Дневник моего исчезновения

– К сожалению, это так.

Берит качает головой.

– Боже милосердный! И вы знаете, кто она?

– Нет, – отрезает Манфред, давая понять, что не собирается сообщать подробности.

Берит понимает намек и дальше не расспрашивает, но в глазах, смотрящих на меня, – тревога.

Прихожая маленькая и тесная, пропахшая кофе и дымом. В окне зимуют пожелтевшие тощие пеларгонии. На полу аккуратным рядком стоит обувь.

Мы входим в кухню с настоящей дровяной печкой. Оранжевые языки пламени лижут чугунную заслонку. На столике – кофе и имбирное печенье.

– Схожу за Ханне, – говорит Берит, – а вы пока присаживайтесь и наливайте себе кофе.

Мы садимся на стулья и смотрим в окно. Перед нами заснеженный сад – голые деревья и кусты, за которыми начинается поле, тянущееся до самого ельника.

Мимо моей ноги под стол протискивается кошка. Я чувствую, какая мягкая у нее шерстка. Берит хромает к двери в спальню. Через пару шагов останавливается, вздыхает, поворачивается к нам и поясняет:

– Это бедро.

Она морщится и скрывается в соседней комнате.

Я ловлю на себе взгляд Манфреда. Он ничего не говорит, только смотрит на меня. Потом наливает мне кофе в чашку с обколотыми краями. Я принимаю кофе – такой горячий, что от него идет пар.

Из соседней комнаты раздаются голоса, и в кухню выходят Берит и Ханне.

Ханне выглядит бодрее, чем в прошлый раз в больнице. Глаза блестят, кудрявые волосы расчесаны. Раны зажили, но я замечаю еще несколько царапин, покрытых засохшими корочками, на лице и руках.

Завидев нас, Ханне замедляет шаг и явно пытается что-то вспомнить. Потом на ее лице рождается робкая улыбка, и я поражаюсь тому, как эта улыбка ее украшает.

– Манфред!

Ханне спешит к столу. Манфред встает, и они долго молча обнимаются. Разжав объятья, Ханне поворачивается ко мне, склоняет голову и несколько раз моргает.

«Как тогда в больнице», – думаю я, пока Ханне протягивает мне руку.

Я пожимаю руку и улыбаюсь:

– Здравствуйте, Ханне! Я Малин, ваша коллега.

Глаза у нее сужаются, она открывает рот, словно хочет что-то сказать, но не решается.

– Малин?

Она тянет гласные, словно пробуя мое имя на вкус.

Я стараюсь не показывать удивления или разочарования. Не хочу заставлять ее нервничать сейчас, когда поиски Петера зависят от того, удастся ли ей что-то вспомнить.

Мы садимся за стол. Манфред наливает Ханне кофе. Берит подкидывает пару поленьев в печку.

– А вы кофе не будете, Берит? – спрашиваю я.

Берит, прихрамывая, подходит к столу.

Вблизи она выглядит совсем старой. Сеть глубоких морщин покрывает лицо, кожа на руках тонкая и прозрачная, как пергамент. Синие жилки извиваются под ней, как змейки, пытаясь вырваться.

– Спасибо, дружок, я только что пила кофе. И вам нужно поговорить спокойно. Пойду выгуляю Йоппе.

Она поворачивается, и я замечаю три длинные царапины на ее левом предплечье. Царапины от чьих-то ногтей.

Берит замечает мой взгляд. Краснеет и прикрывает царапины рукой. Натягивает рукав и спешит прочь из кухни. Собака тащится за ней. Я вижу, что собака тоже прихрамывает.

В кухне воцаряется тишина. Ханне вертит кофейную чашку в руках и недоуменно смотрит на нас.

– Прости, – говорит она, встречаясь со мной взглядом. – За то, что я тебя не узнаю.

Я отмахиваюсь.

– Ничего страшного.

Ханне кивает, переводит взгляд на Манфреда и улыбается:

– Щетина тебе идет.


Манфред проводит рукой по подбородку и усмехается.

– Ты так считаешь? Афсане с тобой не согласится. Говорит, что я выгляжу как хулиган или байкер. И что я пугаю Надю.

– Байкер? Хулиган? – смеется Ханне. – Да ты что? Какое нелепое сравнение!

– Афсане? – переспрашиваю я.

Манфред смотрит на меня.

– Моя жена. А Надя – наша дочь. Ей почти два.

– Вот как.

– Как Надя? – спрашивает Ханне. – Уши прошли?

– Хорошо. Ей сделали операцию, вставили трубки, и после этого – тьфу-тьфу-тьфу – воспаления не было. Настоящее чудо, я тебе скажу.

Ханне наклоняется и поправляет шелковый платок в кармашке Манфреда. Меня поражает интимность этого жеста – проявления заботы.

– Когда мы расследовали то дело о женщине с отрезанной головой, – вспоминает Ханне, – ты выглядел как привидение. И все из-за того, что у Нади постоянно болели уши.

– Не знаю, выглядел ли я так из-за Надиных ушей или из-за того кошмарного преступления.

Я чувствую себя третьей лишней.

Очевидно, что у них есть много общего, например, прошлое, о котором я понятия не имею. Они не только работали вместе, они знают семьи друг друга, детей, пережили вместе воспаление среднего уха, смену пеленок и бог знает что еще.

Манфред словно читает мои мысли, потому что достает блокнот и прокашливается. Ханне тоже понимает намек и выпрямляет спину:

– Я знаю, зачем вы тут, и сделаю все, что в моих силах, чтобы вам помочь. Но не уверена, что это мне удастся. С моей памятью что-то странное. Я помню свое детство, дорогу в школу. Каждое дерево, дом, тропинка врезались мне в память. Я помню работу. Убийства, изнасилования. Но после возвращения из Гренландии – ничего. В голове сплошная каша, если вы понимаете, о чем я. И чем больше я стараюсь вспомнить, тем больше хаоса и сумбура.

– Ничего страшного, – заверяет Манфред, накрывая ее руку своей. – Мы поможем тебе вспомнить.

– Берит сказала, что Петера вы так и не нашли.

Голос у нее срывается.

– Это так, – подтверждает Манфред. – Поиски продолжаются. Мы его найдем, обещаю.

Взгляд Ханне устремляется в окно – к снежному полю и еловому лесу за ним.

– Так похолодало, – произносит она. – Холодно. Что, если он где-то там в лесу в такой холод?

Манфред сжимает ее руку.

– Мы нашли в лесу труп женщины, – сообщает он и внимательно следит за ее реакцией. – Рядом с захоронением. Ее убили. А поблизости нашли твою кроссовку.

– Что ты говоришь?

Ханне моргает и трет руки друг о друга.

– Ханне. Я думаю, ты была в лесу, когда эту женщину убили.

Манфред делает паузу, давая Ханне время осознать услышанное. Потом продолжает:

– Знаю, что тебе тяжело вспомнить. Но все что угодно может нам помочь. Запах, звук, бессмысленная картинка.

Ханне кивает и закрывает глаза.

– Гренландия. Это последнее, что я четко помню. А после – сумбур. И только обрывки воспоминаний с того дня, когда Петер пропал, или, по крайней мере, мне так кажется. Я бежала, бежала прочь от кого-то или чего-то. Или у меня было такое чувство, что я убегаю. Мне было страшно. Я задыхалась. Боль во всем теле, но я продолжала бежать. И холод. Кошмарный холод.

– Очень хорошо, – Манфред сжимает ей руку. – Помнишь, в какое время суток это было?

Ханне жмурит глаза, делает глубокий вдох. Одно веко у нее подрагивает.

– Было темно.

– А какая была погода?

Ханне ерзает на стуле.

– Я помню дождь в лицо. Ветку, упавшую с дерева. Была буря. Страшная буря.