Дочь палача и черный монах

5




Куизль поморщился от неприятного запаха, который разогнал видения и водворил его разум в границы обычного восприятия. Пахло плесенью, пылью и землей… и чем-то гнилостным и влажным. Как в подвале, подумал он.

Где я? И что произошло?

На него волной накатили воспоминания, а с ними пришли ярость и боль. Он проглядел третьего! Тот, видимо, спустился в крипту следом за ним. Незнакомец, источавший запах фиалок, едва не задушил его кожаным шнуром. Куизль знал, что задушенный терял сознание меньше чем за минуту, а смерть наступала немного позже. Эти подробности он знал, потому что и сам казнил таким способом не одного человека. Приговоренные к сожжению платили ему, чтобы он таким образом избавил их от мучительной смерти на костре. За густым дымом люди не видели, что человек, объятый пламенем, был уже мертв.

Куизль вспомнил о кинжале, который парализовал его в крипте за пару минут. Необычный яд, палач такого еще не знал. Растения или ягоды росли, скорее всего, где-нибудь на другом конце света. Он осторожно пошевелил пальцами – те двигались. Хороший знак. Стало быть, действие яда, или чего там еще, прекратилось. Только теперь Якоб открыл глаза.

И ничего не увидел.

Палач моргнул несколько раз. Неужели ослеп? Может, те люди завязали ему глаза? Или же в подвале действительно было настолько темно? Он стал поднимать руку, чтобы ощупать лицо.

Не получилось.

Рука только дернулась и тут же натолкнулась на что-то твердое и холодное. Палач попробовал другой рукой – то же самое. Он попытался подняться, но врезался лбом в каменную плиту. Куизля бросило в жар, во рту пересохло. Он принялся метаться из стороны в сторону – всюду один лишь холодный камень. Сердце начало бешено колотиться. С огромным трудом палач смог успокоить дыхание.

Похоронили меня заживо. В саркофаге…

Куизль начал считать удары сердца и попытался дышать равномерно, пока наконец не почувствовал, что промежутки между ударами стали увеличиваться и сердце забилось в обычном ритме. Лишь после этого он принялся кричать:

– Эй! Слышит меня кто-нибудь? Я здесь!

Впечатление было такое, что плита над ним поглотила его голос без остатка. Даже если бы кто-нибудь стоял возле самого гроба, толщина камня не позволяла ни до кого докричаться. Придется спасаться самому.

Возможно, у него получилось бы сдвинуть плиту, упершись в нее руками. Но внутри было настолько тесно, что подтянуть руки к груди не представлялось возможным. Если только плиту сначала немного приподнять…

Палач сделал глубокий вдох, а затем подался всем корпусом вверх, так что широкий лоб его прижался к плите.

Чувство было такое, словно он головой пытался проломить стену дома. На висках выступили вены, к голове прилила кровь, но плита держалась, словно вмурованная. Он все давил, слыша хруст собственных костей; мускулы стали тверже камня.

Наконец послышался тихий скрежет.

В открывшуюся щель пробился луч света – не в том, конечно, понимании: просто тьма была не такой непроглядной, как внутри гроба. Куизль продолжал налегать на камень. Он понимал, что если сдастся сейчас, то силы, чтобы снова поднять плиту, вернутся к нему не скоро. Возможно, уже никогда. Поясница онемела от напряжения. Наконец плита отошла настолько, что палач смог подтянуть руки к груди. Он согнул их в локтях и уперся ладонями в камень.

И с оглушительным ревом сдвинул трехсоткилограммовую плиту в сторону.

Плита качнулась, словно поднос в руках слуги, а затем съехала влево и с оглушительным грохотом разбилась о каменный пол. Словно восставший из мертвых, палач поднялся в гробу. Все его тело покрывали каменная крошка и костяная пыль. По всей комнатке были разбросаны кости и обрывки материи. В углу валялась табличка с надписью.

Куизль вылез из саркофага и потянулся к табличке. Только теперь он заметил, что в левой руке по-прежнему держал черный обрывок от рясы, который успел оторвать, прежде чем потерял подвижность. Он поднес его к носу и понюхал. Фиалка, корица и что-то еще, чего палач разобрать не смог.

Этот запах он теперь никогда не забудет.

Сжимая в руках табличку и кусок ткани, Якоб стал подниматься на свободу. Они узнают еще, какую допустили ошибку, связавшись с палачом.

Магдалена провела ужасную ночь. Вчера вечером она битый час прождала перед церковью, но отец так и не появился. Наконец из разбитого окна вылезли трое незнакомцев в черных одеждах и скрылись в темноте. Потом где-то вдалеке заржали кони и послышался топот копыт.

Куда подевался отец?

В конце концов девушка поспешила к пасторскому дому и разбудила Магду и тощего пономаря. Вместе они открыли двери в церковь, при этом Магда без конца крестилась и возносила к небу молитвы. Если внутри и вправду еще кто-нибудь шастает, оба, скорее всего, помрут от страха, подумала Магдалена. Однако в церкви было пусто. Плита над криптой лежала в стороне, но когда под мольбы и стенания экономки Магдалена спустилась в крипту, она ничего там не нашла. В обеих частях подземелья, по всей видимости, шла борьба, всюду на полу валялся разбитый хлам. Саркофаг в дальней комнате, похоже, осматривал кто-то еще. По всей комнате в беспорядке валялись кости и обрывки ткани. Но гроб, закрытый плитой, стоял в том же виде, каким его оставили в последний раз отец с Симоном. Пока Магдалена осматривала гробницу, ею на краткий миг овладело дурное предчувствие, которое она объяснить не смогла. Ей вдруг показалось, что она чувствует присутствие отца. Но он пропал.

Преисполнившись беспокойства, она провела ночь в пасторском доме и на следующее утро, едва рассвело, пустилась домой. Мать уже стояла у порога, глаза ее покраснели от слез.

– Где ты была? – спросила она. – И где отец?

В первые мгновения Магдалена пыталась придумать какую-нибудь небылицу: ей пришлось целую ночь провозиться с больными в Альтенштадте, а отцу надо проспаться у Штрассера. Но потом вдруг не сдержалась.

– Я… я не знаю, – только и сумела выдавить девушка сквозь слезы и с плачем бросилась в материнские объятия.

В доме за столом Анна Мария выслушала наконец всю правду о безвестной судьбе своего мужа.

– Сколько раз я говорила отцу, чтобы не лез в чужие дела! – разругалась она. – У нас что, своих хлопот мало? Сует свой нос по книгам да чужим задницам, а теперь еще и собственную дочь опасности подвергает! Чтоб его черти забрали!

То был излюбленный способ Анны Марии побороть беспокойство за своего мужа. Чем яростнее она ругалась, тем быстрее угасал ее страх. Под конец она зачастую даже желала своему супругу издохнуть поскорее, хотя на самом деле любила его. Сама Анна Мария родом была из семьи палача в Кемптене. Смерть и страх она привыкла считать чем-то вполне обыденным, однако беспокойство за собственную семью от этого не уменьшалось. А с другой стороны, она даже представить себе не могла, чтобы ее Якоба умудрились прикончить и закопать трое вшивых убийц. Только не Куизля, палача Шонгау! Не этого проклятого, твердолобого и хитрющего негодяя!

Именно этот в высшей степени неподходящий момент и выбрал Якоб Куизль, чтобы вернуться домой. Дверь со скрипом отворилась, и на пороге возникла его широченная фигура, все еще в грязи, каменном крошеве и костяной пыли; рука и лоб кровоточили, ладони стерлись до мяса, а каждый мускул свело от боли. Только поэтому палачу не удалось увернуться от наполненного кашей медного горшка, который полетел в него.


– Остолоп тупоголовый! Сколько раз я тебе говорила, чтобы не впутывал дочь, если вздумал опять что-то разнюхивать!

Куизль пальцем собрал теплую кашу с куртки и сунул в рот.

– А еще есть, или на сегодня это все? На вкус вроде недурно… – пробормотал он.

В него полетел глиняный кувшин. Но теперь палач был готов. Он развернулся всем не гнущимся до сих пор туловищем, и посудина с брызгами разбилась о стену позади него.

– Как ты вообще осмелился здесь появляться?! – крикнула его жена. Однако ярость ее уже немного поутихла; кроме того, ей уже нечего было сказать. – Я беспокоилась за вас обоих!

С лестницы послышались торопливые шаги. Из-за перил показались семилетние близнецы Георг и Барбара в ночных рубашках.

– Мама, почему папина куртка вся в каше?

– Потому что мама его ругала. – Анна Мария поднялась по лестнице. – Потому что в отцы вам достался этот проклятый упрямец, одна беда с ним. А теперь идите и оденьтесь, пока не померли от холода.

Она скрылась с детьми в верхних покоях. Куизль указал на Магдалену и на горшок на полу. И ухмыльнулся.

– Ну что? Может, хоть ты сваришь мне каши? Или запустишь в меня ложкой?

Магдалена улыбнулась:

– Нет, папа. Главное, что ты вернулся.

Она подняла измятый горшок и отправилась с ним на кухню, чтобы вскипятить воду.

После обеда домой к палачу пришел Симон Фронвизер и рассказал, что довелось пережить им с Бенедиктой. Обратный путь от Штайнгадена до Шонгау прошел без приключений. Сразу после отъезда они натолкнулись на обоз вооруженных торговцев, с которыми доехали до Шонгау. Грабителей простыл и след – наверное, купцы показались им слишком опасными, решил Симон. Или они еще не забыли Бенедикту и решили отсидеться в лесах и залечить раны.

Бенедикта остановилась в «Звезде», откуда собиралась отправить несколько важных писем. Анна Мария Куизль ушла с близнецами в лес за хворостом. Она все еще злилась на мужа и не желала его видеть. Якоб знал, что не позднее завтрашнего утра все уляжется.

Теперь Куизль и Симон сидели за столом в общей комнате и обдумывали события последних дней. От грубо сложенной изразцовой печи в углу исходило приятное тепло. В подставке на столе тлела щепка и наполняла комнату тусклым светом. Под лавкой возились в клетках несколько куриц.

Палач и лекарь нехотя прихлебывали травяной чай, приготовленный Магдаленой. Симон с радостью предпочел бы кофе, но Магдалена запретила употреблять бодрящий напиток – в его нынешнем состоянии, пояснила она, успокаивающий отвар пойдет ему на пользу. Симону показалось, что она не позволила ему выпить кофе еще и потому, что он ездил в Штайнгаден с Бенедиктой. И вообще Магдалена была угрюмой и молчаливой. Когда он захотел до нее дотронуться, она отстранилась от него и занялась горшком на очаге. И избегала смотреть Симону в глаза.

Головы, как у палача, так и у лекаря, были перевязаны. У Куизля ко всему прочему были перевязаны и обе руки, что не мешало ему в одной руке держать кружку, а в другой – дымящуюся трубку. В двух словах он рассказал Симону о нападении в крипте. Теперь им предстояло решить, что предпринять дальше.

– Так, что мы теперь имеем? – начал Симон. – В крипте под церковью Святого Лоренца покоятся останки тамплиера. Во всяком случае, надпись на гробнице позволяет предположить такое. – Слегка поморщившись, он глотнул травяного отвара. – Сама церковь много сотен лет назад принадлежала тамплиерам, потом ее продали премонстрантам. Продавцом выступил некий Фридрих Вильдграф, магистр ордена тамплиеров в Священной Римской империи. Бенедикта считает…

– Не надо мне тут про свою Бенедикту! – насмешливо бросила Магдалена. – Может, вы были в Штайнгадене вовсе и не до полудня. Позабавились в каком-нибудь сарае, а с утра взялись за ручки да и явились сюда, выдумали историю с разбойниками и выложили…

– Магдалена, помолчи и не неси чепухи. Лучше подумай вместе с нами, толку от этого больше.

Голос отца звучал спокойно, однако Магдалена знала, что ей не стоит перегибать палку. Сразу после обеда они с Симоном уже успели серьезно побеседовать. Молодой человек заверил ее, что между ним и Бенедиктой ничего нет. Но то, как он при этом отводил глаза, заставило Магдалену усомниться.

– Может, в крипте как раз и лежат останки этого самого Фридриха Вильдграфа, – заметила она.

– То же самое предположила и Бенедикта, – сказал Симон, пожав плечами.

– Чепуха, – палач достал из-под стола бутылку с чем-то крепким и влил ее содержимое в кружку с отваром. – Этот тамплиер лишь продал земельный участок. С чего бы его тут же и хоронить? Кроме того, такой видный господин наверняка, чтобы коротать время до Страшного суда, подыскал себе местечко поприличнее нашей перекошенной церквушки.

Против этого ни Симону, ни Магдалене возразить было нечего.

– Пусть так, – продолжил Симон. – В любом случае там могила тамплиера. Толстяк Коппмейер ее находит, кто-то слишком много болтает, и пастора находят вдруг мертвым.

– В любом случае эти люди до сих пор где-то поблизости, – вставила Магдалена. – Они уже несколько дней шныряют по округе и беседуют в трактирах на латыни! – Девушка еще раз рассказала им о том, что выяснила в Альтенштадте. – Трактирщик Штрассер считает, что это были монахи, – заключила она. – Богатые, образованные люди. И от одного из них несло духами, как от толпы французов.

– Будь я проклят, где были тогда мои мозги!

Куизль врезал себе кулаком по лбу. Потом достал кусок материи, который раздобыл в крипте.

– Чуть не забыл. Я оторвал это в церкви с плаща у одного из бандитов. Уверен, это тот же самый ублюдок, который позавчера побывал в замке у Лехнера. Чуть не затоптал меня.

– Вы в этом точно уверены? – переспросил Симон.

– Вне всякого сомнения. Это были те же самые духи. Такого я не перепутаю! – Он сжал черную тряпицу в ладони, словно пытался выжать пропитавший ее запах.

– Лехнер – участник заговора, стоившего жизни толстяку Коппмейеру? – Симон покачал недоверчиво головой. – Пусть секретарь и отъявленный интриган, но такое ему не к лицу.

– Так или иначе, – проворчал Куизль, – он запретил мне вмешиваться. С завтрашнего дня мне придется разыскивать для него грабителей по лесам.

– Ты? Но с какой стати, отец? – Магдалена раскрыла рот от удивления.

– Потому что Лехнер считает, что я единственный, кто способен на это. И таким образом он от меня отделается.