Дочь палача и черный монах

– Не лги мне! В таком городе, как Шонгау, слухи быстро расходятся. Сначала эта беспутная дочка палача, потом еще заезжая девка из Ландсберга… Позоришь меня и имя Фронвизеров!

В это мгновение позади Симона показалась Магдалена.

– Симон, мне нужно сказать тебе… – прошептала она, но Бонифаций Фронвизер снова начал ругаться.

– А вот и она! Не успеешь заговорить о нечисти, так она уже перед тобой! Оставь в покое моего сына, ясно тебе? Сейчас же! Мы порядочные люди и не желаем иметь дела с отродьями палачей!

– Ты, прикуси свой поганый язык! – закричал вдруг Симон. – Мне надоела твоя ругань, коновал!

В то же мгновение собственные слова привели его в ужас. Он явно зашел слишком далеко! Бонифаций Фронвизер тоже вздрогнул, у него отвисла челюсть, и лицо утратило всякий цвет. В соседних домах, как заметил Симон, некоторые жители с любопытством открыли ставни и уставились на спорщиков. Тощий старик наконец выпрямился, молча застегнул сюртук и поплелся в сторону рыночной площади.

Симон знал, что отец направился в один из тамошних кабаков, чтобы пивом залить злобу на своего бестолкового сына. Лекарь покачал головой и прошел в дом. Никогда он не сможет угодить отцу! Ни в роли сына, ни тем более доктора. Но сейчас это не имело никакого значения. Помочь Кларе – вот его первостепенная задача.

– Быстрее, Магдалена! Показывай, что ты принесла! – Симон прошагал по комнате и придвинул к окну истертый широкий стол, на котором грудились всевозможные горшки и ступки. – Может, найдется что-нибудь полезное. Есть у тебя иезуитский порошок? Говори же, есть у тебя…

Магдалена молча вынула из-за пазухи кожаный мешочек и вывалила на стол его содержимое.

Симон уставился на скомканную бледно-зеленую массу, которую уже обвили тонкие серые нити. Влажный, безобразный сгусток, вот и все. От него шел запах гнили, смешанный с ароматом различных трав.

– Что… что это такое? – в ужасе спросил Симон.

– Травы, которые я раздобыла в Аугсбурге, – ответила Магдалена. – Спорынья, полынь, волчник… Я там еще каких-то растений похватала, даже не знаю каких. Но все покрылось плесенью! Видимо, слишком долго я их протаскала. Об этом я и собиралась тебе сказать, но ты и слушать не стал…

Симон молча взирал на плесневелую кучу на столе. Травы из Аугсбурга были его последней надеждой.

– Что ж… хорошо, Магдалена, – проговорил он наконец. – Мы хотя бы попытались.

Он собрался уже смахнуть влажную массу на пол, но замер с занесенной рукой. Нельзя разочаровывать Якоба Шреефогля! Симон, когда сказал о возможном лекарстве, увидел надежду в глазах советника. Если теперь он вернется к ним с пустыми руками, то Шреефоглей сломит горе еще прежде, чем их приемная дочь действительно умрет. Симон по опыту знал, насколько важно было больному и его семье верить в выздоровление. Вера иногда оказывалась лучшим из лекарств.

И зачастую единственным, подумал Симон.

Потому лекарь свалил плесневелый комок в ступку и принялся растирать его в мелкий порошок.

– Что ты задумал? – спросила Магдалена. – Травы испорчены! Они ни на что не годны!

– Клара должна получить свое лекарство, – пробормотал Симон, не прерывая монотонного занятия. – Остальное не в моей власти.

Через некоторое время лекарь добавил к размолотым травам меда и дрожжей, скатал из всего этого небольшие пилюли и в глиняном горшке подсушил над огнем. Магдалена молча наблюдала за его действиями. Под конец лекарь ссыпал готовое «лекарство» в полированную коробочку с вырезанными алхимическими символами. Он закрыл ящичек, погладил крышку и прошептал молитву.

– Все-таки и вид нашему лекарству нужен подобающий, – проговорил Симон и грустно улыбнулся, словно его уже уличили в обмане. – Иначе толку никакого не будет.

Магдалена покачала головой.

– Лекарство из плесневелых трав… Где это видано! Моему отцу об этом лучше не говори.

Затем она совершенно неожиданно чмокнула Симона в щеку.

– А об этом не говори своему отцу.

Молодой человек почувствовал, как от живота по всему телу начало расползаться приятное тепло. Он до конца жизни будет любить эту девушку, и плевать, что думают на этот счет их отцы и остальные горожане!

Он притянул ее к себе и нежно провел рукой по волосам. От нее пахло потом и холодным пеплом. Но Магдалена вывернулась из его объятий.

– Думаю, у господина лекаря сейчас для этого не слишком много времени, – по губам ее пробежала улыбка. – Но сегодня ночью он вполне может меня навестить. Через окно…

Симон вздохнул и смиренно кивнул. Потом в последний раз погладил Магдалену по волосам, затолкал коробочку в карман плаща и со всех ног бросился обратно к Шреефоглям, которые с нетерпением дожидались его возвращения.

– Мой муж рассказал мне о вашем чудодейственном средстве! – с самого порога крикнула ему Мария Шреефогль, не выпуская четок из рук. – Хвала Господу! Может, еще есть надежда!

– Не могу пока обещать, что оно поможет, – возразил Симон. – Это… новое, дорогущее лекарство из Китая. Тамошние врачи невероятно начитанны, и они называют его… да, «Плесенью, растущей на травах».

– Плесенью, растущей на травах? – жена советника казалась сбитой с толку.

– Сам я использую название fungus herbarum, – быстро добавил Симон.

Мария Шреефогль кивнула.

– Так вот мне больше по душе. Это уже хоть звучит по-медицински.

Перескакивая по нескольку ступенек зараз, Симон взлетел на второй этаж. В комнате перед кроватью сидел, преклонив колена, Якоб Шреефогль. С тех пор как Симон оставил его, советник так и не сменил своей позы. Впалое и бледное лицо его ничем теперь не отличалось от лица приемной дочери.

– Вы принесли лекарство? – шепотом спросил Шреефогль.


Симон кивнул, осторожно открыл коробочку и вложил три маленькие пилюли в пересохший рот Клары. Губы ее стали тонкими и жесткими, словно старая кожа. Затем лекарь дал ей немного воды из кружки и вытер пот с ее лба.

– Больше я сделать ничего не могу, – прошептал он.

Якоб Шреефогль смиренно опустил голову и закрыл глаза. Симону казалось, что советник за последние несколько часов состарился на несколько лет. В его и без того светлых волосах появились тонкие серые пряди, а по краям рта пролегли тонкие морщинки.

Подавшись внезапному порыву, Симон опустился на колени рядом с советником и сложил руки.

– Помолимся, – прошептал он.

Сначала нерешительно, а потом все быстрее они принялись бормотать слова, заученные с самого детства как слова утешения и которые вспомнились им в эту трудную минуту.

– Господь – пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться: Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим…[43]

Впервые за долгое время Симон возносил молитву Господу. Он был человеком не особенно верующим, но ощутил вдруг, что какая-то часть его хотела верить. Его переполнило незнакомое до сегодняшнего дня чувство рвения. Слишком уж много страданий послал на них Бог, пора уже положить конец этим ужасам!

– Господи, если ты и вправду существуешь, то помоги этой маленькой девочке… Я босиком по снегу отправлюсь в Альтеттинг к образу Черной Мадонны, только сохрани девочке жизнь!

Через некоторое время лекарь снова взглянул на Клару, и ему вдруг показалось, что по губам ее пробежала едва заметная улыбка. Дыхание стало спокойным и размеренным, а веки перестали дрожать. Симон прервал молитву, склонился над кроватью и пощупал пульс Клары.

Сердце ее билось спокойно и медленно. На кровати спала совершенно здоровая девочка.

Это невозможно… Или?..

Только сейчас Симон заметил, что на голой стене прямо перед ним что-то висело. Предмет этот казался столь обыденным, что лекарь лишь теперь обратил на него внимание. Словно прежде его там и не было вовсе.

Над кроватью Клары висел маленький неприметный крест.





Эпилог




Колокольный звон с базилики Альтенштадта доносился до самого Шонгау, и горожане непрерывным потоком стекались в просторную церковь, чтобы второго февраля 1660 года отпраздновать Сретение Господне. В самом городе на рыночной площади уже стояли ларьки, и на прилавках дожидались покупателей жирные, пахнувшие дымком колбасы, каленые орехи и высокие белые свечи, освященные специально к этому дню. Приехала даже группа жонглеров из Мюнхена.

Сретение Господне по старому обычаю возвещало конец зимы. Отовсюду, из отдаленных деревень люди шли в самую большую местную церковь, чтобы вместе совершить праздничную службу. И хотя в базилике еще царил жуткий холод, жители в праздничных сюртуках и чистых нарядных платьях по сравнению с предыдущими днями казались необыкновенно счастливыми.

Прежде всего это было связано с тем, что ужасная лихорадка, столь долго терзавшая город, наконец отступила. В каждом переулке шептались теперь о юном лекаре из Шонгау и его чудодейственном средстве, этом fungus herbarum, или китайской плесени, как его успели уже окрестить. Лекарь давал больным маленькие круглые пилюли, привезенные из далекой страны, и люди выздоравливали буквально на глазах! С тех пор на Фронвизера-младшего смотрели с уважением, на улице перед ним снимали шляпы, и лишь немногие продолжали упрекать его за любовь к дочери палача. В действительности же тот или иной советник всерьез подумывал свести свою дочурку с этим Фронвизером. Он ведь в скором времени пойдет по стопам отца и наверняка станет богатым и уважаемым доктором – не такая уж и плохая партия. В своих аугсбургских сюртуках да с аккуратной бородкой этот лекарь являл собою человека недурственной наружности. А невысокий рост и низкое происхождение – об этом вполне можно и великодушно умолчать…

Симон сидел в одном из последних рядов базилики и выглядывал из-за плеч советников и их домочадцев, которые заняли места впереди. Среди них были и Якоб Шреефогль, и выздоровевшая Клара. Недалеко от них над алтарем высился деревянный крест, закрепленный под сводами. Великий Бог Альтенштадта с незапамятных времен одаривал прихожан своим милостивым взглядом. Лекарь присоединился к многоголосому хору верующих и с удовольствием отметил, как его собственный голос слился во всеобщей молитве с другими голосами в единый непрерывный напев.

После того что случилось с Кларой пару недель назад, Симон пересмотрел свое отношение к Господу. Произошло ли в тот день чудо, при котором лекарю позволено было присутствовать? Или же Клара и остальные жители действительно выздоровели благодаря пилюлям? В любом случае, Симон до сих пор не понимал, каким образом плесневелые травы могли чем-то помочь. Палач рассказывал ему, что плесень может помочь от заражения. Поэтому временами Куизль прикладывал к ранам своих пациентов плесневелые повязки. Но чтобы плесень излечивала лихорадку и кровохарканье – такое даже для палача стало чем-то новым.

Чудодейственные пилюли между тем закончились. С тех пор Симон замучил Магдалену расспросами, какие именно травы находились в мешочке, который она вынесла из аптеки Аугсбурга. Но девушка при всем желании не могла ему этого сказать.

Симон вздохнул. Вероятно, ему никогда больше не удастся сделать такие же пилюли. Что ж, по крайней мере, он таким образом заметно вырос в глазах горожан и своего отца. Бонифаций Фронвизер сидел рядом с ним и каркающим голосом бормотал «Отче наш». От него еще несло вчерашней выпивкой, но в церковь они все-таки пришли вместе – ничего подобного не случалось уже очень давно.

Симон краем глаза посмотрел направо, где среди женщин сидела на задней скамье Магдалена. Дочь палача сложила молитвенно руки и закрыла глаза. Словно почувствовав его взгляд, она вдруг повернулась в его сторону и подмигнула ему. У лекаря сразу же приятно защекотало в животе. Быть может, сегодня вечером во время праздника им удастся немного побыть наедине…

– Смотри, как бы глаза в песенник не вывалились, – пробурчал низкий голос рядом с ним. – Если сегодня ночью я застукаю тебя с Магдаленой, никакие молитвы тебя не спасут.

Палач с ухмылкой уселся на лавку рядом с лекарем. Вообще-то в церкви его место располагалось в самом дальнем ряду, но сегодня пастор, вероятно, не особенно присматривался.

– Ну и когда думаешь отправляться в свое паломничество? – спросил Куизль так громко, что на них обернулись некоторые горожане. – Если дожидаешься лета, то там получится скорее босая прогулка. Думаю, Господу-то хочется посмотреть, как ты малость пострадаешь.

Симон в очередной раз проклял себя за то, что рассказал палачу о своем обещании возле кровати Клары.

– У меня здесь пока еще много дел, – прошептал он. – Мои пациенты…

– О них может позаботиться и твой отец, – перебил его Куизль. – Я уже предупредил Лехнера, что тебя в ближайшие несколько недель в городе не будет.

– О чем вы предупредили?.. – Симон настолько возвысил голос, что теперь и пастор впереди кашлянул. – Но…

– Магдалене это тоже не пришлось по вкусу, – вздохнул Куизль и понизил голос. – Она до сих пор не желает отпускать тебя в дорогу. Потому мне пришлось пообещать ей, что она сможет сопровождать тебя до Алтеттинга. Вы проедете через Мюнхен и там раздобудете мне кое-каких трав и несколько книг. Этот Афанасий Кирхер издал новую работу. Про чуму и о том, как с ней нужно бороться… – По лицу его, словно шрам, растянулась ухмылка. – Если не будешь паинькой в ближайшие дни, то я еще поразмыслю и, может, отправлюсь с вами.

Симон не мог поверить в свое счастье. Они с Магдаленой смогут провести несколько недель вместе, вдали от мест, где она носила клеймо дочери палача! И никто не будет их знать!

– Куизль, как мне вас отблагодарить? – прошептал Симон.

– Благодари не меня. Благодари его, – палач кивнул на Великого Бога Альтенштадта. – Он меня уговорил. Я ему уже две услуги оказал.