Длинный путь

— Я так и ушел с полотенцем у лица. Мне наложили двенадцать швов, и вот конец истории про шрам. Ты доволен?

— Ты с тех пор ее не видел?

— Нет. И не хочу. Теперь она кажется мне очень далекой, очень маленькой. Она в самом деле была рассудительной. И жадной. Знаешь, все видится на расстоянии. Еще вчера утром она очень много значила для меня. А теперь она — ничто. Я рассказал тебе это все, и мне даже не больно. Так что, наверное, это не имеет отношения к тому, почему я здесь. А ты?

— Что?

— Почему ты здесь?

— Не знаю, — его голос был механическим, как у куклы. Урод д'Алессио не видел мяча, который летел ему в лицо, и ему наложили швы. А раньше (или позже — у него уже все спуталось) он нечаянно ударил своего лучшего друга стволом ружья. Джимми. Может, у него тоже остался шрам, как у Макфриса.

— Не знаешь, — сказал Макфрис. — Умираешь и не знаешь, почему?

— Когда умрешь, это уже неважно.

— Может быть, но ты сам должен это знать, Рэй.

— Что?

— Про себя. Ты в самом деле не знаешь этого? В самом деле?





Глава 9




“Отлично, парень, вот тебе вопрос — прямо в десятку!”

Аллен Ладден



В час дня Гэррети опять подвел итоги.

Пройдено сто пятнадцать миль. Они были в 454 милях к северу от Олдтауна, в 125 милях от Огасты, столицы штата, в 150 от Фрипорта (или больше… Он боялся, что от Огасты до Фрипорта дальше, чем двадцать пять миль), а это уже две трети расстояния до границы Нью-Хэмпшира. Похоже было, что они дойдут.

За девяносто минут никому не выписали пропуск. Они шли по однообразным сосновым лесам, миля за милей, краем уха слушая приветствия. К тупой боли в ногах Гэррети добавились острые уколы в левой икре.

Потом, ближе к полудню, когда жара достигла пика, ружья заговорили опять. Парень по фамилии Тресслер, номер 92, получил солнечный удар, и его застрелили, когда он лежал без сознания. Другой участник вдруг упал в конвульсиях и бился на дороге, издавая непонятные звуки распухшим языком, пока его не нашла пуля. У Ааронсона, номер 1, обе ноги схватило судорогой, и он был застрелен на белой линии, когда стоял, как статуя, подняв вверх напряженное лицо. А через пять минут еще один парень упал без сознания. «Так будет и со мной, — подумал Гэррети, обходя распластанное на асфальте тело. На лбу у парня, которого он не знал, блестели крупные бисеринки пота. — Так будет и со мной, я больше не могу, я не переживу этого».

Ударили ружья, и мальчишки, сидевшие под тентом возле дороги, бешено зааплодировали.

— Хоть бы Майор появился, — сказал Бейкер. — Я хочу видеть Майора. — Что? — механически спросил Абрахам. Он сильно сдал в последние часы.

Глаза впали в глазницы. Лицо покрылось синеватой щетиной.

— Я наплюю ему в морду.

— Расслабься, — посоветовал Гэррети. С него уже сняли все три предупреждения.

— Сам расслабься, — буркнул Бейкер. — Погляжу я на тебя.

— Зря ты так про Майора. Он ведь тебя не заставлял.

— Заставлял? Он убивает меня, вот и все!

— Это не…

— Заткнись, — сказал коротко Бейкер, и Гэррети послушался. Он почесал шею и взглянул на раскаленное добела небо. Его тень уродливым карликом скорчилась у ног. — Прости, — сказал Бейкер. — Зря я кричал. Мои ноги…

— Ладно, — сказал Гэррети.

— Это со всеми происходит. Может, это хуже всего.

— Знаете, что я хочу сделать? — спросил Пирсон.

— Наплевать в морду Майору, — предположил Гэррети. — Все хотят наплевать в морду Майору. Как только он приедет, мы набросимся на него и…

— Да нет, — Пирсон шагал, как человек в последней стадии опьянения.


Голова его едва не падала на плечо. — Майор тут ни при чем. Я хочу просто пойти в поле, лечь и закрыть глаза. Просто лежать среди пшеницы…

— В Мэне нет пшеницы, — уточнил Гэррети. — Это просто трава.

— Ну, в траву. И читать стихи сам себе.

Гэррети порылся в поясе, нашел печенье и стал грызть его, запивая водой.

— Чувствую себя решетом, — пожаловался он. — Пью воду, а через две минуты она выступает у меня на коже.

Ружья грянули снова, и еще одно тело безжизненно рухнуло на асфальт. — Сорок пять, — сказал Скрамм, подходя к ним. — Этак мы и до Портленда не дойдем.

— У тебя что-то с голосом, — заметил Пирсон с осторожным оптимизмом. — Похоже, я подхватил лихорадку, — жизнерадостно сказал Скрамм.

— Господи, как же ты идешь? — с благоговейным страхом спросил Абрахам.

— Как я иду? Посмотри на него! Хотел бы я знать, как он идет! он ткнул пальцем в сторону Олсона.

Олсон молчал уже два часа. Он не дотронулся до фляжки. Все с завистью глядели на его почти полный пояс. Глаза его, цвета темного обсидиана, смотрели прямо вперед. Губы высохли и растрескались, и из них высовывался язык, как дохлая змея из пещеры. Язык Олсона был грязно-серым.

Как глубоко он зарылся? Гэррети вспомнил слова Стеббинса. На мили? На световые годы? Ответ был: слишком глубоко, чтобы увидеть это. И чтобы выбраться.

— Олсон! — тихо позвал он. — Олсон!

Олсон не отвечал. Двигались только его ноги.

— Хоть бы язык убрал, — нервно сказал Пирсон.

ДЛИННЫЙ ПУТЬ — продолжался.

Леса расходились, уступая место лугам, и опять сходились. По обочинам стояли восторженные зрители. Появлялось все больше плакатов с именем Гэррети. Но его это уже мало интересовало — он слишком устал. Скоро он устанет настолько, что не сможет говорить с другими. Лучше действительно уйти в себя, как малыш, завернувшийся в ковер. Так было бы проще.

Он облизал губы и отпил немного воды. Они прошли зеленый указатель, извещающий, что до Мэнского шоссе осталось сорок четыре мили.

— Вот оно, — сказал он неизвестно кому. — Сорок четыре мили до Олдтауна.

Никто не ответил, и Гэррети подошел к Макфрису и опять пошел радом с ним. Тут начала кричать женщина. Движение на дороге было остановлено, и толпа окружала их с обоих сторон, крича и размахивая плакатами. Кричавшая женщина была грузной и краснолицей. Она пыталась перелезть через канат ограждения и кричала на полицейских, которые держали ее.

“Я знаю ее, — подумал Гэррети. — Откуда я ее знаю?”

Синяя косынка. Блестящие глаза навыкате. Платье цвета морской волны.

Все это было знакомо. Одной рукой женщина вцепилась в лицо полицейскому.

Брызнула кровь.

Проходя мимо, Гэррети узнал ее. Конечно, это была мать Перси.

Перси, который пытался убежать в лес и был застрелен с первым же шагом.

— Где мой сын? — кричала она. — Отдайте моего сына!

Толпа с энтузиазмом приветствовала ее. Маленький мальчик плюнул ей на ногу и поспешил прочь.

“Джен, — думал Гэррети, — Джен, я иду к тебе, и черт с ним со всем.

Клянусь, что я дойду". Но Макфрис был прав. Джен плакала, она умоляла его изменить решение:

“Пожалуйста, Рэй, я не хочу тебя потерять, это просто убийство…" Они сидели на скамейке за эстрадой. Это было месяц назад, в апреле, и он обнимал ее за талию. Она надушилась духами, которые он подарил ей на день рождения. Этот запах, томный и таинственный, пьянил его. «Я должен идти, — говорил он. — Должен, ты просто не понимаешь».

“Рэй, это ты не понимаешь, что делаешь. Рэй, не делай этого, я люблю тебя".

“Что ж, она была права. Конечно, я не понимал, что я делаю.

Но я и теперь не понимаю. Черт меня побери, я и теперь не понимаю. Вот и все".

— Гэррети!

Он тряхнул головой, пробуждаясь от своих мыслей. Рядом с ним шел Макфрис.

— Как ты?

— Нормально, — неуверенно ответил Гэррети. — Кажется, нормально.