Дочь лодочника
Часть 36 из 46 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Сущность склоняет голову.
«Я ЕСТЬ ЗЕМЛЯ, Я ВОЗДУХ, Я ГРАНИЦА ЗЕЛЕНОГО КРАЯ. Я ЗЕМЛЯ. Я ЖИЗНЬ. Я СМЕРТЬ. Я ЕСТЬ».
Лицо лешачихи сплетается по новой, в волосах раскрываются желтые цветы. Она роняет кухонный нож, и земля сотрясается. Сущность широко раскидывает руки, и ее конечности становятся ветвями, которые пробиваются сквозь рифленые панели стен. Пол трескается и раскалывается, когда чудовище растет, заполняя комнату и весь дом. Оно прорастает посреди гостиной, пробивается через рухнувший потолок, и ствол дерева принимает форму – широкую, сильную и старую. Внутри двух дупел, все еще грозных, – свет солнца, а сама комната – как раскаленная добела печь. Свет пульсирует, вьется вдоль ветвей, точно кровь по венам.
– Я тебя не боюсь, – сказала Миранда. – Мальчик мой, а не твой.
Смех, мощный, раскатистый – сотрясает стены. Картины падают с гвоздей.
«ТЫ НЕ МОЖЕШЬ ИЗМЕНИТЬ ЕГО ПУТЬ. ОН ПРЕДНАЗНАЧЕН ДЛЯ МОЕГО ДЕЛА».
– Ты не можешь его забрать.
«МЫШКА, ДУРОЧКА, ЧТО ТЫ ЗА НЕГО ДАШЬ?»
– Что угодно, если нужно. Все отдам.
«ЗАЙМЕШЬ ЕГО МЕСТО?»
Миранда колеблется, затем кивает.
Лешачиха смеется, и теперь стены рушатся, доски отваливаются, будто мясо с костей. Миранда бегом спускается в магазин, где лешачиха проломила пол огромным клубком мха, корней и земли. Она вылетает через сетчатую дверь в ночь, где слышно только цикад, выводящих свои неистовые песни, сидя на деревьях.
– Милое дитя, – произносит старый пастор.
Будто маятник каких-то отвратительных часов, он висит за ноги на ветке эвкалипта над пустой могилой ее отца.
Могила вскрыта, зияет чернотой, а рядом с ней – кучка мокрой красной глины.
Коттон открывает рот, будто собираясь заговорить и запеть, но из него вылетает рой белых пчел – они словно туман, который однажды указал ей путь, когда она спотыкалась в ночи с младенцем, своим братом…
Малёк.
В руках он держит оленье сердце, протягивая его ей, будто подарок.
Вся ее любовь обрушивается на мальчика сплошным потоком, который грубо, уверенно вырезает новые формы и заполняет их, как река – свое русло.
«ВИДИШЬ СВОЙ ПУТЬ?»
– Вижу.
«ПОЙДЕШЬ ПО НЕМУ?»
– Пойду.
Под ночным небом, которое на самом деле вовсе не небо, в месте, которое на самом деле находится нигде и повсюду, она тянется к колчану, сама не зная, висит ли тот у нее на спине, и стрела разве что сама не прыгает ей в руку. В другой руке – «Бэр», лук ее отца. Она вставляет стрелу и направляет наконечник в сердце старого пастора. Выпускает ее – стрела летит и зарывается в цель.
Гудение пчел резко смолкает.
Когда Миранда опускает лук, оказывается, что старик – не пастор.
Перед ней висит ее отец, на его лице – умиротворение.
– На Земле Испанской, – произносит он.
Миранда со слезами вновь вставляет стрелу и натягивает тетиву.
Целится в лозу, которая удерживает его над черным провалом могилы.
Стрела срывается с тетивы с едва слышным шепотом.
Хирам Крабтри бесшумно падает в землю.
Миранда бросает лук с колчаном и подходит к краю, перед ней бездонная тьма, и она, вздохнув, переступает этот край и падает, а потом летит, пока не ударяется о влажную землю. Одна в могиле, без Хирама, вонзает в грязь кулаки, будто личинка, роющая нору, ощущает влажную жижу, затекающую ей в уши, нос, рот, и ее поглощает тьма. Здесь в пустоте – существа. Те же чудовищные стражи, которые готовы были порвать и сожрать ее у подножия скалы, если бы не милость лешачихи. Она не может их видеть, только чувствует, будто великих исполинов, плавающих за пределами света. Они забрали Хирама после того, как старая ведьма вылила из него всю кровь. Существа с черными круглыми глазами и молочно-белыми телами, они вырываются из темноты, над которой он висит, чтобы схватить его своими когтями и утащить в бездну. Миранда, задыхаясь и ощущая в легких грязную жижу, все глубже погружается в пустоту, будто гонясь за сомом в течении Проспера. Наконец ее пальцы смыкаются вокруг какого-то знакомого предмета – она ухватывается за наконечник стрелы и вытягивает его из топи, издавая влажный КЛАЦ…
Из однотонного серого неба хлестал дождь. Заливал остатки Искриной лачуги. Заливал байу. Лес. Болото, где раскололась скошенная скала и разверзлась земля. Одна половина скалы утонула в иле, но дерево, высокое, скрюченное, осталось на месте. Через некоторое время затопило всю поляну, и по холмику у подножия скалы, среди поганок, побежали серые ручейки. Потом с громким всплеском из жижи возникла кисть, за ней предплечье, плечо. Голова с запекшейся в волосах грязью. Подобравшись к краю холмика и перевалившись через него, Миранда упала на рыхлую сырую землю, будто нечто заново родившееся. Прижимая к груди жуткие ребра, позвоночник, треснутый череп, забившийся грязью. Перекатилась на бок, и ее вырвало в черную воду. В руках у нее было то, чего ее сердце так давно желало обрести, – останки отца. Дрожа и намокая под дождем, который смешивался с ее слезами, она крепко прижимала их к себе.
Стрела и крест
Девочка сидела на узком сиденье у окна, подтянув колени к груди, крутя в пальцах наконечник стрелы мальчика. Снаружи деревья в низинах скрывались за серебристой завесой дождя. Она приподняла подол рубашки, провела пальцем по старым шрамам, каждый из которых служил отпечатком какого-то неприятного воспоминания – злобный оскал Мадам, приторный запах мужчины, пучки ее собственных волос, валяющиеся у ног. Сигареты, шипящие о плоть. Смех, холодный и злой. И все прочие ужасы – те, которые не принадлежали ей. Предательства, отчаяние. Потеря – глубокая, бездонная. Жестокий конец. Она нащупала участок кожи, чуть выше пупка. Подумала о мальчике, который истекал кровью, лежа на земле. Умер ли он? Она вдавила наконечник стрелы себе в плоть, увидела, как кровь цветком распустилась под ним. Подождала. Но это не принесло ни освобождения, ни отъединило ее от самой себя – только горячие слезы и жжение в животе.
В коридоре ключ скользнул в замок и повернулся. Дверь спальни открылась, и девочка опустила подол, спрятав наконечник под бедро. Пастор, скрывший теперь шрамы на груди свежей рубашкой, мягко затворил дверь. Сунул ключ себе в карман. Девочка пристально смотрела на него без всякого выражения на лице.
– Что ты видишь? – спросил Коттон.
Девочка не ответила. Она видела многое. Видела змею в человечьем костюме. Дьявола, который был не всемогущ, но жесток. Мужчину, окруженного стенами, которым приходилось отнимать души. Она увидела бритву, голубя и истинную причину того, почему находилась здесь; пастор, его жена и она – были в этом ужасном темном месте втроем.
– Смерть, – наконец сказала она. Голос ее был сердит. В нем не было страха.
Он рассеянно коснулся кармана, где проступали очертания какого-то орудия.
«Бритва, – подумала она. – Но сейчас он этого не сделает. Нет, это случится в другой раз».
Девочка пыталась увидеть собственную смерть. Но это было все равно что вглядываться ночью в черное озеро: идеальная тишина, только и всего. Она снова подумала о мальчике. С ним ничто не могло окончиться, существовало только настоящее. Только покой его общества, довольство в глазах, открытый канал в его мир. Она поняла, что все это останется с ней навсегда.
Пастор подсел к окну рядом с ней, морщась от старых болей, причиненных нагрузками этого утра. Немного крови просочилось сквозь белый лен его свежей рубашки, и он увидел в отражении, что девочка, какое-то время назад, дохнув на стекло, нарисовала на нем стрелку. Она указывала на горизонт, где уже перестал завиваться дым от старухиной лачуги. Он сам подышал на стекло и нарисовал крест.
Девочка задумалась, какой властью этот символ обладал над ним. Ведь это всего лишь фигура на стекле, которая скоро исчезнет и забудется. Или, может быть, это каким-то образом была его жена, растворяющееся за стеклом божество? Или отвратительный сигнальный знак, сияющий, как маяк в бурю, к которому они твердо направлялись, он – привязав себя к штурвалу, а ее к носу? А может, и все сразу.
– «И солнце сокроет свой лик», – проговорил он, глядя на небо. – Откровение Иоанна Богослова.
Она подтянула колени к груди.
– Каждая страница сулит пожар.
Она подумала о старухе, сгоревшей на ступенях лачуги. О мальчике, распростертом на земле. О его сестре, до сих пор бывшей неведомо где. Девочка ощущала ее, словно еще один маячок, но не как мальчика. Однако Миранда жила здесь так давно, что магия этого места, несомненно, коснулась и ее тоже.
Она цеплялась за эту надежду, прижимала ее к груди.
Но помнила и видение старого пастора – то, что увидела лишь мельком в лачуге, похожее на дурное семя, пускающее ядовитые побеги.
Голубь, опасная бритва.
Два стеклянных гроба.
Они оба смотрели в окно. Стрелка, крест и все, что за ними, расплывалось.
Земля все тебе расскажет
Дождь не переставал, вода поднималась в низинах. Среди кипарисов кружились водовороты, всевозможные создания поднимались в воздух, забирались на деревья, на возвышения.
Мощное течение уносило усталую Миранду на ее плоскодонке обратно к Искриному причалу, который медленно исчезал под вздымающейся водой. Несколько бутылок, висевших на ее старом кипарисе, снесло ветром и сбросило в байу. Миранда привязала лодку. Череп, позвоночник и грудная клетка Хирама лежали на днище, на полдюйма в мутной воде; дождь смыл с костей запекшуюся кровь. Миранда взяла их, прежде чем выйти на причал. Череп с позвонками звонко стучали, как деревянные бревна.
В лачуге ей пришлось сперва отогнать стервятников от старухиного тела. Птицы сбились в кучу, расправив крылья под дождем, разметая тонкие серебристые брызги. Несколько принялись клевать наиболее мягкие куски Искриного тела – ее глаза, ее груди, внутреннюю сторону бедер. При виде Миранды они не спеша побрели к краю двора. Один долго не хотел отрываться от несгоревшей плюсны Искриной левой ступни. Миранда раздраженно пнула птицу, и та отлетела прочь. Тогда она осторожно стянула со старухиного тела покрывало из кудзу. Затем положила его на землю и прикрыла им отцовский череп, позвоночник и ребра. Проделав это, взяла Искру за руки, спустила ее по ступенькам крыльца, оттащила за дом.
Оказавшись перед входом в баню, она почти выбилась из сил. Дверь не закрывалась. Замок был сломан, рама расщеплена. Снаружи она видела следы – Коттона, мальчика и девочки, залитые дождевой водой. Вспомнила, как Хирам учил ее идти по следам: «Земля все тебе расскажет».
Вот она и рассказывала.
Миранда взяла останки Хирама и принесла в сарай мальчика.
Немного постояла в проходе, глядя на его разбросанные вещи.
Она должна была быть здесь, спасти его…
«СПИ, ДИТЯ».
Голос лешачихи у нее в голове.
Дождь стучал по крыше, вода стекала по окну.
«Может, только чуточку», – подумала она, изможденная.
И забралась в гамак мальчика, прижимая кости Хирама к груди.
«Я ЕСТЬ ЗЕМЛЯ, Я ВОЗДУХ, Я ГРАНИЦА ЗЕЛЕНОГО КРАЯ. Я ЗЕМЛЯ. Я ЖИЗНЬ. Я СМЕРТЬ. Я ЕСТЬ».
Лицо лешачихи сплетается по новой, в волосах раскрываются желтые цветы. Она роняет кухонный нож, и земля сотрясается. Сущность широко раскидывает руки, и ее конечности становятся ветвями, которые пробиваются сквозь рифленые панели стен. Пол трескается и раскалывается, когда чудовище растет, заполняя комнату и весь дом. Оно прорастает посреди гостиной, пробивается через рухнувший потолок, и ствол дерева принимает форму – широкую, сильную и старую. Внутри двух дупел, все еще грозных, – свет солнца, а сама комната – как раскаленная добела печь. Свет пульсирует, вьется вдоль ветвей, точно кровь по венам.
– Я тебя не боюсь, – сказала Миранда. – Мальчик мой, а не твой.
Смех, мощный, раскатистый – сотрясает стены. Картины падают с гвоздей.
«ТЫ НЕ МОЖЕШЬ ИЗМЕНИТЬ ЕГО ПУТЬ. ОН ПРЕДНАЗНАЧЕН ДЛЯ МОЕГО ДЕЛА».
– Ты не можешь его забрать.
«МЫШКА, ДУРОЧКА, ЧТО ТЫ ЗА НЕГО ДАШЬ?»
– Что угодно, если нужно. Все отдам.
«ЗАЙМЕШЬ ЕГО МЕСТО?»
Миранда колеблется, затем кивает.
Лешачиха смеется, и теперь стены рушатся, доски отваливаются, будто мясо с костей. Миранда бегом спускается в магазин, где лешачиха проломила пол огромным клубком мха, корней и земли. Она вылетает через сетчатую дверь в ночь, где слышно только цикад, выводящих свои неистовые песни, сидя на деревьях.
– Милое дитя, – произносит старый пастор.
Будто маятник каких-то отвратительных часов, он висит за ноги на ветке эвкалипта над пустой могилой ее отца.
Могила вскрыта, зияет чернотой, а рядом с ней – кучка мокрой красной глины.
Коттон открывает рот, будто собираясь заговорить и запеть, но из него вылетает рой белых пчел – они словно туман, который однажды указал ей путь, когда она спотыкалась в ночи с младенцем, своим братом…
Малёк.
В руках он держит оленье сердце, протягивая его ей, будто подарок.
Вся ее любовь обрушивается на мальчика сплошным потоком, который грубо, уверенно вырезает новые формы и заполняет их, как река – свое русло.
«ВИДИШЬ СВОЙ ПУТЬ?»
– Вижу.
«ПОЙДЕШЬ ПО НЕМУ?»
– Пойду.
Под ночным небом, которое на самом деле вовсе не небо, в месте, которое на самом деле находится нигде и повсюду, она тянется к колчану, сама не зная, висит ли тот у нее на спине, и стрела разве что сама не прыгает ей в руку. В другой руке – «Бэр», лук ее отца. Она вставляет стрелу и направляет наконечник в сердце старого пастора. Выпускает ее – стрела летит и зарывается в цель.
Гудение пчел резко смолкает.
Когда Миранда опускает лук, оказывается, что старик – не пастор.
Перед ней висит ее отец, на его лице – умиротворение.
– На Земле Испанской, – произносит он.
Миранда со слезами вновь вставляет стрелу и натягивает тетиву.
Целится в лозу, которая удерживает его над черным провалом могилы.
Стрела срывается с тетивы с едва слышным шепотом.
Хирам Крабтри бесшумно падает в землю.
Миранда бросает лук с колчаном и подходит к краю, перед ней бездонная тьма, и она, вздохнув, переступает этот край и падает, а потом летит, пока не ударяется о влажную землю. Одна в могиле, без Хирама, вонзает в грязь кулаки, будто личинка, роющая нору, ощущает влажную жижу, затекающую ей в уши, нос, рот, и ее поглощает тьма. Здесь в пустоте – существа. Те же чудовищные стражи, которые готовы были порвать и сожрать ее у подножия скалы, если бы не милость лешачихи. Она не может их видеть, только чувствует, будто великих исполинов, плавающих за пределами света. Они забрали Хирама после того, как старая ведьма вылила из него всю кровь. Существа с черными круглыми глазами и молочно-белыми телами, они вырываются из темноты, над которой он висит, чтобы схватить его своими когтями и утащить в бездну. Миранда, задыхаясь и ощущая в легких грязную жижу, все глубже погружается в пустоту, будто гонясь за сомом в течении Проспера. Наконец ее пальцы смыкаются вокруг какого-то знакомого предмета – она ухватывается за наконечник стрелы и вытягивает его из топи, издавая влажный КЛАЦ…
Из однотонного серого неба хлестал дождь. Заливал остатки Искриной лачуги. Заливал байу. Лес. Болото, где раскололась скошенная скала и разверзлась земля. Одна половина скалы утонула в иле, но дерево, высокое, скрюченное, осталось на месте. Через некоторое время затопило всю поляну, и по холмику у подножия скалы, среди поганок, побежали серые ручейки. Потом с громким всплеском из жижи возникла кисть, за ней предплечье, плечо. Голова с запекшейся в волосах грязью. Подобравшись к краю холмика и перевалившись через него, Миранда упала на рыхлую сырую землю, будто нечто заново родившееся. Прижимая к груди жуткие ребра, позвоночник, треснутый череп, забившийся грязью. Перекатилась на бок, и ее вырвало в черную воду. В руках у нее было то, чего ее сердце так давно желало обрести, – останки отца. Дрожа и намокая под дождем, который смешивался с ее слезами, она крепко прижимала их к себе.
Стрела и крест
Девочка сидела на узком сиденье у окна, подтянув колени к груди, крутя в пальцах наконечник стрелы мальчика. Снаружи деревья в низинах скрывались за серебристой завесой дождя. Она приподняла подол рубашки, провела пальцем по старым шрамам, каждый из которых служил отпечатком какого-то неприятного воспоминания – злобный оскал Мадам, приторный запах мужчины, пучки ее собственных волос, валяющиеся у ног. Сигареты, шипящие о плоть. Смех, холодный и злой. И все прочие ужасы – те, которые не принадлежали ей. Предательства, отчаяние. Потеря – глубокая, бездонная. Жестокий конец. Она нащупала участок кожи, чуть выше пупка. Подумала о мальчике, который истекал кровью, лежа на земле. Умер ли он? Она вдавила наконечник стрелы себе в плоть, увидела, как кровь цветком распустилась под ним. Подождала. Но это не принесло ни освобождения, ни отъединило ее от самой себя – только горячие слезы и жжение в животе.
В коридоре ключ скользнул в замок и повернулся. Дверь спальни открылась, и девочка опустила подол, спрятав наконечник под бедро. Пастор, скрывший теперь шрамы на груди свежей рубашкой, мягко затворил дверь. Сунул ключ себе в карман. Девочка пристально смотрела на него без всякого выражения на лице.
– Что ты видишь? – спросил Коттон.
Девочка не ответила. Она видела многое. Видела змею в человечьем костюме. Дьявола, который был не всемогущ, но жесток. Мужчину, окруженного стенами, которым приходилось отнимать души. Она увидела бритву, голубя и истинную причину того, почему находилась здесь; пастор, его жена и она – были в этом ужасном темном месте втроем.
– Смерть, – наконец сказала она. Голос ее был сердит. В нем не было страха.
Он рассеянно коснулся кармана, где проступали очертания какого-то орудия.
«Бритва, – подумала она. – Но сейчас он этого не сделает. Нет, это случится в другой раз».
Девочка пыталась увидеть собственную смерть. Но это было все равно что вглядываться ночью в черное озеро: идеальная тишина, только и всего. Она снова подумала о мальчике. С ним ничто не могло окончиться, существовало только настоящее. Только покой его общества, довольство в глазах, открытый канал в его мир. Она поняла, что все это останется с ней навсегда.
Пастор подсел к окну рядом с ней, морщась от старых болей, причиненных нагрузками этого утра. Немного крови просочилось сквозь белый лен его свежей рубашки, и он увидел в отражении, что девочка, какое-то время назад, дохнув на стекло, нарисовала на нем стрелку. Она указывала на горизонт, где уже перестал завиваться дым от старухиной лачуги. Он сам подышал на стекло и нарисовал крест.
Девочка задумалась, какой властью этот символ обладал над ним. Ведь это всего лишь фигура на стекле, которая скоро исчезнет и забудется. Или, может быть, это каким-то образом была его жена, растворяющееся за стеклом божество? Или отвратительный сигнальный знак, сияющий, как маяк в бурю, к которому они твердо направлялись, он – привязав себя к штурвалу, а ее к носу? А может, и все сразу.
– «И солнце сокроет свой лик», – проговорил он, глядя на небо. – Откровение Иоанна Богослова.
Она подтянула колени к груди.
– Каждая страница сулит пожар.
Она подумала о старухе, сгоревшей на ступенях лачуги. О мальчике, распростертом на земле. О его сестре, до сих пор бывшей неведомо где. Девочка ощущала ее, словно еще один маячок, но не как мальчика. Однако Миранда жила здесь так давно, что магия этого места, несомненно, коснулась и ее тоже.
Она цеплялась за эту надежду, прижимала ее к груди.
Но помнила и видение старого пастора – то, что увидела лишь мельком в лачуге, похожее на дурное семя, пускающее ядовитые побеги.
Голубь, опасная бритва.
Два стеклянных гроба.
Они оба смотрели в окно. Стрелка, крест и все, что за ними, расплывалось.
Земля все тебе расскажет
Дождь не переставал, вода поднималась в низинах. Среди кипарисов кружились водовороты, всевозможные создания поднимались в воздух, забирались на деревья, на возвышения.
Мощное течение уносило усталую Миранду на ее плоскодонке обратно к Искриному причалу, который медленно исчезал под вздымающейся водой. Несколько бутылок, висевших на ее старом кипарисе, снесло ветром и сбросило в байу. Миранда привязала лодку. Череп, позвоночник и грудная клетка Хирама лежали на днище, на полдюйма в мутной воде; дождь смыл с костей запекшуюся кровь. Миранда взяла их, прежде чем выйти на причал. Череп с позвонками звонко стучали, как деревянные бревна.
В лачуге ей пришлось сперва отогнать стервятников от старухиного тела. Птицы сбились в кучу, расправив крылья под дождем, разметая тонкие серебристые брызги. Несколько принялись клевать наиболее мягкие куски Искриного тела – ее глаза, ее груди, внутреннюю сторону бедер. При виде Миранды они не спеша побрели к краю двора. Один долго не хотел отрываться от несгоревшей плюсны Искриной левой ступни. Миранда раздраженно пнула птицу, и та отлетела прочь. Тогда она осторожно стянула со старухиного тела покрывало из кудзу. Затем положила его на землю и прикрыла им отцовский череп, позвоночник и ребра. Проделав это, взяла Искру за руки, спустила ее по ступенькам крыльца, оттащила за дом.
Оказавшись перед входом в баню, она почти выбилась из сил. Дверь не закрывалась. Замок был сломан, рама расщеплена. Снаружи она видела следы – Коттона, мальчика и девочки, залитые дождевой водой. Вспомнила, как Хирам учил ее идти по следам: «Земля все тебе расскажет».
Вот она и рассказывала.
Миранда взяла останки Хирама и принесла в сарай мальчика.
Немного постояла в проходе, глядя на его разбросанные вещи.
Она должна была быть здесь, спасти его…
«СПИ, ДИТЯ».
Голос лешачихи у нее в голове.
Дождь стучал по крыше, вода стекала по окну.
«Может, только чуточку», – подумала она, изможденная.
И забралась в гамак мальчика, прижимая кости Хирама к груди.