на дымящуюся крышу. – Если бы не дождь, весь город мог бы в пепел превратиться. А все из-за одной упрямой девки.
– Ваше превосходительство… – начал Симон.
Но Лехнер тут же отмахнулся.
– Я знаю, что здесь произошло. И знаю, кто за этим стоит. – Он низко наклонился в седле и взглянул на Симона, как на маленького непослушного мальчишку. – Но, поверьте мне, рано или поздно что-нибудь такое должно было произойти. Я вам разве не говорил уже несколько раз, чтобы вы прекратили свои шашни с дочерью Куизля? Иначе люди вас никогда в покое не оставят… – Лехнер вздохнул. – В этот раз я успел вас спасти, потому что на кону стояло еще и благополучие города. Но в следующий раз вы будете сами за себя. И тогда помилуй вас Господь.
Симон был слишком слаб, чтобы ответить. Губы его слиплись от набежавшей крови. Левый глаз полностью заплыл, а вся правая сторона лица в ближайшие полчаса, вероятно, расцветет всеми цветами радуги. Все тело налилось такой усталостью, словно юношу протащили под мельничным камнем. Вначале от потрясения и страха за Магдалену он даже не думал о боли, но теперь она обрушилась на него водопадом. Лекарь тщетно пытался придумать подобающий ответ.
– И это все? – Магдалена встала перед лошадью Лехнера. Лицо ее покраснело от злости. – Эти скоты нам чуть дом не сожгли, Симона избили до полусмерти, Бертхольд собственную служанку отравил, а вы нам мораль читаете?
Лехнер пожал плечами.
– Так мне их всех надо было за решетку упрятать? Скоро урожай собирать, не могу же я поля запустить. Быть может, и следовало выставить Бертхольда у позорного столба. Да, возможно. – Он задумчиво склонил голову. – Но для начала мне пришлось бы доказать его вину. А он, как и все, измазал лицо, и никто из крестьян не станет выдавать пекаря, которому год за годом продавали муку. Можете мне поверить, процесс этот затянулся бы до бесконечности и все равно ни к чему не привел бы. К тому же люди, в общем-то, правы.
Он развернул лошадь и направил ее обратно в город. Но, уже на ходу, еще раз оглянулся и едва ли не с сочувствием покачал головой.
– Лекарь и дочь палача – это ни в какие рамки не укладывается. Должны же быть хоть какие-то правила. Магдалена, поверь, твой отец со мной согласился бы.
Секретарь вместе со стражниками скрылся во мраке, и маленькая промокшая компания осталась в одиночестве. Над площадкой подул легкий ветерок и разогнал остатки дыма. Теперь, когда весь этот ад остался позади, вокруг стало тихо, как на кладбище. Анна-Мария молча качала близнецов на коленях.
– Ночь придется провести в сарае, – сказала она. – Завтра нужно будет убраться. Весь чердак в копоти.
Магдалена опешила.
– Как ты сказала? Они тебе крышу спалили, а ты тут же думаешь про уборку?
Ее мать вздохнула.
– А что мы можем сделать? Ты слышала, что сказал Лехнер. Никого из них к ответу призвать не удастся… – Она гневно ткнула Магдалену в грудь. – И даже не думай, что я впредь позволю тебе строить из себя героиню. Довольно с тебя! Сегодня нам еще повезло, а если в следующий раз огонь доберется до детских кроватей? Ты этого хочешь?
Она не сводила с дочери глаз, но та лишь упрямо поджала губы.
– Я спрашиваю, хочешь ты этого?
– Твоя мать права, – сказал Симон. – Если мы и дальше будем надоедать Бертхольду, то не исключено, что в следующий раз ваш дом сгорит уже полностью. Этот человек все-таки заседает в городском совете, и люди на его стороне.
Магдалена взглянула на затянутое тучами небо и вдохнула свежий после дождя воздух. Некоторое время никто не произносил ни слова.
– Вы же не думаете, что они оставят нас в покое, – прошептала наконец она. – Я же дичь для них. Теперь на меня напустятся пуще прежнего.
Мать наградила ее злобным взглядом.
– Потому что вы до этого и довели! Лехнер прав. Дочь палача и лекарь – это ни в какие ворота не лезет. Пора вам прекращать, иначе все это бедой закончится. Пожениться вы все равно не сможете, это против закона. А после сегодняшнего вам житья не дадут, пока вы вместе. – Анна-Мария поднялась и отряхнула пепел с юбки. – Отец твой слишком долго тебе потакал, Магдалена. Теперь все, довольно! Как только он вернется, напишем письмо палачу в Марктоберндорфе. Я слышала, у него жена при родах умерла. Будет тебе хорошей партией. У него и дом большой, и…
Магдалена гневно всплеснула руками.
– Значит, запрятать решила меня подальше, чтобы тебя не тревожила? Так это понимать?
– А если и так? – возразила Анна-Мария. – Для того только, чтобы тебя и других уберечь. Сама ты до этого вряд ли додумаешься.
Она молча взяла близнецов за руки и повела их в сарай, чтобы устроить им постель из соломы. Магдалена собралась еще что-то крикнуть ей вслед, но сзади к ней подошел Симон и обнял за плечи. Девушка задрожала и беззвучно заплакала.
– Она вовсе не это имела в виду, – пробормотал лекарь. – Идем спать. А завтра, когда солнце встанет…
Магдалена вдруг крепко обняла Симона, словно никогда больше не хотела его выпускать. Она долго и яростно целовала его в окровавленные губы и прижималась к нему так сильно, что лекарь чувствовал ее крепкое тело под мокрым платьем.
– Сегодня же ночью, – прошептала дочь палача.
Симон вопросительно взглянул на нее.
– Что ты имеешь в виду?
Магдалена прижала палец к его губам.
– Мама права. Пока мы здесь, они нам житья не дадут. Слишком много всего случилось. В следующий раз пострадать можем не только мы, но и близнецы. Нельзя этого допустить. – Она заглянула Симону в глаза. – Сбежим, сегодня же ночью.
Симон даже ответить ничего не успел – Магдалена говорила не умолкая:
– Бертхольд никогда не успокоится. Если правда о Резль вскроется, то он тут же из совета вылетит. Он не хочет рисковать и все сделает, чтобы я молчала. Так или иначе.
– Хочешь, чтобы мы сбежали из Шонгау? – Симон прижал ее к себе. – Ты хоть понимаешь, что это значит? У нас ничего не останется, нас никто не будет знать, мы станем…
Магдалена его поцеловала.
– Хватит болтать, – прошептала она. – Я и сама знаю, что будет тяжело. Но и здесь мы в любом случае оставаться не можем. Ты сам слышал, что сказал Лехнер. Лекарь и дочь палача – это ни в какие ворота не лезет…
– И куда же мы отправимся?
Магдалена задумалась на мгновение.
– В Регенсбург. Там все возможно.
Прогремел гром, и на город снова обрушился ливень. Симон притянул к себе Магдалену. Они, слившись в объятиях, целовались, и ноги их утопали в грязи вперемешку с кровью и конской мочой.
Два любящих сердца под проливным дождем.
4
Регенсбург, 19 августа 1662 года от Рождества Христова
Палач врезал ногой в усиленную железом дверь, так что вся стена содрогнулась под ударом. Вот уже несколько часов он, словно загнанный зверь, кружил, сгорбившись, по тесной камере. А вместе с ним, замкнутым кругом, – его мысли.
Пять дней прошло с тех пор, как его заперли в этой дыре. Камера, целиком обшитая досками, была почти идеальной кубической формы и настолько низкая, что палач не мог даже выпрямиться во весь рост. Кроме запертого крошечного окошка, в которое Куизлю раз в день просовывали миску прокисшей похлебки и немного хлеба, никаких окон больше не было. В непроглядной тьме даже по прошествии стольких часов глаз выхватывал лишь смутные очертания. Правую щиколотку палача сковывала цепь – и звенела, когда он вышагивал из одного угла камеры в другой.
Единственным предметом мебели был выбранный изнутри деревянный чурбан, служивший отхожим местом. Этот чурбан Куизль некоторое время назад швырнул о стену. Об этом своем действии он успел уже пожалеть, ибо вонючее содержимое расплескалось на половину камеры и забрызгало плащ. Еще никогда в жизни палач Шонгау не чувствовал себя таким беспомощным. Между тем он уже не сомневался, что кто-то устроил ему ловушку – и заманил его туда, как дрессированного медведя. Кто-то зверски убил его сестру и зятя, а теперь хотел это убийство повесить на палача.
Еще в доме цирюльника Якоб пытался доказать свою невиновность, собственной жизнью клялся, что и сам только что обнаружил трупы, – но тщетно. Приговор ему был предопределен заранее. Последние сомнения на этот счет у Куизля рассеялись, когда он увидел довольную ухмылку на лице начальника стражи. Все вдруг начало сходиться: и его арест у ворот, и чувство, что за ним наблюдают, и незапертая дверь в купальню. Кто-то приготовил для Куизля наживку, а он на эту наживку клюнул.
«Вот только почему?»
С того момента, как стражники Регенсбурга заперли его в этой камере, рядом с ратушей, палач неустанно ломал голову над тем, кто же мог стоять за этим заговором. Он никого здесь не знал, и жители, скорее всего, даже предположить не могли, что Элизабет Гофман родом была из Шонгау, из семьи палача. Или же все это – лишь месть за то, что он повздорил со стражником у ворот? А встреча с перекошенным от ненависти плотогоном – простое совпадение?
По коридору к его камере загромыхали шаги и вырвали палача из раздумий. В маленьком окошке в двери появилось лицо начальника стражи. Солдат в начищенной кирасе закрутил усы и улыбнулся Куизлю.
– Ну что, баварец? – проговорил он. – Присмирел наконец? Пара дней в этой камере – и любой становится как шелковый. А если нет – так наш палач знает немало способов разговорить упрямцев.
Куизль ничего не ответил, и стражник продолжил:
– А мы вот свидетелей уже допросили и твой мешок обыскали. – Он с наигранной строгостью покачал головой. – Я в травах, конечно, не знаток, но для настоев от кашля этого многовато, не думаешь? Снотворный мак, паслен, морозник… Ты что задумал? Полгорода потравить?
Куизль забился в самый угол камеры, поэтому стражник не мог видеть его лица в темноте.
– Это целебные травы, – пробормотал он. – У меня заболела сестра, я вам уже сотню раз говорил. Она прислала мне письмо, и я приехал сюда из Шонгау, чтобы помочь ей.
«Они забьют меня до смерти. Забьют до смерти, как бешеную собаку. Вот он, конец…»
В следующее мгновение прогремел гром, и Симон, словно во сне, почувствовал, как на лицо капнуло что-то холодное. Он с некоторым запозданием понял, что это капли дождя. Плотные, тяжелые капли все кучнее ударялись о землю, и вскоре на лекаря и его противников обрушился яростный ливень, обратив землю вокруг в грязную жижу.
– Именем Его княжеского величества, прекратить сейчас же!
Голос прогремел так громко, что слышен был даже в реве дождя. Лежа в грязи, Симон повернул голову и, словно в тумане, увидел всадника. Лекарь несколько раз моргнул и сквозь кровавую пелену разглядел наконец, что верхом на лошади сидел судебный секретарь Иоганн Лехнер. Черный плащ его вымок насквозь, и волосы слиплись на лбу, но, несмотря на ужасный ливень, представитель курфюрста казался сейчас разгневанным, требующим безоговорочного поклонения божеством. Как представителя высшей власти в Шонгау, его сопровождала дюжина стражников, направивших на бунтарей заряженные мушкеты. Судя по их лицам, стоять здесь посреди ночи и под проливным дождем удовольствия им явно не доставляло. Да и сам секретарь всем своим видом показывал, насколько был недоволен тем, что его вынудили покинуть герцогский замок, где он и замещал курфюрста в его отсутствие.
– Даю вам ровно минуту, чтобы убраться, – тихим голосом проговорил Лехнер. – После чего прикажу открыть огонь. Ясно вам?
Послышался шепот, затем торопливые шаги – неудавшиеся судьи скрылись во тьме. Всего через несколько секунд площадка перед домом Куизля опустела, словно там и не было никого. Лишь несколько брошенных мешков и затушенных факелов напоминали о пережитом кошмаре, и демоническая маска злобно скалилась на Симона из лужи конской мочи вперемешку с дождевой водой. На крыше еще дрожало несколько язычков пламени, но в целом мощный ливень затушил пожар.
– Господи, да залейте вы уже эту крышу, пока огонь снова не разгорелся! – крикнул секретарь на стражников. – Проклятые судилища… Чума забери это холопье!
Стражники наполнили в ближайшем колодце несколько ведер, влезли по лестнице на чердак и принялись заливать последние очаги пламени. Некоторые помогли Анне-Марии вывести из сарая коров, которые мычали, обезумев от страха, и бились о деревянные заграждения. Магдалена с безопасного расстояния смотрела на дымящуюся крышу и вполголоса утешала близнецов, те плакали и зарылись лицами в юбку старшей сестры. На лице у Магдалены застыло бесстрастное выражение.
– Они за это заплатят! – прошипела она наконец и вытерла кровь со лба. – Отец их всех перевешает. Клянусь!
Симон тем временем поднялся и проковылял к Магдалене. Он склонился над близнецами и бегло их осмотрел. Маленький Георг беспрестанно кашлял – видимо, наглотался дыма.
Тучи пролили несколько последних капель, и дождь прекратился. Лишь где-то вдали, словно армейские барабаны, еще слышались раскаты грома, то затихали, то нарастали снова.
– Фронвизер, Фронвизер…
Иоганн Лехнер сочувственно и при этом немного лукаво взглянул на Симона с высоты седла.
– Мне от вас одни заботы. Вот теперь я должен вскакивать посреди ночи, чтобы спасти вашу никчемную шкуру. – Он показал на дымящуюся крышу. – Если бы не дождь, весь город мог бы в пепел превратиться. А все из-за одной упрямой девки.
– Ваше превосходительство… – начал Симон.
Но Лехнер тут же отмахнулся.
– Я знаю, что здесь произошло. И знаю, кто за этим стоит. – Он низко наклонился в седле и взглянул на Симона, как на маленького непослушного мальчишку. – Но, поверьте мне, рано или поздно что-нибудь такое должно было произойти. Я вам разве не говорил уже несколько раз, чтобы вы прекратили свои шашни с дочерью Куизля? Иначе люди вас никогда в покое не оставят… – Лехнер вздохнул. – В этот раз я успел вас спасти, потому что на кону стояло еще и благополучие города. Но в следующий раз вы будете сами за себя. И тогда помилуй вас Господь.
Симон был слишком слаб, чтобы ответить. Губы его слиплись от набежавшей крови. Левый глаз полностью заплыл, а вся правая сторона лица в ближайшие полчаса, вероятно, расцветет всеми цветами радуги. Все тело налилось такой усталостью, словно юношу протащили под мельничным камнем. Вначале от потрясения и страха за Магдалену он даже не думал о боли, но теперь она обрушилась на него водопадом. Лекарь тщетно пытался придумать подобающий ответ.
– И это все? – Магдалена встала перед лошадью Лехнера. Лицо ее покраснело от злости. – Эти скоты нам чуть дом не сожгли, Симона избили до полусмерти, Бертхольд собственную служанку отравил, а вы нам мораль читаете?
Лехнер пожал плечами.
– Так мне их всех надо было за решетку упрятать? Скоро урожай собирать, не могу же я поля запустить. Быть может, и следовало выставить Бертхольда у позорного столба. Да, возможно. – Он задумчиво склонил голову. – Но для начала мне пришлось бы доказать его вину. А он, как и все, измазал лицо, и никто из крестьян не станет выдавать пекаря, которому год за годом продавали муку. Можете мне поверить, процесс этот затянулся бы до бесконечности и все равно ни к чему не привел бы. К тому же люди, в общем-то, правы.
Он развернул лошадь и направил ее обратно в город. Но, уже на ходу, еще раз оглянулся и едва ли не с сочувствием покачал головой.
– Лекарь и дочь палача – это ни в какие рамки не укладывается. Должны же быть хоть какие-то правила. Магдалена, поверь, твой отец со мной согласился бы.
Секретарь вместе со стражниками скрылся во мраке, и маленькая промокшая компания осталась в одиночестве. Над площадкой подул легкий ветерок и разогнал остатки дыма. Теперь, когда весь этот ад остался позади, вокруг стало тихо, как на кладбище. Анна-Мария молча качала близнецов на коленях.
– Ночь придется провести в сарае, – сказала она. – Завтра нужно будет убраться. Весь чердак в копоти.
Магдалена опешила.
– Как ты сказала? Они тебе крышу спалили, а ты тут же думаешь про уборку?
Ее мать вздохнула.
– А что мы можем сделать? Ты слышала, что сказал Лехнер. Никого из них к ответу призвать не удастся… – Она гневно ткнула Магдалену в грудь. – И даже не думай, что я впредь позволю тебе строить из себя героиню. Довольно с тебя! Сегодня нам еще повезло, а если в следующий раз огонь доберется до детских кроватей? Ты этого хочешь?
Она не сводила с дочери глаз, но та лишь упрямо поджала губы.
– Я спрашиваю, хочешь ты этого?
– Твоя мать права, – сказал Симон. – Если мы и дальше будем надоедать Бертхольду, то не исключено, что в следующий раз ваш дом сгорит уже полностью. Этот человек все-таки заседает в городском совете, и люди на его стороне.
Магдалена взглянула на затянутое тучами небо и вдохнула свежий после дождя воздух. Некоторое время никто не произносил ни слова.
– Вы же не думаете, что они оставят нас в покое, – прошептала наконец она. – Я же дичь для них. Теперь на меня напустятся пуще прежнего.
Мать наградила ее злобным взглядом.
– Потому что вы до этого и довели! Лехнер прав. Дочь палача и лекарь – это ни в какие ворота не лезет. Пора вам прекращать, иначе все это бедой закончится. Пожениться вы все равно не сможете, это против закона. А после сегодняшнего вам житья не дадут, пока вы вместе. – Анна-Мария поднялась и отряхнула пепел с юбки. – Отец твой слишком долго тебе потакал, Магдалена. Теперь все, довольно! Как только он вернется, напишем письмо палачу в Марктоберндорфе. Я слышала, у него жена при родах умерла. Будет тебе хорошей партией. У него и дом большой, и…
Магдалена гневно всплеснула руками.
– Значит, запрятать решила меня подальше, чтобы тебя не тревожила? Так это понимать?
– А если и так? – возразила Анна-Мария. – Для того только, чтобы тебя и других уберечь. Сама ты до этого вряд ли додумаешься.
Она молча взяла близнецов за руки и повела их в сарай, чтобы устроить им постель из соломы. Магдалена собралась еще что-то крикнуть ей вслед, но сзади к ней подошел Симон и обнял за плечи. Девушка задрожала и беззвучно заплакала.
– Она вовсе не это имела в виду, – пробормотал лекарь. – Идем спать. А завтра, когда солнце встанет…
Магдалена вдруг крепко обняла Симона, словно никогда больше не хотела его выпускать. Она долго и яростно целовала его в окровавленные губы и прижималась к нему так сильно, что лекарь чувствовал ее крепкое тело под мокрым платьем.
– Сегодня же ночью, – прошептала дочь палача.
Симон вопросительно взглянул на нее.
– Что ты имеешь в виду?
Магдалена прижала палец к его губам.
– Мама права. Пока мы здесь, они нам житья не дадут. Слишком много всего случилось. В следующий раз пострадать можем не только мы, но и близнецы. Нельзя этого допустить. – Она заглянула Симону в глаза. – Сбежим, сегодня же ночью.
Симон даже ответить ничего не успел – Магдалена говорила не умолкая:
– Бертхольд никогда не успокоится. Если правда о Резль вскроется, то он тут же из совета вылетит. Он не хочет рисковать и все сделает, чтобы я молчала. Так или иначе.
– Хочешь, чтобы мы сбежали из Шонгау? – Симон прижал ее к себе. – Ты хоть понимаешь, что это значит? У нас ничего не останется, нас никто не будет знать, мы станем…
Магдалена его поцеловала.
– Хватит болтать, – прошептала она. – Я и сама знаю, что будет тяжело. Но и здесь мы в любом случае оставаться не можем. Ты сам слышал, что сказал Лехнер. Лекарь и дочь палача – это ни в какие ворота не лезет…
– И куда же мы отправимся?
Магдалена задумалась на мгновение.
– В Регенсбург. Там все возможно.
Прогремел гром, и на город снова обрушился ливень. Симон притянул к себе Магдалену. Они, слившись в объятиях, целовались, и ноги их утопали в грязи вперемешку с кровью и конской мочой.
Два любящих сердца под проливным дождем.
4
Регенсбург, 19 августа 1662 года от Рождества Христова
Палач врезал ногой в усиленную железом дверь, так что вся стена содрогнулась под ударом. Вот уже несколько часов он, словно загнанный зверь, кружил, сгорбившись, по тесной камере. А вместе с ним, замкнутым кругом, – его мысли.
Пять дней прошло с тех пор, как его заперли в этой дыре. Камера, целиком обшитая досками, была почти идеальной кубической формы и настолько низкая, что палач не мог даже выпрямиться во весь рост. Кроме запертого крошечного окошка, в которое Куизлю раз в день просовывали миску прокисшей похлебки и немного хлеба, никаких окон больше не было. В непроглядной тьме даже по прошествии стольких часов глаз выхватывал лишь смутные очертания. Правую щиколотку палача сковывала цепь – и звенела, когда он вышагивал из одного угла камеры в другой.
Единственным предметом мебели был выбранный изнутри деревянный чурбан, служивший отхожим местом. Этот чурбан Куизль некоторое время назад швырнул о стену. Об этом своем действии он успел уже пожалеть, ибо вонючее содержимое расплескалось на половину камеры и забрызгало плащ. Еще никогда в жизни палач Шонгау не чувствовал себя таким беспомощным. Между тем он уже не сомневался, что кто-то устроил ему ловушку – и заманил его туда, как дрессированного медведя. Кто-то зверски убил его сестру и зятя, а теперь хотел это убийство повесить на палача.
Еще в доме цирюльника Якоб пытался доказать свою невиновность, собственной жизнью клялся, что и сам только что обнаружил трупы, – но тщетно. Приговор ему был предопределен заранее. Последние сомнения на этот счет у Куизля рассеялись, когда он увидел довольную ухмылку на лице начальника стражи. Все вдруг начало сходиться: и его арест у ворот, и чувство, что за ним наблюдают, и незапертая дверь в купальню. Кто-то приготовил для Куизля наживку, а он на эту наживку клюнул.
«Вот только почему?»
С того момента, как стражники Регенсбурга заперли его в этой камере, рядом с ратушей, палач неустанно ломал голову над тем, кто же мог стоять за этим заговором. Он никого здесь не знал, и жители, скорее всего, даже предположить не могли, что Элизабет Гофман родом была из Шонгау, из семьи палача. Или же все это – лишь месть за то, что он повздорил со стражником у ворот? А встреча с перекошенным от ненависти плотогоном – простое совпадение?
По коридору к его камере загромыхали шаги и вырвали палача из раздумий. В маленьком окошке в двери появилось лицо начальника стражи. Солдат в начищенной кирасе закрутил усы и улыбнулся Куизлю.
– Ну что, баварец? – проговорил он. – Присмирел наконец? Пара дней в этой камере – и любой становится как шелковый. А если нет – так наш палач знает немало способов разговорить упрямцев.
Куизль ничего не ответил, и стражник продолжил:
– А мы вот свидетелей уже допросили и твой мешок обыскали. – Он с наигранной строгостью покачал головой. – Я в травах, конечно, не знаток, но для настоев от кашля этого многовато, не думаешь? Снотворный мак, паслен, морозник… Ты что задумал? Полгорода потравить?
Куизль забился в самый угол камеры, поэтому стражник не мог видеть его лица в темноте.
– Это целебные травы, – пробормотал он. – У меня заболела сестра, я вам уже сотню раз говорил. Она прислала мне письмо, и я приехал сюда из Шонгау, чтобы помочь ей.