Дневник на океанском берегу

Пустая равнина, пустая дорога. На мосту, через реку Трент уже основательно проржавевший лист металла и выцветшая надпись: «Дальше хуже».

Но хуже не было. Все так же. Какая-то тварь, я не успел разглядеть, что это, бросилась из кустов прямо под капот и машина подмяла ее под себя, оставив на асфальте.

Теперь я, проехав сгоревшую заправку, встал на ночевку возле стоянки трейлеров. Они заросли со всех сторон сорняками, здесь были люди. Совсем недавно. Я видел следы костра и отпечатки протекторов. Не знаю, куда они ехали, но оставили несколько бутылок пива и «Колу» под навесом.

Очень любезно с их стороны, но меня тошнит от одной мысли о еде.

Я уже возле Кинстона. Будет последний рывок. Попробую связаться по рации.

Добавлено чуть позже.

У меня дырявая голова. Видел людей! Какая-то ферма, на склоне маленького холма, обнесенная колючкой. Они услышали машину и вышли посмотреть. Держали руки у лба, когда солнце светило им в глаза, провожая меня взглядами.

Они не остановили и не окликнули. Просто смотрели. Лишь ребенок, выглядывавший из-за материнской юбки, неуверенно махнул вслед рукой. Ему года три, а значит, он даже не помнит мира, который был до.

Грустно. Печально. Страшно. У меня нет объяснения моим эмоциям. Я уже многие месяцы, несмотря на мою активность, апатичен и иногда с трудом подбираю слова. Мадлен бы смогла лучше. Если я вернусь домой, то расскажу ей, что видел. Может у нее получится.

Просто… просто дети не должны жить в таком мире.

Пустом. Без людей. Наполненном чудовищами из ночных кошмаров.

Чудовища должны оставаться в сказках и комиксах. И их должны убивать рыцари и супергерои.

В реальной жизни им не место.

Но мы, увы, не в сказке.





4 июля




Есть не хотелось. При мысли от еды тошнило, но я впихнул в себя банку «Киркланда» ростбиф в бульоне и вскрыл консервированный хлеб от «B&M». Затем вышел на несколько минут, осматривая мокрые трейлеры и еще одну ферму вдалеке.

День Независимости. Он теперь у нас более настоящий, чем прежде.

Мы независимы от всего: от правил, законов, условностей и даже вежливости. Делай, что хочешь и что можешь. И ничего тебе не будет.

Некоторые так и поступали. Те, кого законы сдерживали. В первые месяцы многое случалось на дорогах и в городах. Мы с Мадлен сами стали свидетелями. И участниками. Помните тот фильм? «Судная ночь»? Здесь же были «Судные месяцы», когда шла агония человеческой цивилизации.

А потом все резко кончилось.

Цивилизация. И желавшие потешить свои темные желания. И те, кто оставался правильным до конца. И даже большинство зараженных.

Теперь наша Независимость – это свобода. Но не та, о которой мечтали отцы-основатели.

Другая. Пустая. Одинокая. Наполненная страхами. Желанием стать незаметными для новых видов, появившихся среди нас.

Стоит ли бояться других людей? Наверное. Возможно. Не знаю. Дело в том, что я в последний год встречал их лишь дважды. И один из них лежал убитым в поле. Да. Убитый другими людьми.

В фантастических книгах и фильмах, выжившее человечество сражается за ресурсы. Еду. Патроны. Оружие. Топливо. (я уже об этом писал в дневнике)

Действительность нашего мира – это не может быть причиной для конфликтов. Во всяком случае пока.

Три года – не срок. Слишком мало времени прошло. А нас… нас тоже слишком мало. Люди -- исчезающий вид. И они не могут освоить такое количество ресурсов. Магазины в первые дни паники, конечно вымели, но зайди в любой дом – всегда найдешь пасту, крупы, консервы. Еще много лет никто не будет голодать.

Скорее умрем в зубах хвача или лапах старой мамочки, чем от недостатка еды.

Ну вот… меня понесло. И я даже знаю, почему. Осталось сделать последний шаг, а я пишу, лишь бы протянуть еще несколько минут.

Это ли не трусость? Мадлен так бы и сказала.

Четвертое июля началось с дождя. Он шелестел по крыше машины, пожирая все иные звуки.

Вчера не заметил висельника в самом центре трейлерного парка. Точнее то, что от него осталось. Страшное и отталкивающее зрелище для любого мало-мальски разумного человека. Но за время апокалипсиса я порядком насмотрелся на кости. Они есть во всех городах, вдоль дорог, на фермах, в машинах и лесах. Когда на планете внезапно не стало миллиардов, не нашлось и тех, кто будет их хоронить.

Так что солнце, холод, дождь, ветер, снег, зверье, птицы и насекомые стали могильщиками человечества.

А мы… мы просто перешагиваем через скелеты, да идем дальше.


Уже пять утра. Пора двигаться, но надо еще столько записать. Признаюсь – мне страшно. До тошноты. И я делаю над собой усилие, чтобы двигаться дальше.

Вчера, перед сном, я связался с ними, благо помнил частоту. Признаюсь, они были удивлены. Думали, что я их бросил. Женщина заплакала, хоть и пыталась это скрыть.

Ее зовут Лэрри. Это я узнал. Еще с ней Тавиньо и малышка Клер. Укушенная Марта, к сожалению, не выжила. Умерла в тот день, когда мы в первый раз говорили по рации.

Еда у них закончилась. Вода тоже. В шесть утра, как мы и договорились, я вновь связался с ними.

-- Дождь нам на удачу, -- Лэрри старалась быть бодрой. – Мы смогли набрать немного.

-- Я уже близко. Буду через пару часов. Прием.

Молчание длилось дольше, чем я ожидал.

-- Уезжайте, Марвин, -- наконец сказала она. – Обстановка слишком сильно изменилась.

Мое сердце застыло.

-- Еще зараженные? Прием.

-- Нет. Хуже. Началось слияние.

Я скрипнул зубами и откинувшись в кресле, закрыл глаза. Надо сказать, что ее предложение уехать было вполне себе милым. Да. В прошлой жизни я бы так и сказал: «очень мило с вашей стороны подумать о моем здоровье, мэм».

-- Эй. Вы еще там? Прием, – спросил я через несколько минут.

-- Да.

-- Давно началось слияние? Прием.

-- Сутки назад.

-- А под дверью все еще хвачи? Прием.

-- Трое. И еще с десяток ярдах в четыреста, в поле, стоят у фермы. Но любой громкий звук…

-- А задняя дверь? Прием.

-- Там толстоморд стережет. Слушайте, Марвин. Они сливаются и это будет тюльпан, а может два. Если у вас нет при себе танка, то лезть к ним самоубийство.

Эта Лэрри та еще альтруистка. Мадлен бы она явно понравилась. Сейчас редко кто думает о чужих шкурах, когда твоя в смертельной опасности.

-- Вас никто не осудит. Ни я, ни мои спутники.

-- Не могу уехать. Прием.

-- Почему?

Действительно, почему? Потому что мне осточертело одиночество? Или потому что я устал бояться? Или… устал жить? А влезть в толпу зараженных прекрасный легкий способ самоубийства, к тому же еще с оправданием, мол хотел спасти людей.

Погиб не напрасно.

-- Хочу посмотреть на вас, Лэрри. Прием.

-- Что? – она опешила.

-- Нет. Серьезно. Хочу увидеть ваше лицо. Вы интересный человек, раз заботитесь о жизнях чужаков. Прием.

Она рассмеялась.

-- Хорошо, Марвин. Приезжайте. И вытащите нас. А потом смотрите сколько хотите.

Так что мне пора. К ним. До моста, потом через реку. Там оставить машину и пешком, чтобы шум двигателя не взволновал окрестности.

Надеюсь это не последняя запись.

Очень надеюсь.





5 июля