Дочь лодочника

Тогда, крякнув, оторвал деревянную полку от кирпичной печи.

Взял бутылку со стола и полил из нее на матрац и на полку, а потом поджег одной из взятых спичек.

Схватил мачете со стола.

Языки пламени облизывались, расползаясь во все стороны, когда распахнулась входная дверь и в проем ворвалась вереница крошечных ракет, поразив старого пастора. Он пошатнулся от ударов, каждый из которых жалил его, как оса. Когда пламя взметнулось за его спиной, он опустил глаза и увидел полдюжины двухдюймовых гвоздей, воткнутых пучком ему ниже правой половины груди.

Держа мачете в одной руке, второй Коттон стал вытягивать гвозди. Сначала один, потом еще два, потом сразу три. Он вскрикнул, изо рта брызнула слюна.

Над кухонной раковиной взорвалось окно.

Пастор выставил руки, закрываясь от стеклянных осколков. Невидимая сила сбила его, лишив равновесия, протащила по доскам к задней двери за ногу, задранную в пустом воздухе. Дверь распахнулась, и его вышвырнуло во двор. Он покатился по двору, пока не замер у пня, на котором кололи дрова; одна его штанина задралась до колена. Пастор лежал на животе в грязи, ошеломленный, позвоночник и пах вопили от боли. Он все еще сжимал в руке мачете, а бобровая шапка оставалась на голове.

Старуха подползла к перилам крыльца и, подобрав под себя ноги, пыталась подтянуться. За собой она оставляла на досках кровавые следы.

Уже наполовину поднявшись и упершись о столбик, она ощутила присутствие духа дома.

Почувствовала его гнев. Его отчаяние.

Его любовь.

– А теперь уходи, – проговорила она. – Забудь про меня.

Когда Коттон проковылял, хромая, обогнув дом с мачете в руке, из открытой двери лачуги повалил дым. Он поднялся по ступенькам, весь в грязи и крови, с порванным в плечевом шве рукавом.

– Где дитя? – спросил он в третий раз, прижимая лезвие мачете к старухиной щеке.

Искра плюнула ему на ботинок. По ее подбородку потекла коричневая жижа и закапала на передник.

– Ты познаешь огонь, пастор, – сказала она. – Жарче, чем в любом выдуманном аду. Твои птенцы дадут ответ, – она рассмеялась, – прежде, чем огонь погаснет.

Коттон занес лезвие для удара.

– А до тех пор, – продолжила ведьма, – иди-ка ты на хер.

Она залилась смехом. Быстро набирая силу, он перерос в старческое кудахтанье, а кровь, слюна и табак брызнули изо рта.

Пастор набросился на старуху с мачете в точности как до этого – на кусты, которые росли на ее прекрасном острове. Когда лезвие пронзило ее насквозь, оно, все красное, истекало кровью, и та заливалась в трещины в досках и стучала по земле под крыльцом. В лачуге ревел огонь.

Коттон обошел хижину. Прихрамывая и напевая – еще громче и задорнее, чем прежде, будто участвовал в военном марше, и старая раковая боль в спине и паху снова отступила, в знак одобрения его усилий. Десница Божья в действии.

Он пошел по извилистой, перевитой корнями тропе между лачугой и туалетом. Старухина коза заблеяла и топнула копытом в своем загоне на вершине холма. Коттон увидел сарайчик, а неподалеку – огород посреди высокой травы, с множеством причудливых приспособлений – вроде разноцветных осколков стекла, подвешенных на веревочке.

– Путь креста ведет домой, – пропел он.

Он подошел к сарайчику, пинком распахнул дверь и с изумлением обнаружил там детскую комнату – но не обычного ребенка, а истинного дитя природы! Шкуры на стене. Нож на столе. Колчан со стрелами и лук, прислоненные к стенке в углу. Он подумал на дочку Крабтри, но что-то подсказывало ему: эта комната не ее. Здесь жил мальчишка, здесь стоял затхлый мальчишеский запах, а за ним ощущалось что-то еще – вроде рыбного привкуса. Потом он увидел книги на низких сосновых полках. Коттон присел на колени и с удивлением провел рукой по корешкам. Что-то в этой комнате казалось ему знакомым, будто он уже бывал в этом месте. Но он не бывал, и поэтому оно выглядело как ловушка, как западня, как обман. Он стал хватать книги с полок, одну за другой. Тогда с яростью, пылающей в груди, как сосновый факел, он распинал сами полки, опрокинув их. Потом разорвал комикс на две части. Перевернул стол под окном и надавил темным ботинком на лук, так что тот треснул. Похватал стрелы, по одной, по две, и сломал об колено. Покончив со всем, поправил съехавшую на лоб шляпу и вышел на свет, где по-прежнему горела старухина лачуга, а девчонку еще предстояло найти.



Малёк наблюдал сквозь щель в стене бани, как мимо, вверх по холму, прошел старик из его кошмаров. Пропитанный кровью и истрепанный, он ковылял, будто ожившее вдруг старое Бабино пугало, и Малька обуял страх. Потом он услышал шум из своего сарая и понял, что старик вошел внутрь. Он сжал руки вокруг своей трезубой лягушачьей остроги, которую взял в сарае, когда тихонько выбежал из леса. Теперь он слышал, как ревела горящая лачуга, как взрывалась сосновая сердцевина. «Иди, – приказывал он себе. – Иди найди Бабу. Помоги ей!» Но он не мог. Страх не позволял ему выйти из тени, и минуло очень много времени, прежде чем шум разрушений прекратился. Когда же это наконец случилось, мальчик услышал, как старик позвал хриплым голосом:

– Я твой Птица-Отец, птенчик! Внемли моему крылу!

«Отец?»

Малёк знал это слово, хорошо знал по книгам, которые читал, и судя по тому, что ему было известно об отцах – а именно, что они были хорошими и сильными, что они защищали детей, – этот человек, используя это слово, отчаянно врал. Малёк подумал о девочке, вспомнил, как она обнимала его за шею, когда они переплывали байу. Вспомнил гигантскую бабочку. Мерцание. Как ее прикосновение принесло странное новое тепло, похожее и не похожее на то, что он чувствовал от прикосновения Сестры.

«Уж точно, она не была его ребенком, не этого гадкого человека, нет, она была хорошая, она была…»

– Птенчик? Где же ты?

Шаги – они возвращались в его сторону; перед баней шаркал тонкий высокий силуэт. И он напевал. Остановился перед дверью, и сквозь щель под ней виднелись его запыленные черные туфли.

Малёк быстро двинулся с места, прежде чем дверная ручка успела повернуться. Он воткнул острогу в стропила и в два ловких шага взобрался по стене, поставив перепончатую ступню на перекладину рамы. Дотянулся до балки, закинул на нее ноги и повис вниз головой над дверью. Уцепившись за балку локтем, второй рукой дотянулся до остроги и вытащил ее из стропил. Теперь он был готов нанести удар.

Дверь бани открылась.

Птица-Отец возник в проеме, темнея на фоне огня.

– Птенчик? – произнес он.






Миранда и великан




Хотя и казалось, что она вынырнула к поверхности реки возле баржи спустя целые часы, на самом деле прошло всего несколько мгновений. Миранда забарахталась в воде, размахивая руками в поисках корпуса старой лодки. «Рут» болтался за ней, расколотый надвое, тетива обвилась вокруг ее руки. Мир вокруг ревел где-то вдалеке. Она уперлась плечом в левый борт и ухватилась за цепь, которая держала баржу у берега и находилась большей частью под водой, скользкая от речного ила и лягушачьей слизи. Она продержалась на цепи несколько вдохов, будто существо, прибитое к берегу приливом. Легкие у нее горели.

За деревьями уже всходило солнце.

Рев в ушах оказался ревом плотины выше по течению.

Миранда закрыла глаза.

Беспамятство тянулось к ней, жаждая заключить в объятия.

«Нет!»

Боль в левом боку – яркая, жгучая. Колчан исчез, и стрелы вместе с ним. Наверху, услышала она, заскрипело дерево палубы. Она навалилась на цепь всем телом, сбросила с себя остатки лука. Подтянулась из воды к борту и обнаружила, что смотрит в бездонный черный глаз винтовки.

Великан, спустившийся по пандусу в несколько длинных шагов, стоял над ней. Стальной носок его ботинка находился совсем рядом с ее пальцами. Он смотрел на Миранду через прицел.

Капая водой с подбородка, она рассмеялась. Не смогла сдержаться. Крепко держась за баржу, она отпустила цепь в воду и вынула из кармана нож. Когда же явила лезвие из воды, то увидела на лице здоровяка улыбку.

– А ты молодец, – сказал он и, отступив на три шага от края баржи, поставил винтовку прикладом к тому, что осталось от рубки.

Миранда залезла на баржу. Медленно встала. Не перенося вес на правую ногу, чтобы та не подогнулась. Но нагрузив левую, стиснула зубы от боли в боку.

– Прям чертовски опасная, Какая-Разница, – заметил великан.

Баржа качнулась на воде.

Миранда сделала один неуверенный шаг. Два шага. Упала на четвереньки.

Из ее левого бока хлестала кровь.

У нее задралась рубашка, явив рану – красный разрез вдоль ребер. Она поняла, что поранилась стрелой, когда падала в реку. Одна из тех, что вывалились из колчана, должно быть, резанула ее под водой.

– Бедная девочка, – сказал великан и шагнул к ней.

Когда он оказался достаточно близко, она взмахнула ножом, но он легко отскочил и схватил ее за запястье. Сжал его, и нож выпал на палубу. Второй рукой – огромной, широкой ручищей – он сдавил ей горло и поднял в воздух, так что их глаза оказались на одном уровне, а ее кроссовки зависли в добрых трех-четырех дюймах над баржей. Мускулы его рук напряглись, задрожали, заиграли. Он сильнее сжал пальцы. Она вцепилась в его запястье, старая боль в горле вспыхнула с новой силой, и он нежно, с некоторым терпением взялся свободной рукой за ее и отвел от себя.

Позади здоровяка из реки выползла маленькая тень. Мокрая и голая, она поднялась по бетонному пандусу, быстро пробралась по траве и влезла на баржу. Схватила ржавый трехлопастный пропеллер и занесла над головой.

У Миранды потемнело в глазах.

Джон Эйвери с яростным криком врезал здоровяку пропеллером в бедро.

У великана подогнулось колено.

Миранде в легкие вновь хлынул воздух, когда ее уронили на палубу.

Великан рывком обернулся к Эйвери, который уже отскочил к рубке, где стояла винтовка.

Здоровяк вышвырнул пропеллер в реку.

Эйвери схватил оружие – в его руках оно показалось длинным и громоздким.

Великан выбил пушку и, поймав Эйвери за уши, поднял его над палубой. Эйвери схватил мужчину за запястья, чтобы перераспределить вес и не остаться без ушей. И пока он висел голый, с гримасой боли и раздирающим криком, здоровяк стал сжимать голову карлика между ладонями.

Миранда схватила отцовский карманный нож, который упал на палубу, и ринулась на великана. Удар ее вышел слабым, и короткое стальное лезвие отскочило от куртки великана и сложилось, порезав ей костяшку указательного пальца. Великан навалился на нее своим весом, повалив с ног. Карлика же он по-прежнему держал в воздухе и сжимал его голову ладонями.

Миранда снова раскрыла нож и, подлетев к здоровяку сзади, с силой всадила лезвие ему в правое плечо, по самую рукоятку. Потом провела ножом вниз, надавив всем телом, прорезая кожу, толстовку и плоть.

Великан взвизгнул всего раз – резко, как раненый зверь.

Эйвери упал на рубку.

Миранда потеряла равновесие и, ухватившись за цепь между перилами палубы, повисла на ней. Великан направился к трапу и спустился на траву, шатаясь из-за лезвия, торчавшего у него из спины. Рваная рана на ноге, куда ударил пропеллером Эйвери, кровоточила через джинсы. Миранда проследила за тем, как он поднимается по склону, лишь раз слегка споткнувшись о край пандуса. Кровь стекала по его рукам. Нож так и торчал из спины. Великан брел медленно, в каждом его шаге по рифленой поверхности ощущалась неуверенность. Наконец он доплелся до вершины холма и скрылся из виду. Затем раздался резкий треск мотоцикла. Довольно долго двигатель шумел на холостом ходу. Достаточно, чтобы Миранда, уже влезшая обратно на баржу, задумалась, не отключился ли великан у себя на сиденье. Но затем последовало протяжное заикание разгона, и мотоцикл заревел, удаляясь, пока звук не затих.

Эйвери сжался под рубкой.

Заросли вдоль берега пылали, и среди них – тела двух мужчин, один из которых уже горел, плюс третий труп на пандусе.