Дочь палача

— А это вот что? — Георг Ригг указал на ящики и бочки, сложенные перед сгоревшим складом. — Свое-то барахло сначала вынесли целехоньким!

— Врун! — Аугсбургцев уже было не угомонить. — Мы вынесли их, когда уже все горело. А вы стояли баранами и верещали.

— Спокойно, чтоб вас!

Голос секретаря не отличался громкостью. Но было в нем что-то такое, что заставило всех замолчать. Лехнер обвел взглядом обе разгневанные группы и повернулся к аугсбургцам.

— Кто у вас главный?

Вышел тот самый верзила, которого Якоб столкнул в реку. Ему, судя по всему, удалось выбраться из воды. Мокрые волосы свисали на лицо, штаны и рубаха липли к телу. Тем не менее не было похоже, чтобы Лехнер хоть как-то его напугал. Здоровяк угрюмо глянул ему прямо в глаза.

— Ну, я.

Лехнер взирал на него снизу вверх:

— И как же тебя зовут?

— Мартин Хойбер, бригадир, работаю на Фуггеров.

Кто-то присвистнул. Фуггеры, хоть были уже и не такими могущественными, как до войны, однако их имя еще кое-что значило. Любой, кто работал на эту семью, мог рассчитывать на влиятельных заступников.

Когда Лехнер об этом раздумывал, лицо его оставалось невозмутимым. Он коротко кивнул и сказал:

— Мартин Хойбер, ты будешь нашим гостем, пока мы не разберемся в этом деле. А до тех пор тебе запрещено покидать город.

Хойбер побагровел.

— Не выйдет. Я подчиняюсь суду Аугсбурга!

— Очень даже выйдет, — голос Лехнера звучал тихо, но настойчиво. — Ты подрался на нашей земле, и тому есть свидетели. Так что можешь посидеть и у нас, потягивая водичку.

Со стороны шонгауцев послышался довольный и злорадный смех. Секретарь повернулся к ним.

— Нет повода для веселья. Ни малейшего! Георг Ригг, ты, как зачинщик всего этого безобразия, отправляешься в тюрьму вместе с бестолковым сторожем. И посмотрим, кто будет смеяться последним.

Георга Рига, сторожа и Мартина Хойбера увели под громкие протесты. На мосту Хойбер обернулся еще раз.

— Вы еще пожалеете! — прокричал он. — Завтра же Фуггеры обо всем узнают. И тогда молитесь Господу. Заплатите за каждый мешок. Каждый!

Лехнер вздохнул и повернулся к бургомистру, который стоял рядом, побледневший, как мел.

— Над городом проклятие. И началось все, когда ведьма убила мальчиков, — сказал секретарь.

Бургомистр Земер вопросительно на него посмотрел:

— Вы думаете, что Штехлин и сарай…

Лехнер пожал плечами и улыбнулся.

— Все возможно. Нужно позаботиться, чтобы Штехлин призналась. Тогда все вернется в свое русло. И все останутся довольны.

Бургомистр облегченно кивнул. И оба вельможи отправились обратно в город.



Девочка прижимала к тощей груди деревянную куклу. Дыхание с хрипом вырывалось из груди. Лицо было бледным, щеки запали, под глазами залегли темные круги. Она снова закашлялась, тяжело и мучительно, болело горло. Издалека, с Леха, до нее доносился шум — что-то там произошло. Она с трудом приподнялась в кровати и попыталась посмотреть через окно, но увидела лишь небо, облака и столб дыма. Отец сказал, что все в порядке, и ей не следует волноваться и вставать с постели. Позже придет лекарь и поможет ей. Девочка улыбнулась. Уж лучше бы пришел молодой, а не старый. Ей нравился молодой. Однажды на рынке он протянул ей яблоко и спросил, как у нее дела. Мало кого интересовало ее самочувствие. Да, собственно, никого не интересовало.

Клара потеряла родителей в пять лет. Сначала маму. Она так и не пришла в себя после рождения маленького братика. Клара еще помнила маму по ее улыбке, большим добрым глазам; как она часто пела дочке перед сном. Когда несли деревянный гроб, Клара думала, что мама только спала и совсем скоро проснется и придет домой. Отец вел ее за руку. Когда подошли к церкви Святого Себастьяна и на новом кладбище опустили гроб в землю, он сжал ее руку до того сильно, что девочка вскрикнула. Женщины думали, она плакала из-за матери, и гладили ее по голове.

После этого отцу становилось хуже и хуже. Все началось с такого же кашля, какой мучил теперь и ее, тяжелого и сухого. Потом появилась кровь. Соседи сочувственно смотрели на него и качали головами. По вечерам Клара часто сидела у отца на кровати и пела песни, которые всегда пела мама. У них никого больше не осталось, только они вдвоем. Братья и сестры уехали, потому что в Шонгау и так хватало плетельщиков корзин. Или умерли, как маленький братик, который три дня кричал без материнской груди, а потом внезапно затих.

Отец умер осенью, холодным дождливым днем. Его отнесли на то же самое кладбище, где похоронили жену. Могила была еще свежей, копать было легко.

Несколько недель Клара провела у соседки, с полудюжиной других детей. За столом все толкались вокруг единственного блюда с кашей, но девочка и так не чувствовала голода. Она залезала под лавку и плакала. Она осталась совсем одна. Соседка порой давала ей тайком что-нибудь сладкое, но и это отбирали потом другие. Все, что ей досталось, — это деревянная кукла, которую отец когда-то вырезал для нее в более радостные времена. Клара не расставалась с нею никогда, ни днем, ин ночью. Это была единственная память о родителях.

Месяц спустя пришел молодой дружелюбный мужчина. Он погладил ее по голове и сказал, что с этого времени она Клара Шреефогль. Он отвел ее в большой трехэтажный дом, прямо у рыночной площади, с широкой лестницей и множеством комнат с тяжелыми шторами из парчи. У Шреефоглей было уже пятеро детей, и больше, как говорили, Мария Шреефогль родить не могла. Они приняли ее как собственного ребенка. А когда братья и сестры поначалу шептались у нее за спиной или выкрикивали оскорбления вслед, явился отчим с ореховым прутом и так выпорол детей, что они еще три дня не могли сидеть. Клара ела те же изысканные блюда, носила такую же льняную одежду, но несмотря на это понимала, что чужая. Сирота, которую взяли на попечение. На семейные праздники, Пасху или в вечер святого Николауса она чувствовала, как между ней и Шреефоглями вырастала стена. Она принимала ласковые взгляды, объятия других, невысказанные слова, жесты и прикосновения. А потом бежала к себе в комнату и снова плакала, тихонько, чтобы никто не заметил.

За окном уже раздавались крики и рев. Клара не могла больше оставаться в кровати. Она поднялась, откинула тяжелое пуховое одеяло и соскочила на холодный пол. И тут же почувствовала головокружение. Ее лихорадило, ноги были ватными и подгибались. Она все же прошла несколько шагов, открыла окно и выглянула.

У реки горел склад! Языки пламени взмывали высоко в небо, на берегу собрался весь город. Родители Клары, братья с сестрами и нянька тоже отправились понаблюдать за происходящим. Только ее, больную сиротку, оставили здесь. Она свалилась в реку во время ужасного бегства три дня назад. Ей вовремя удалось схватиться за куст, прежде чем ее подхватил поток. Она забралась по откосу и побежала домой через трясину и заросли. При этом беспрестанно выискивала глазами мужчин, но те исчезли. Других детей тоже не было. Лишь среди дубов недалеко от Пастушьих ворот она столкнулась с Антоном и Софией. Антон, объятый ужасом, вылупил глаза и все кричал, что видел дьявола. Он замолчал, только когда София влепила ему затрещину. Теперь он был мертв, и Клара знала, из-за чего. Даже в десять лет она хорошо представляла себе, что произошло. Клара боялась.

В это мгновение внизу скрипнула дверь. Должно быть, вернулись приемные родители. Она уже хотела позвать их, но что-то ее удержало. Когда Шреефогли приходили домой, всегда поднимался шум, хлопали двери, смеялись и топали по ступенькам дети. Даже когда нянька возвращалась с рынка, по крайней мере, слышно было, как она гремит ключами и возится с корзинами. Сейчас же стояла мертвая тишина. Словно кто-то хотел осторожно отворить деверь, и только скрип его выдал. Клара услышала шорох на лестнице. Она инстинктивно отскочила от окна обратно к кровати и залезла под нее. В нос попала пыль, и девочка с трудом сдержалась, чтобы не чихнуть. Из своего укрытия она увидела, как дверь в ее комнату медленно открылась. Пара забрызганных грязью ботинок остановилась на пороге. Клара перестала дышать. Обувь не могла принадлежать отцу, он очень ревностно следил за чистотой. Она понятия не имела, кто был хозяином этих ботинок, но узнала грязь. Так же выглядели ее башмаки три дня назад. Это была та самая грязь, по которой она убегала.


Те мужчины вернулись. Или, по крайней мере, один из них.

Пыль забивалась в нос, что-то защекотало правую руку. Клара покосилась на нее и увидела паука, который прополз по пальцу и исчез в темноте под кроватью. Клара подавила желание закричать и наблюдала дальше за ботинками, что до сих пор топтались на пороге. Она слышала спокойное дыхание незнакомца. Потом ботинки исчезли за дверью, и до девочки донесся топот по лестнице, ведущей в верхние комнаты. Она прислушалась к звуку шагов; он был не таким, как при нормальной ходьбе. Через равные отрезки времени слышалось шарканье. Клара вспомнила ночь бегства: один из преследователей гнался за ней точно такими же скачками. Он… хромал! Теперь она не сомневалась, что по лестнице крался тот самый хромой. Может, он и в этот раз не будет очень уж расторопным?

Клара прождала несколько мгновений, затем выбралась из-под кровати и засеменила на цыпочках к открытой двери. Выглянула наверх, но никого не увидела на лестнице. Должно быть, неизвестный зашел в одну из комнат. Клара тихонько скользнула вниз.

Когда девочка спустилась в гостиную, она вдруг вспомнила, что оставила наверху куклу.

Клара закусила губу. Дверь на улицу перед ней стояла открытой настежь. Клара слышала шум с реки. Первые горожане начали, вероятно, расходиться по домам.

Клара зажмурилась на мгновение, затем пустилась обратно наверх и вбежала в комнату. Кукла лежала на кровати, девочка схватила ее. Только она устремилась назад к лестнице, как сверху раздались шаги. Торопливые шаги.

Незнакомец ее услышал.

Шаги ускорились, неизвестный теперь перескакивал через несколько ступенек. Прижимая к себе куклу, Клара бросилась вон из комнаты. У порога она глянул наверх. На нее обрушилась черная тень. Бородатый мужчина в накидке протянул к ней правую руку. Дьявол пришел за ней. На месте левой руки были кости.

Клара отшатнулась, захлопнула дверь в комнату и задвинула засов. С той стороны в нее что-то врезалось, девочка услышала приглушенную ругань. Потом в дверь ударили с такой силой, что та затрещала. Еще раз, и еще… Клара кинулась к распахнутому окну. Она хотела позвать на помощь, но страх сдавил горло, и из него вырвался лишь хрип. Улица под окном была по-прежнему пустой, лишь вдалеке виднелась толпа горожан, теснившихся у Речных ворот. Она решила помахать им, но поняла, что это бесполезно. Скорее всего, ей просто помашут в ответ.

За спиной затрещало дерево. Клара обернулась и увидела, как острие сабли прорубило дверь посередине, и отверстие неумолимо ширилось. Девочка снова осмотрела улицу перед домом. Комната располагалась на втором этаже, от земли ее отделяло около трех метров. Прямо возле входа какой-то крестьянин оставил телегу, устланную соломой.

Без лишних раздумий Клара сунула куклу за пазуху и перелезла через карниз. Потом опустилась вниз и повисла, уцепившись за край окна. Треск в комнате усилился, засов отлетел в сторону. Тонко вскрикнув, Клара разжала руки и бухнулась прямо в солому. Боль пронзила правое плечо, когда она ударилась о деревянный борт. Не обращая на это внимания, она спрыгнула на землю и с соломой в волосах и ночной рубашке опрометью пустилась по улице. Когда девочка обернулась еще раз, в окне стоял дьявол. Он махал ей костяной рукой и, казалось, что-то говорил вслед.

До встречи. Скоро увидимся…

В помутившемся рассудке раздавались голоса. Все плыло перед глазами, ноги несли ее сами собой, хрип в груди то стихал, то нарастал вновь. Она шаталась по безлюдным переулкам, и некому было помочь.



Когда Симон с Магдаленой добрались до пристаней, большинство горожан уже разбрелись по домам. Пожарная бригада была занята тем, что стаскивала в кучу дымящиеся балки и поливала водой еще тлеющие очаги. Помимо них вокруг бродило несколько зевак. По крайней мере, миновала опасность того, что огонь мог перекинуться на домик сторожа и причал.

Симон выспрашивал встречных, что произошло. Потом, наконец, увидел позади всех палача. Тот сидел на столбике, покуривал трубку и разглядывал остатки хранилища. Когда подошли Симон с Магдаленой, он поднял глаза.

— Ну? Хорошо провели день?

Симон почувствовал, как лицо заливается краской, Магдалена благоразумно отвела взгляд.

— Я… Мы… Я помогал Магдалене собирать черемшу, а потом мы увидели дым, — промямлил лекарь. Затем покачал головой, глядя на пожарище. — Ужасно. Это обойдется городу в целое состояние!

Палач пожал плечами.

— Если это был кто-то из города… Наши плотогоны утверждают, что склад спалили аугсбургцы, а перед этим вынесли свои товары.

Симон оглянулся через плечо. На безопасном расстоянии от дымящихся развалин и в самом деле грудились ящики, бочки и мешки. Возле них стояли несколько аугсбургцев не самой приятной наружности и, по всей видимости, сторожили.

— И? — спросил он палача. — Вы сами что думаете?

— В любом случае они вынесли свой товар в безопасное место, а мы в это время с ними ругались. — Он встал и размял ноги; потом, наконец, продолжил: — Ясно одно. Кто-то устроил пожар. Мне самому довелось поджечь не один костер. Чтобы так вспыхнуло, надо постараться. Одного брошенного факела тут недостаточно.

— Поджог? — спросил Симон.

— Никаких сомнений.

— Но зачем?

— Не знаю. Но мы это выясним.

Палач направился к мосту и на ходу покачал головой.

— Все равно, хоть какой-то толк от пожара есть, — сказал он.

Симон следовал за ним.

— И какой же?

— Если извозчиков начнут допрашивать по этому делу, то, быть может, удастся выиграть немного времени с Мартой. Во всяком случае, на сегодня уж всё.

Куизль ступил на доски моста. Потом вдруг снова обернулся.

— Да, чуть не забыл. Загляни к Шреефоглю, он тебя спрашивал. Его Клара приболела. И Магдалену отправь домой. Ясно?

Симон повернулся к Магдалене. Она улыбалась.

— Ты нравишься папе.

Юноша почесал лоб.