Длинные версты

Фыркнув, отшутился:

– Не могешь, а могешь! И я тебе про это уже говорил!

Барон же тем временем решил разузнать, с чего я вообще настолько резко и без предупреждения действовать начал. Пришлось пояснять свои мысли, предчувствия и догадки. Пообсуждав нюансы, пришли к выводу, что данное спонтанное решение было наиболее верным. В общем, под беседу часа через два вышли к дороге. Сильно надеясь, что это нужный нам тракт, повернули налево и, чутко вслушиваясь в черную степь, порысили дальше, благо что теперь можно было не идти, а бежать. Ну а во время бега стало совсем не до разговоров.

Зато ничего не мешало размышлять. И размышления были все больше философские, так как я отстраненно прикидывал, сколько же конфликтов возникает из-за неумения правильно формулировать свои мысли? И живой тому пример – гайдамаки. Ведь что они написали в своем воззвании? Мол, если красные банды не прекратят бесчинствовать на железке, то их пособники будут уничтожены. И пипец. Для нас это явилось триггером.

А если бы Сикевич, дебила кусок, не выделывался и написал как есть – что за саботаж и отказ выполнять ремонтно-восстановительные работы отказники будут подвергнуты репрессиям, было бы все по-другому. Генерал не остывал бы сейчас со свернутой шеей и обгаженными штанами, а мы спокойно, как и собирались, ушли из этого района.

Хотя вряд ли он сам составлял текст. Скорее всего, какой-нибудь дивизионный спичрайтер (тут почему-то перед глазами встала усатая физиономия современного мне пресс-секретаря и краткая характеристика его действий – «несет пургу») напыжился, выдав откровенный бред. А начальник, не подумав, его подмахнул. В итоге, как говорит умудренный жизнью Григоращенко – «маемо, шо маемо»…





* * *


Вот сколько времени надо обычному человеку, чтобы пройти пятнадцать километров? Ну пусть двадцать? Четыре часа прогулочным шагом. Но ночью по степи, это не днем по дороге, поэтому к старому колодцу мы вышли, когда над горизонтом уже появилась светлая полоса. Опознались без эксцессов. Нас там ожидали десяток всадников, две пулеметные тачанки и фаэтон, в котором разместилась пара расчетов с ручниками. Автотранспорт из-за недостатка горючего я запретил использовать, поэтому в двух противоположных местах за городом на стреме находились эти гужевые мобильные группы. Заранее ведь невозможно было сказать, как и куда мы выйдем.

Ну а сейчас, после радости встречи и быстрых вопросов – «Ну что там? Ну как все прошло?», нам подали заводных лошадей, верховые буденновцы рванули обеспечивать дозор, а мы экономной рысью покатили на соединение со своими.

Пару раз приходилось уходить с дороги в степь, так как один раз дозорные заметили броневик с сопровождением, а во второй достаточно большую (около тридцати сабель) конную группу. Так что мои предположения о том, что при нашем поиске гайдамаки будут носом землю рыть, вполне подтвердились. Вон – солнце считай только взошло, а они уже рыщут. Но мобильная группа так и осталась незамеченной, и часам к семи мы благополучно подъехали к месту базирования. При этом часовые в ближних секретах, вместо уставного: «Стой, кто идет?» принялись орать: «Братва, командир вернулся!», чем переполошили весь батальон. Поэтому уже буквально минут через пять нас сопровождала целая толпа. Потом налетел комиссар, сдернул меня с лошади, как джигит невесту, и под радостные вопли взбодренных морпехов принялся обнимать (хорошо еще не целовать). Хотя и такие попытки были. Не обошел он вниманием и Буденного с Бергом. Благо те хоть сами спешиться успели. Я же, отойдя от объятий, коротко свистнул, призывая к тишине, и громко сказал:

– Товарищи, через час соберем митинг, на котором будут доложены итоги операции. Но предварительно хочу сказать: все получилось. – И, поднимая правый кулак вверх, проорал батальонный девиз: – Никто, кроме нас!

Окружающие взревели, напугав птиц, а я подумал: «Хорошо, что у нас дальние посты есть, которые мониторят обстановку за несколько километров от лагеря. А то, блин, эти крики на полстепи слышны…»

Ну а потом мы рассказывали подробности комсоставу. Вначале по очереди, а потом и дополняя друг друга. А так как набежали еще и все стажеры (как командирские, так и комиссарские), то все стало напоминать какой-то тимбилдинг на пленэре. Еще через какое-то время личный состав, глядя на эту толпу, стал подтягиваться ближе и ближе. Вскоре даже раздались крики:

– Громче говорите! Не слышно ничего!

В конце концов я прекратил это безобразие, кивнув Лапину:

– Ну что, комиссар – давай! Доноси до масс все, что мы тут говорили.

Тот попытался увильнуть:

– Может, сам? От первого лица все и расскажешь! Вон как бойцы подробностей хотят! Ну! – И, склонившись к уху тихо, добавил: – Надо, Чур. Надо. Понимаю, что вы устали как собаки, но такой момент упускать нельзя!

Почесав затылок и принимая его правоту, кивнул Семену с Евгением:

– За мной!

После чего полез в кузов стоящего рядом грузовика. В самом деле, я же не Ленин, чтобы с броневика речи толкать. Да и втроем на нем стоять неудобно. А грузовик вполне себе трибуна. И понеслось…





* * *


Выход батальона было решено отложить на пару дней. Предполагая, что после уничтожения командования группировки вражеских патрулей и дозоров будет просто немерено, решили не нарываться. Зачем? Внезапные стычки – это незапланированные потери. Так что пусть гайдамаки слегка угомонятся.

Следующий день прошел совершенно спокойно. Только разведка докладывала о том, что количество противника за пределами города начало резко снижаться. Я лишь плечами удивленно пожал, думая, насколько быстротечна жизнь. Еще вчера ты генерал и любимец публики, а уже послезавтра на тебя свои же забили и даже местью не особо горят…

А на утро второго, сразу после завтрака, меня принялся терроризировать Пташкин. Пользуясь случаем, он все-таки выдавил из зампотеха изготовление корпуса для мины. Потом в стороне, за оврагом, минеры что-то мудрили со взрывчаткой. И теперь на оценку было предоставлено готовое изделие, внешне очень похожее на МОН-50. Правда, по весу тяжелее раза в полтора и место для взрывателя лишь одно. Глядя на счастливо играющего бровями моремана, почему-то в голову пришли слова: «двигатель был очень похож на настоящий, но не работал»[46]. Хотя в данном случае про «не работал» это лишнее. Бабахнет по-любому. Другой вопрос, с каким эффектом. И это сильно тревожило. Я всегда бздел таких вот самоделок. Но покорно пошел в овраг, где уже были установлены мишени из досок. Ну еще бы – после давешнего митинга в представлениях бойцов уровень бесстрашия командира находился несравненно выше Эвереста и, может, только чуть ниже самой высокой звезды. Поэтому необходимо было соответствовать чаяниям.

С опаской поглядывая на устанавливающего мину Пташкина и остро желая убежать, пересилив себя, спросил:

– Сколько там поражающих элементов?

Тот, вкручивая взрыватель (в этот момент тикануть хотелось просто нестерпимо), не отрываясь от своего занятия, ответил:

– Двести штук. Чуть меньше, чем патронов в ленте пулемета.

Угу, и это против полутысячи в нормальной… Но комментировать ничего не стал и вскоре с облегчением выбрался из оврага. Где все и залегли. Михаил, улыбнувшись совершенно дьявольской улыбкой (ну и рожа!), громко предупредил:

– Готовы? Взрываю! Три, два, один!

После чего дернул за бечевку. В овраге бабахнуло и поднялось облачко черного дыма. Ну а мы пошли смотреть, что получилось. Как по мне – хрень полная. Ветерок постепенно протягивал сладковатую вонь, и стало видно, что мишени покоцало так себе. В десяти метрах еще более-менее, а уже в тридцати почти нет попаданий. Зато отметины обнаружились на земляной стене, с обратной стороны мины. Немного, но есть. Да и сбоку тоже. То есть о направленности говорить не приходилось. Пташкин же, вместе с окружением, просто светились счастьем. Тыкая пальцами в отметины на досках, он радостно матерился:


– Ух ты! Твою мать! Клюз… Селезенку… Командир, вы только посмотрите, какая прелесть!

Я лишь вздохнул:

– Слабое подобие левой руки. – И пояснил: – У тебя взрывчатка не вся сдетонировала. Вон, похоже, кусочек валяется. Глазами видимый. А сколько просто в пыль разнесло? Поражающих элементов мало. Да и вообще, без гексогена с пластификаторами эта хрень «не взлетит».

Михаил задумался.

– Гексоген… что-то слышал. Точно! Помню, мне знакомый провизор говорил, что из него лекарство какое-то делать хотели. Но потом отказались…

– Правильно отказались. Потому что в натуре это яд. Но взрывается несравненно мощнее тротила.

Взводный заинтересовался:

– Да-а-а? А что вы еще про него слышали? И что такое – пластификаторы?

Я насупился:

– Забудь. Про пластификаторы помню только это слово. А из гексогена наш химик из подполья сделал бомбу. Шарахнула просто замечательно. По его словам, мощность в несколько раз выше, чем у любой другой взрывчатки. Но когда делал вторую, то помер. И он, и его помощник. Похоже, или вдохнули, или как-то в кровь порошок попал. А может просто накопился в организме[47]. Короче – на коленке из него ничего не сделаешь. Тут надо с химиками плотно контачить.

Но фестивальное настроение минера сбить мне так и не удалось. Тут сработала поговорка «слаще морковки ничего не видел», и Мишку вполне удовлетворила поражающая способность новой мины. Поэтому, поговорив еще с полчаса и попутно записывая что-то в свой блокнот, этот маньяк от меня отцепился.

А уже после обеда начальник разведки Журбин принес странную новость. По словам батальонных наблюдателей, которые плотно законтактировали с пацанами из Маловодного (несколько складных ножей с нашей стороны и двое повешенных со стороны гайдамаков безоговорочно склонили мальчишек в сторону красных), среди войск противника начался некий разброд. Причем как со стороны рядового, так и со стороны офицерского состава. Из подслушанной беседы двух офицеров, стоявших на постое у родителей парнишки, тот понял, что вчера вечером по телеграфу было передано немецкое недовольство наполеоновскими планами Украины относительно Крыма. То есть они не против действий союзников, но на Севастополь те могут не рассчитывать.

Угу, как и говорил Жилин. В нашей истории, когда Болбочан прорвался в Крым, открыв дорогу немцам, те моментально выставили жесткий ультиматум и в течение нескольких дней просто выгнали шароварников с полуострова. Похоже, что и сейчас история повторяется. Пусть о наступлении на Крым речи пока нет (наши там плотно окопались и, в основном полевой и корабельной артиллерией, сдерживают все немецкие попытки прорыва), но фрицам наверняка не понравилась полностью перерезанная линия снабжения. Сикевич ведь своими войсками сначала забил ж/д, рассчитывая перебросить все части буквально за несколько дней. И немчура на это готова была закрыть глаза. Но потом вмешались мы, и железка намертво встала. Судя по всему, германцы от этого пришли в крайнее негодование. Хотя, может быть, еще какие-то причины были. Не знаю. Но факт остается фактом – немцы высказали «фе» своим украинским партнерам.

Это новости, которые были узнаны со стороны офицеров. А со стороны солдат все было гораздо интереснее. Журбин, немного помявшись, доложил:

– Товарищ Чур, после того как был ликвидирован командующий группой, вас там нижние чины заморочником называют.

Я вытаращил глаза:

– Кем?!

Казак попытался перевести:

– Ну… это, галдовник, или характерник…

– Мля. Ясности не добавилось… Ты по-русски можешь сказать, что это за зверь и в каком месте мне оскорбляться надо?

Иван, на пару секунд задумавшись, выдал:

– Э-э… это как колдун, но не колдун. Точнее, больше колдун[48], но для своих хороший. Он и исцелять может, и будущее предсказывать, и людей вдохновлять, и личины менять. А тех, кого этот характерник поддерживает, победить невозможно… Вот среди солдат и пошли разговоры, что воевать с вами не след. Что проще сразу руки поднять, тем более что вы сдавшихся не убиваете, а отпускаете, говоря при этом, чтобы больше оружие в руки не брали.

Многозначительно пихнув сидящего рядом комиссара, я встрял:

– Ага. Вот видишь, Кузьма, не зря мы тех пленных «запорожцев» отпустили. Так что прав ты был насчет непрямой агитации!

Тут разведчик опять замялся, но, глядя на мои вопросительно поднятые брови, продолжил:

– И еще… Как раз про тех, кого мы возле озера оставили. Солдаты бают, что, по слухам, один из них, невзирая на запрет, все-таки взял винтовку в руки. Засмеялся, сказав, что не действуют на него проклятия. Но на втором шаге, даже не успев «мосинку» на плечо закинуть, споткнулся и так неудачно свалился, что штык ему шею распорол. Окружающие бросились помогать, да куда там – помер.

Поймав странный взгляд стоящего в стороне Берга, я решительно возразил:

– Ну это уж совсем байки. Сам подумай – винтарь со штыком, он ведь вот такенной длины. Это ж как надо извернуться, чтобы на свой же штык налететь? Не-е, совсем брехня. Тем более что сами они этого не видели и пользуются лишь слухами. А людская молва она такая…

Иван пожал плечами:

– Я тоже так думаю. Но солдаты – верят.

Тут вступил комиссар:

– И пусть верят! Нам любые сомнения врага на пользу! И если они еще до боя бояться станут, то считай мы победили, даже не стреляя.

На сей оптимистической ноте доклад и закончился. А потом пришлось отводить в сторону измаявшегося барона. Для приватного, так сказать, разговора. Уж очень у парня глаза больные были. Тот безропотно пошел в сторону оврага и уже там, закурив, пытливо заглядывая мне в лицо, попросил:

– Чур, скажи, что это было? Я ведь рядом с тобой тогда стоял и слышал, что ты им говорил. Что помирать станут, дырку зажимая да в небо синее глядючи. Ведь так и вышло.

Тоже закурив, я вздохнул:

– Евгений, ну ты ведь взрослый и образованный человек. Офицер, в конце концов! А сейчас услышал голимую байку, в которую моментально поверил, словно деревенская несовершеннолетняя девица. У меня просто слов нет. Ну посмотри – неужели я похож на этого… как его там… галдовника?

И тут собеседник меня напрочь убил:

– Очень похож. Я, правда, о характерниках лишь в легендах слыхал, но ты по всем параметрам подходишь.