Длань Господня
Часть 9 из 75 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Он просто благодарен вам, брат, — заступалась за жениха Тереза. — Он говорил мне, что я сама большая драгоценность, а тут еще и деньги вы за меня дали, и холопку. Вот он и расчувствовался.
— Вот так вот! — удивлялся Бертье, слушая это все. — Это же какой вы, оказывается, ловкач, Рене. И жену приятную себе ухватили, так еще и приданое с холопкой за жену взяли. Ну, вы ловки как угорь, Рене.
— Да не ловкач я, о чем вы, друг мой? — отвечал ротмистр, прикладывая руку к сердцу. — Я только на сестру господина Эшбахта претендовал, а приданное он сам выписал. От щедрот своих.
— Как же вам повезло, Рене, — не успокаивался Бертье и тут же оживился, — кавалер, а сколько лет вашей старшей племяннице? Может, вы за меня ее отдадите?
Говорил он это, кажется, серьезно, и при том, что обе племянницы стояли тут же и слушали разговоры взрослых.
— Идите вы к черту, Бертье, — зло сказал Волков, которого уже начинала раздражать вся эта ситуация.
— Господи, Гаэтан, — махала на Бертье рукой Тереза, мать девочки, — что вы, у нее еще и кровь не пошла.
— Ну, через год, другой пойдет, — беззаботно заявил Бертье, — пока же можно и обручиться, а я подожду, когда невеста станет для свадьбы пригодна.
— К черту, Бертье, — только и мог ответить Волков.
А Тереза так и вовсе не нашлась, что сказать веселому ротмистру, только смотрела на него ошарашенно.
— Мама, так я не поняла, дядя меня отдает замуж или нет? — спрашивала девочка у матери то ли со страхом, то ли с восторгом, как только офицеры покинули дом.
— Нет, — за мать отвечал ей Волков, — молода еще. Учи грамоту пока.
На том дело не кончилось. Когда, вроде, все успокоилось, так госпожа Эшбахт, кривя губы, стала господину Эшбахта выговорить:
— Что это вы моих холопок раздаете?
Это все Тереза, его сестра, слышала, которой та девка в приданое полагалась. Волков ответил жене едва ли не грубо:
— Не ваша она, всех хлопов ваш отец дал за вами в приданное мне, — и добавил, подчеркивая: — Дал мне! Все холопы дворовые — мои. Хочу — отдаю, хочу — продаю. И вас о том спрашивать мне не надобно.
Госпожа Эшбахт не ответила, но продолжила сидеть злая. Делала вид, что рукоделием занимается.
Волков же сидел за столом и слушал, как девочки с братом Ипполитом учат слова, которыми писана Святая книга. И, кажется, он опять ненавидел эту женщину.
* * *
Господский двор был велик, а все равно все желающие поглазеть на свадьбу ротмистра Рене и сестры господина Эшбахта во двор не влезали. Одних солдат из рот Рене и Бертье пришло человек сто пятьдесят. Волков велел вперед баб пускать. Пришли местные бабы и те, которых силком из-за речки привезли. Многие уже пузатые. Женщины и дети стояли в первых рядах.
А самыми первыми стояли блудные девки из трактира, им-то свои свадьбы даже во снах не увидать было, так хоть чужую хотели посмотреть. Позавидовать. А еще народ шел, так как знал, что ротмистр заказал из города угощений и их уже привезли. В общем, для всех был праздник.
Перед алтарем было поставлено два кресла: для господина Эшбахта и для госпожи, еще был стул для Карла Брюнхвальда, он был не совсем крепок после ран. Все остальные стояли. Брату Семиону помогал, конечно же, брат Ипполит да еще два мальчишки из местных, а также особо верующий солдат из людей Бертье.
Брат Семион был великолепен и торжественен, когда это было нужно, и остроумен, когда возможно. Невеста была прекрасна, румяна и свежа, как и положено невесте, несмотря на ее немолодые годы.
А жених был торжественен и серьезен. И счастлив. И на невесту смотрел совсем как молодой.
Поп закончил дело быстро, всем не терпелось перейти к угощениям, кажется, и сам брат Семион был к этому расположен. А вот Волкова к концу церемонии стал опять бить озноб. И шея стала гореть, будь она неладна. Поэтому со всеми за столы он не пошел, напомнил офицерам, чтобы изрядно не пили, так как завтра им надобно быть к утренней службе в Малене в лучшем виде и с лучшими людьми. Их там ждать будут, поэтому придется выйти затемно. Офицеры ему пообещали быть во время, и тогда кавалер с братом Ипполитом пошел к себе в дом, где монах стал снова его лечить.
Глава 8
Уже рассвело, хмурые, наверное, от утренней прохлады стражники со скрипом волокли огромные двери южных ворот в разные стороны, уже поехали в город первые телеги, на которых мужики везли в город всякое. Все везли: от дров до гусей. Телеги начали было выстраиваться в очередь на въезд, мужики и купцы собачились из-за места поближе к воротам, грозились, хватались за кнуты. Но стражник, что был на башне, вдруг прокричали что-то. И сержант, что должен был осматривать телеги, закричал мужикам и купчишкам, что бы они дорогу освободили побыстрее.
Люди думали, съезжая с дороги: не граф ли едет, отчего спешка такая. И тут на южной дороге появились добрые люди. Шли они колонной по четыре, все в хорошем доспехе, все при добром железе, с пиками и алебардами, а последние двадцать при мушкетах на плечах. По краям колоны и впереди сержанты, их сразу видно, они с белыми лентами на локтях. А главный сержант, прапорщик, нес ротный баннер бело-голубой. Перед ними ехали офицеры. Их трое, все на хороших лошадях. Все тоже при железе, в шляпах, бело-голубые ленты поверх кирас. А уже перед офицерами ехали два оруженосца, люди молодые и видные, один велик, другой красив. Тот, что красив, держал большой штандарт бело-голубой, а на нем черный ворон с факелом в лапах и злым глазом. А уже перед ними на коне-красавце ехал рыцарь. Сам он в доспехе, что покрыт узором диковинным, но доспеха не видно, только «руки» да «ноги» видны, так как поверх доспеха надет был бело-голубой халат, что зовется фальтрок. На голове у него берет черного бархата с пером белым.
Сам он важен, строг. А пред ним на простой лошадке ехал неприятного вида мужичок со злыми глазами, сам в хорошем платье, едет и орет, людей пугая:
— Прочь! Прочь с дороги! Кавалер Фолькоф едет! Кавалер, которого кличут Инквизитором.
— Кто таков? — спрашивали друг у друга мужики и купцы.
— Да как же, — отвечали им те, кто знает, — то Инквизитор, говорят, он в Хоккенхайме всех ведьм пожог. Вы что, не слыхали? Этой весной же было. Все о том говорили.
— Да нет, это тот, что на Марте горцев побил крепко, — говорили другие.
— Горцев? Из кантонов? Из-за реки? — не верили люди.
— Их, их.
— Да когда же такое было? — все сомневались мужики и купчишки. — Что не помнится такое.
— Да неделю как… — смеялись над теми, кто не знал эту новость. — Вы что же, не слыхали, все на рынке только о том и говорили всю неделю. Видно, вы из глуши приехали.
Дальше не успели люди поговорить.
Наверное все, кто был на дороге и у ворот, вздрогнули, когда с башен вдруг резко и пронзительно завыли трубы. А потом глашатай хорошо поставленным голосом закричал сверху, чтобы всем было слышно:
— Город Мален, все коммуны его, святые отцы и епископ, консулат и нобили, гильдии и свободные мастера, торговцы и черный люд — все приветствуют славного кавалера Фолькофа и его людей, что побили еретиков, воров и собак из кантона Брегген, которые надумали вылезти на землю графства Мален.
— Вот. Ясно вам теперь, кто это? — говорили люди друг другу. — Говорю же, побил он еретиков на Марте.
Ну, теперь-то всем было ясно.
Снова завыли трубы, а за воротами ударили барабаны. Когда Волков въехал в ворота, его встретили двенадцать барабанщиков и толпы народа. Тут же на ближайшей колокольне ударили колокола. Барабанщики шли впереди, выбивая «походный шаг», который время от времени прерывался какими-то замысловатыми барабанными фокусами. Это было красиво, барабанщики дело свое знали. Звенели колокола, люди выходили к улице, по которой он ехал, все его приветствовали, а он всем кивал головой, но не очень уж милостиво. Только людям видным, что попадались по пути, он кивал вежливо. А некоторым, лица которых помнил, он даже махал рукой. Все это напоминало ему тот день, когда он привез раку в Ланн. Только вот Ланн, раза в два больше Малена.
Поэтому доехал он до главного собора города в два раза быстрее.
Как в Ланне встречал его на ступенях собора архиепископ, так и в Малене встречал его на ступенях собора епископ. Как и в Ланне, площадь окружало не менее тысячи зевак. Барабаны били, трубы звенели, колокола звонили, зеваки кричали кавалеру славу. Не часто им в Малене доводилось встречать тех, кто побил злобных горцев. А Роха, от озорства велел стрелкам зарядить мушкеты порохом, но без пуль, и дать залп в воздух. К шуму добавились еще и клубы серого дыма.
Волков спешился, подошел к епископу и стал перед ним на колено, склонил голову, сняв берет. Старый епископ, отец Теодор, благословил его святым знамением, а потом поднял с колена, стал целовать троекратно и говорил при этом:
— Не знаю, были ли дни у меня радостнее, чем этот. Может, и были, да их я не помню уже. Пойдемте, пойдемте, сын мой, буду читать мессу я, в честь вас, все лучшие люди города уже собрались, ждут.
Они так и вошли в храм рука об руку. Шли медленно и торжественно по проходу меж лавок. Волкову и епископу все кланялись. В храме черни не было, даже в последних рядах были люди достойные, с женами и детьми пришли. Епископ и Волков всем отвечали. А уж те, кто был в первых рядах, у амвона, так то были все городские нобили. Были и те, что Волкову денег занимали, были и те, кто приезжал к нему заем обратно требовать. Всем, всем кавалер улыбался и кланялся. Ему отвели место прямо между бургомистром и имперским штатгальтером. За ними сразу сидел первый городской судья и казначей городской палаты консулов, а также другие важные люди, а во втором ряду, сидел барон фон Фезенклевер. Рядом с ним другие земельные сеньоры, которых Волков видал на смотре и турнире у графа. Кавалер махал баронам и сеньорам рукой как старым знакомцам. Улыбался остальным.
Епископ был стар и мудр. Мессу затягивать не стал, ни к чему это было, говорил ярко и кротко. Говорил о тех, кто утратил веру, сошел с пути истинного, стал яриться и упрямиться в неверии своем. Епископ говорил о том, что таких, кто упорствует в ереси своей, достанет кара господня:
— Остерегайтесь в слепоте своей, дерзостью своею гневить Господа нашего всемогущего, ибо всегда на дерзкого найдется кара. Всегда дотянется до всякого еретика длань господня. И в то утро на реке Марте Дланью Господа был этот рыцарь Божий, — епископ указал на Волкова, — что сейчас сидит среди нас. Имя его Иероним Фолькоф фон Эшбахт. Он и есть Длань Господа, так пусть он и будет ею впредь. Аминь!
— Аминь! Аминь! Аминь! — неслось по рядам, люди вставали на колени, начинали креститься.
Было, нахваливали его, но совсем не так. Этот раз был проникновеннее. Трогал сердце его суровое. Он подумал, что нужно было сюда жену свою взять. Может, стала бы она уважать его больше после того, что тут о нем говорили. Не боли у него шея, так был бы счастлив. Еще бы, епископ при всей знати графства звал его Дланью Господней. Было от чего возгордиться. Конечно, он не знал, чем все закончится, может, его убьют горцы, а может, герцог отправит в тюрьму, но ради таких минут стоило идти к реке, стоило драться в тумане на рассвете. Стоило рисковать жизнью.
Он стоял вместе со всеми знатными людьми графства Мален, стоял в первом ряду и молился с ними вместе. Ну, конечно же, стоило. Только бы вот шея не болела бы, и все вообще было прекрасно.
И когда епископ закончил, и подошло время причащаться, первым к причастию был позван Волков. И никто не думал оспаривать этого, ни один из городских нобилей не посмел стать первый к вину и хлебу. Все признали его первенство, во всяком случае, в этот день.
— Не уезжайте сразу, — сказал ему епископ, тихо давая ему «кровь и плоть» Господню. — Я велел приготовить обед, на нем будут все достойные люди графства. Разве что графа самого не будет. Офицеры пусть с вами будут. И для людей всех, что пришли с вами, тоже накроют столы.
Это было бы прекрасно, да вот все та же шея не давал ему покоя.
— Да, я буду, — отвечал кавалер. — Если недуг не заставит меня искать уединения.
— Неужто так силен ваш недуг? — участливо спрашивал епископ.
— Рана совсем мелкая, а докучает как большая, — отвечал Волков, разглаживая ноющую шею.
— Страдайте, страдайте, сын мой, в страдании сила ваша, как жар рождает хороший меч, так страдание рождает сильного человека, — сказал мудрый поп.
Волков взглянул на него нехорошо и едва не спросил, мол, не хочет ли старик прийти и пострадать вместе с ним хоть немного, когда горцы опять переплывут реку, но не спросил, ума хватило, он только вздохнул и промолчал.
* * *
Пир был ранний и не такой богатый, как давали власти Хоккенхайма после сожжения ведьм. Но тоже проходил в городской ратуше и тоже был многолюдный. Волкова посадили между епископом и бургомистром. Все славили его, поднимали за его здоровье кубки, играла музыка негромко, важные господа интересовались подробностями речного дела, внимательно слушали его рассказ, хоть и был он немногословен. Все спрашивали про рану, желали выздоровления. Ближайшие госпожи, жены и дочери лучших людей Малена, спрашивали у него дважды, отчего он без жены, может, беременна она. И когда узнавали, что нет, то желали ей скорейшего бремени, а ему здорового наследника. Он благодарил женщин вполне искренне, они желали ему как раз того, чего и он сам себе желал всем сердцем.
А тут после второй перемены блюд какая-то суета прошла в дверях ратуши, даже музыка прервалась на несколько секунд. Стало в огромном зале вдруг тихо и полетели слова негромкие:
— Графиня.
— Там графиня?
А Волков суете значения не придавал, говорил он с важным господином, имени которого даже не помнил, о всякой ерунде, что касалась вооружения городской стражи. А епископ, похлопав его по руке, говорил:
— Вот так вот! — удивлялся Бертье, слушая это все. — Это же какой вы, оказывается, ловкач, Рене. И жену приятную себе ухватили, так еще и приданое с холопкой за жену взяли. Ну, вы ловки как угорь, Рене.
— Да не ловкач я, о чем вы, друг мой? — отвечал ротмистр, прикладывая руку к сердцу. — Я только на сестру господина Эшбахта претендовал, а приданное он сам выписал. От щедрот своих.
— Как же вам повезло, Рене, — не успокаивался Бертье и тут же оживился, — кавалер, а сколько лет вашей старшей племяннице? Может, вы за меня ее отдадите?
Говорил он это, кажется, серьезно, и при том, что обе племянницы стояли тут же и слушали разговоры взрослых.
— Идите вы к черту, Бертье, — зло сказал Волков, которого уже начинала раздражать вся эта ситуация.
— Господи, Гаэтан, — махала на Бертье рукой Тереза, мать девочки, — что вы, у нее еще и кровь не пошла.
— Ну, через год, другой пойдет, — беззаботно заявил Бертье, — пока же можно и обручиться, а я подожду, когда невеста станет для свадьбы пригодна.
— К черту, Бертье, — только и мог ответить Волков.
А Тереза так и вовсе не нашлась, что сказать веселому ротмистру, только смотрела на него ошарашенно.
— Мама, так я не поняла, дядя меня отдает замуж или нет? — спрашивала девочка у матери то ли со страхом, то ли с восторгом, как только офицеры покинули дом.
— Нет, — за мать отвечал ей Волков, — молода еще. Учи грамоту пока.
На том дело не кончилось. Когда, вроде, все успокоилось, так госпожа Эшбахт, кривя губы, стала господину Эшбахта выговорить:
— Что это вы моих холопок раздаете?
Это все Тереза, его сестра, слышала, которой та девка в приданое полагалась. Волков ответил жене едва ли не грубо:
— Не ваша она, всех хлопов ваш отец дал за вами в приданное мне, — и добавил, подчеркивая: — Дал мне! Все холопы дворовые — мои. Хочу — отдаю, хочу — продаю. И вас о том спрашивать мне не надобно.
Госпожа Эшбахт не ответила, но продолжила сидеть злая. Делала вид, что рукоделием занимается.
Волков же сидел за столом и слушал, как девочки с братом Ипполитом учат слова, которыми писана Святая книга. И, кажется, он опять ненавидел эту женщину.
* * *
Господский двор был велик, а все равно все желающие поглазеть на свадьбу ротмистра Рене и сестры господина Эшбахта во двор не влезали. Одних солдат из рот Рене и Бертье пришло человек сто пятьдесят. Волков велел вперед баб пускать. Пришли местные бабы и те, которых силком из-за речки привезли. Многие уже пузатые. Женщины и дети стояли в первых рядах.
А самыми первыми стояли блудные девки из трактира, им-то свои свадьбы даже во снах не увидать было, так хоть чужую хотели посмотреть. Позавидовать. А еще народ шел, так как знал, что ротмистр заказал из города угощений и их уже привезли. В общем, для всех был праздник.
Перед алтарем было поставлено два кресла: для господина Эшбахта и для госпожи, еще был стул для Карла Брюнхвальда, он был не совсем крепок после ран. Все остальные стояли. Брату Семиону помогал, конечно же, брат Ипполит да еще два мальчишки из местных, а также особо верующий солдат из людей Бертье.
Брат Семион был великолепен и торжественен, когда это было нужно, и остроумен, когда возможно. Невеста была прекрасна, румяна и свежа, как и положено невесте, несмотря на ее немолодые годы.
А жених был торжественен и серьезен. И счастлив. И на невесту смотрел совсем как молодой.
Поп закончил дело быстро, всем не терпелось перейти к угощениям, кажется, и сам брат Семион был к этому расположен. А вот Волкова к концу церемонии стал опять бить озноб. И шея стала гореть, будь она неладна. Поэтому со всеми за столы он не пошел, напомнил офицерам, чтобы изрядно не пили, так как завтра им надобно быть к утренней службе в Малене в лучшем виде и с лучшими людьми. Их там ждать будут, поэтому придется выйти затемно. Офицеры ему пообещали быть во время, и тогда кавалер с братом Ипполитом пошел к себе в дом, где монах стал снова его лечить.
Глава 8
Уже рассвело, хмурые, наверное, от утренней прохлады стражники со скрипом волокли огромные двери южных ворот в разные стороны, уже поехали в город первые телеги, на которых мужики везли в город всякое. Все везли: от дров до гусей. Телеги начали было выстраиваться в очередь на въезд, мужики и купцы собачились из-за места поближе к воротам, грозились, хватались за кнуты. Но стражник, что был на башне, вдруг прокричали что-то. И сержант, что должен был осматривать телеги, закричал мужикам и купчишкам, что бы они дорогу освободили побыстрее.
Люди думали, съезжая с дороги: не граф ли едет, отчего спешка такая. И тут на южной дороге появились добрые люди. Шли они колонной по четыре, все в хорошем доспехе, все при добром железе, с пиками и алебардами, а последние двадцать при мушкетах на плечах. По краям колоны и впереди сержанты, их сразу видно, они с белыми лентами на локтях. А главный сержант, прапорщик, нес ротный баннер бело-голубой. Перед ними ехали офицеры. Их трое, все на хороших лошадях. Все тоже при железе, в шляпах, бело-голубые ленты поверх кирас. А уже перед офицерами ехали два оруженосца, люди молодые и видные, один велик, другой красив. Тот, что красив, держал большой штандарт бело-голубой, а на нем черный ворон с факелом в лапах и злым глазом. А уже перед ними на коне-красавце ехал рыцарь. Сам он в доспехе, что покрыт узором диковинным, но доспеха не видно, только «руки» да «ноги» видны, так как поверх доспеха надет был бело-голубой халат, что зовется фальтрок. На голове у него берет черного бархата с пером белым.
Сам он важен, строг. А пред ним на простой лошадке ехал неприятного вида мужичок со злыми глазами, сам в хорошем платье, едет и орет, людей пугая:
— Прочь! Прочь с дороги! Кавалер Фолькоф едет! Кавалер, которого кличут Инквизитором.
— Кто таков? — спрашивали друг у друга мужики и купцы.
— Да как же, — отвечали им те, кто знает, — то Инквизитор, говорят, он в Хоккенхайме всех ведьм пожог. Вы что, не слыхали? Этой весной же было. Все о том говорили.
— Да нет, это тот, что на Марте горцев побил крепко, — говорили другие.
— Горцев? Из кантонов? Из-за реки? — не верили люди.
— Их, их.
— Да когда же такое было? — все сомневались мужики и купчишки. — Что не помнится такое.
— Да неделю как… — смеялись над теми, кто не знал эту новость. — Вы что же, не слыхали, все на рынке только о том и говорили всю неделю. Видно, вы из глуши приехали.
Дальше не успели люди поговорить.
Наверное все, кто был на дороге и у ворот, вздрогнули, когда с башен вдруг резко и пронзительно завыли трубы. А потом глашатай хорошо поставленным голосом закричал сверху, чтобы всем было слышно:
— Город Мален, все коммуны его, святые отцы и епископ, консулат и нобили, гильдии и свободные мастера, торговцы и черный люд — все приветствуют славного кавалера Фолькофа и его людей, что побили еретиков, воров и собак из кантона Брегген, которые надумали вылезти на землю графства Мален.
— Вот. Ясно вам теперь, кто это? — говорили люди друг другу. — Говорю же, побил он еретиков на Марте.
Ну, теперь-то всем было ясно.
Снова завыли трубы, а за воротами ударили барабаны. Когда Волков въехал в ворота, его встретили двенадцать барабанщиков и толпы народа. Тут же на ближайшей колокольне ударили колокола. Барабанщики шли впереди, выбивая «походный шаг», который время от времени прерывался какими-то замысловатыми барабанными фокусами. Это было красиво, барабанщики дело свое знали. Звенели колокола, люди выходили к улице, по которой он ехал, все его приветствовали, а он всем кивал головой, но не очень уж милостиво. Только людям видным, что попадались по пути, он кивал вежливо. А некоторым, лица которых помнил, он даже махал рукой. Все это напоминало ему тот день, когда он привез раку в Ланн. Только вот Ланн, раза в два больше Малена.
Поэтому доехал он до главного собора города в два раза быстрее.
Как в Ланне встречал его на ступенях собора архиепископ, так и в Малене встречал его на ступенях собора епископ. Как и в Ланне, площадь окружало не менее тысячи зевак. Барабаны били, трубы звенели, колокола звонили, зеваки кричали кавалеру славу. Не часто им в Малене доводилось встречать тех, кто побил злобных горцев. А Роха, от озорства велел стрелкам зарядить мушкеты порохом, но без пуль, и дать залп в воздух. К шуму добавились еще и клубы серого дыма.
Волков спешился, подошел к епископу и стал перед ним на колено, склонил голову, сняв берет. Старый епископ, отец Теодор, благословил его святым знамением, а потом поднял с колена, стал целовать троекратно и говорил при этом:
— Не знаю, были ли дни у меня радостнее, чем этот. Может, и были, да их я не помню уже. Пойдемте, пойдемте, сын мой, буду читать мессу я, в честь вас, все лучшие люди города уже собрались, ждут.
Они так и вошли в храм рука об руку. Шли медленно и торжественно по проходу меж лавок. Волкову и епископу все кланялись. В храме черни не было, даже в последних рядах были люди достойные, с женами и детьми пришли. Епископ и Волков всем отвечали. А уж те, кто был в первых рядах, у амвона, так то были все городские нобили. Были и те, что Волкову денег занимали, были и те, кто приезжал к нему заем обратно требовать. Всем, всем кавалер улыбался и кланялся. Ему отвели место прямо между бургомистром и имперским штатгальтером. За ними сразу сидел первый городской судья и казначей городской палаты консулов, а также другие важные люди, а во втором ряду, сидел барон фон Фезенклевер. Рядом с ним другие земельные сеньоры, которых Волков видал на смотре и турнире у графа. Кавалер махал баронам и сеньорам рукой как старым знакомцам. Улыбался остальным.
Епископ был стар и мудр. Мессу затягивать не стал, ни к чему это было, говорил ярко и кротко. Говорил о тех, кто утратил веру, сошел с пути истинного, стал яриться и упрямиться в неверии своем. Епископ говорил о том, что таких, кто упорствует в ереси своей, достанет кара господня:
— Остерегайтесь в слепоте своей, дерзостью своею гневить Господа нашего всемогущего, ибо всегда на дерзкого найдется кара. Всегда дотянется до всякого еретика длань господня. И в то утро на реке Марте Дланью Господа был этот рыцарь Божий, — епископ указал на Волкова, — что сейчас сидит среди нас. Имя его Иероним Фолькоф фон Эшбахт. Он и есть Длань Господа, так пусть он и будет ею впредь. Аминь!
— Аминь! Аминь! Аминь! — неслось по рядам, люди вставали на колени, начинали креститься.
Было, нахваливали его, но совсем не так. Этот раз был проникновеннее. Трогал сердце его суровое. Он подумал, что нужно было сюда жену свою взять. Может, стала бы она уважать его больше после того, что тут о нем говорили. Не боли у него шея, так был бы счастлив. Еще бы, епископ при всей знати графства звал его Дланью Господней. Было от чего возгордиться. Конечно, он не знал, чем все закончится, может, его убьют горцы, а может, герцог отправит в тюрьму, но ради таких минут стоило идти к реке, стоило драться в тумане на рассвете. Стоило рисковать жизнью.
Он стоял вместе со всеми знатными людьми графства Мален, стоял в первом ряду и молился с ними вместе. Ну, конечно же, стоило. Только бы вот шея не болела бы, и все вообще было прекрасно.
И когда епископ закончил, и подошло время причащаться, первым к причастию был позван Волков. И никто не думал оспаривать этого, ни один из городских нобилей не посмел стать первый к вину и хлебу. Все признали его первенство, во всяком случае, в этот день.
— Не уезжайте сразу, — сказал ему епископ, тихо давая ему «кровь и плоть» Господню. — Я велел приготовить обед, на нем будут все достойные люди графства. Разве что графа самого не будет. Офицеры пусть с вами будут. И для людей всех, что пришли с вами, тоже накроют столы.
Это было бы прекрасно, да вот все та же шея не давал ему покоя.
— Да, я буду, — отвечал кавалер. — Если недуг не заставит меня искать уединения.
— Неужто так силен ваш недуг? — участливо спрашивал епископ.
— Рана совсем мелкая, а докучает как большая, — отвечал Волков, разглаживая ноющую шею.
— Страдайте, страдайте, сын мой, в страдании сила ваша, как жар рождает хороший меч, так страдание рождает сильного человека, — сказал мудрый поп.
Волков взглянул на него нехорошо и едва не спросил, мол, не хочет ли старик прийти и пострадать вместе с ним хоть немного, когда горцы опять переплывут реку, но не спросил, ума хватило, он только вздохнул и промолчал.
* * *
Пир был ранний и не такой богатый, как давали власти Хоккенхайма после сожжения ведьм. Но тоже проходил в городской ратуше и тоже был многолюдный. Волкова посадили между епископом и бургомистром. Все славили его, поднимали за его здоровье кубки, играла музыка негромко, важные господа интересовались подробностями речного дела, внимательно слушали его рассказ, хоть и был он немногословен. Все спрашивали про рану, желали выздоровления. Ближайшие госпожи, жены и дочери лучших людей Малена, спрашивали у него дважды, отчего он без жены, может, беременна она. И когда узнавали, что нет, то желали ей скорейшего бремени, а ему здорового наследника. Он благодарил женщин вполне искренне, они желали ему как раз того, чего и он сам себе желал всем сердцем.
А тут после второй перемены блюд какая-то суета прошла в дверях ратуши, даже музыка прервалась на несколько секунд. Стало в огромном зале вдруг тихо и полетели слова негромкие:
— Графиня.
— Там графиня?
А Волков суете значения не придавал, говорил он с важным господином, имени которого даже не помнил, о всякой ерунде, что касалась вооружения городской стражи. А епископ, похлопав его по руке, говорил: