Дневник моего исчезновения

Но мне от его подробного рассказа становится тревожно. Не потому, что бедная женщина осталась без компенсации, а потому что Макс так долго и нудно об этом рассказывает. Меня никогда особо не интересовала его работа. Тем более что он ни разу не спросил, как дела у меня на работе.

У меня в голове внезапно раздается мамин голос.

Ты действительно его любишь?

Я еще больше злюсь, но на этот раз на маму. Она всегда думает, что знает, что для меня лучше. А ведь она всю жизнь торчит в этой дыре. Живет в том же доме, в котором выросла, и общается с теми же людьми, что и в детстве.

Макс заканчивает разговор словами, что он не сможет встретиться в выходные, ему нужно работать, я отвечаю, что ничего страшного, потому что мне тоже надо работать над расследованием здесь, в Урмберге.

– Ладно, – говорит он, не делая попыток узнать, как у меня дела.

Положив трубку, я чувствую, что настроение у меня резко упало. На меня словно нашло озарение, только я пока еще не поняла, какое.

Подумав, я понимаю, в чем дело.

Мне не хочется ехать в Стокгольм на выходные, чтобы сидеть перед плазменным телевизором и слушать, как Макс нудит о своей работе. У меня нет никакого желания есть стейк и запивать его красным вином. И мне совсем не хочется заниматься с ним любовью в его большой дорогой кровати с двойным матрасом, набитым конской щетиной, и однотонным бельем.

Что со мной не так?

Я получила то, о чем всегда мечтала. Почему я валяю дурака?



– Все хорошо? – спрашивает Андреас, когда я возвращаюсь и откладываю в сторону мобильник.

– Конечно. Все прекрасно, – отвечаю я и понимаю, что это прозвучало грубо.

Манфред откашливается.

– Пройдемся по рекомендациям, полученным в связи с пропажей Петера, или вам надо что-то уладить?

Наши глаза встречаются. У Манфреда усталый вид. Глаза красные, опухшие, его крупное тело осело на стуле, как мешок с картошкой.

– Давайте, – отвечаю я.

Манфред ворошит бумаги на столе.

– Двенадцать советов, из них три анонимных. Первый от Рагнхильд Сален, живущей по соседству с текстильной фабрикой, то есть приютом беженцев.

Андреас поднимает глаза на меня.

– Это не она?..

– Да, старушка, которая хотела подать заявление об украденном велосипеде.

Лицо Манфреда выражает недоумение.

– Я что-то упустил? – спрашивает он и сжимает ручку.

– Нет, ничего важного – отвечаю я. – Рагнхильд Сален заходила к нам, чтобы сделать заявление о краже. Она решила, что мужчина из приюта беженцев украл велосипед.

– За этим ей придется ехать в Вингокер, – заявляет Манфред. – У нас нет времени на такие вещи.

– Так я ей и ответила. Что она сказала, когда звонила?

– Она слышала, как один из жильцов приюта кричал «Аллах Акбар» в тот вечер, когда Петер и Ханне исчезли… По ее мнению…

Манфред делает паузу, трет глаза и продолжает:

– По ее мнению, этот человек был причастен к исчезновению. Отсюда и крики.

– Ты шутишь? – спрашивает Андреас, доставая коробку со снюсом.

– К сожалению, нет. Игнорируем?

– Однозначно, – подтверждаю я.

Манфред продолжает:

– Три анонимных совета тоже про приют. Один человек видел, как двое смуглых мужчин вносили в приют свернутый ковер в тот вечер, когда Петер пропал, а женщина была убита. По словам анонима, ковер был достаточно большим, чтобы спрятать мертвое тело. – При последних словах Манфред изображает пальцами кавычки.

– Одна женщин рассказала, что видела троих смуглых мужчин в лесу неподалеку от церкви. Выглядели они угрожающе.

– С чего она сделала такой вывод? – уточняет Андреас. – Что они выглядели угрожающе?


– Непонятно, – вздыхает Манфред. – Еще один мужчина сообщил, что в субботу в приюте разводили костер. Он считает, что они сжигали тело.

– Боже милостивый! – восклицает Андреас. – Жгли тело? Он так решил, увидев дым? Что творится в головах у местных жителей?

Повисает тишина. Во мне снова поднимается раздражение. Я испытываю потребность защитить жителей Урмберга, о которых Андреас столь невысокого мнения, несмотря на то, что сам родился и вырос недалеко отсюда.

– Дело в том, – говорю я, – что если ты пройдешься по домам и поговоришь с людьми, и не просто поболтаешь, а сядешь и выслушаешь все, что они хотят сказать, то ты поймешь, откуда такие советы.

– Да неужто?

Голос проникнут скепсисом.

– Урмберг – маленькая деревня, – продолжаю я как можно спокойнее, хотя щеки горят огнем. – По какой-то причине власти решили поселить посреди леса сотню арабов. Сто человек из страны с другими ценностями. Переживших войну, пытки, страдания. И здесь они получают помощь – крышу над головой, еду, пособие, образование. Ты должен понять, что людям нелегко приходится в Урмберге. Это умирающая деревня. Предприятия закрылись. Производство переехало в Азию. Закрылась почта, детский сад. Даже этот чертов магазин заколотили.

– Такое происходит и в других местах, – коротко замечает Манфред.

– Да, – соглашаюсь я. – Но в Урмберге такая ситуация уже несколько поколений. До банкротства фабрик здесь была работа. А теперь здесь нет ничего. Совсем ничего. Люди чувствуют себя преданными. Разумеется, их раздражает, когда беженцам все преподносят на блюдечке с голубой каемочкой. К тому же они предъявляют кучу требований. Чтобы врачи в больнице в Вингокере говорили по-арабски, чтобы в бассейне ввели женские дни.

Я замолкаю, но вижу выражение глаз Андреаса. В них страх и неприязнь. Он словно смотрит на диковинного хищного зверя или на ребенка, играющего с заряженным пистолетом.

– К чему ты клонишь? – спрашивает он.

– К тому, что я понимаю их ход мысли. Хотя не разделяю их точку зрения по многим вопросам. Я не расист, если ты так подумал.

– А звучит так, словно расист. Разве ты сама не замечаешь? Малин, это же могла быть ты…

– В смысле? Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду, что ты могла спасаться от войны и голода.

– Не говори ерунды. Я из Урмберга. Никто нам тут не помогает. Разве не лучше сначала навести порядок у себя дома, прежде чем помогать всему миру?

Манфред с такой силой хлопает ладонями по столу, что бумаги разлетаются по комнате, а кофе выплескивается из стаканчика.

– Черт побери! Не знаю, что вы не поделили. Но, что бы это ни было, решайте свои проблемы в нерабочее время и за пределами конторы.

Он вскакивает на ноги и начинает мерить комнату шагами.

– Но, – обращаюсь я к нему, – я только пыталась объяснить, почему люди так говорят. Они разочарованы, потому что никто им не помогает. Урмберг не получил и сотой доли ресурсов, которые выделяются беженцам. А сам ты что думаешь? Или ты об этом не думал?

Манфред останавливается и грозно смотрит на меня. Его тело застывает как немой укор.

– Неважно, что я думаю о приюте для беженцев. Неважно, устраивают мусульманским женщинам отдельные дни в бассейне или нет. Мы здесь расследуем убийство. Два убийства. «По меньшей мере», должен добавить, потому что, если мы не найдем Петера живым, их будет три.

Я бросаю взгляд на фото на стене. На скелет Урмбергской девочки и женщину без лица.

Манфред на меня не смотрит. Он продолжает говорить:

– И если вы не способны держать свои политические разногласия при себе, я отправлю вас домой. И сообщу вашему начальству о вашем непрофессионализме. Это понятно?

Он возвращается на стул, вздыхает и поднимает глаза к потолку.

– Такое поведение я у себя в команде не потерплю, – нарочито медленно произносит он. – Вам придется вести себя прилично.

Он снова вздыхает, массирует виски указательным и большим пальцем, потом продолжает:

– Завтра отправляйтесь в приют для беженцев и поговорите с персоналом. Проверьте, не оттуда ли убитая женщина. А затем поезжайте к тете Нермины Эсме в Гнесте. Она вчера вернулась с Канар. Нам нужно узнать побольше о Нермине Малкоц. И найти ее мать.





Джейк




Мы с Сагой сидим на ее кровати и смотрим ужастик на компьютере. Про девушку, в которую вселился демон после того, как она переспала с парнем, одержимым духами. И теперь ей нужно переспать с кем-нибудь еще, чтобы избавиться от этого демона.

– Мне кажется, они в США боятся заниматься сексом, – заявляет Сага с таким видом, словно ей все известно о сексе и о США тоже.

– Хм, – мычу я и роюсь в пакете с конфетами в сахарной обсыпке.

Сага купила их, чтобы утешить меня после истории с Эйфелевой башней. Безумно трогательный жест.