Длань Господня

— Не волнуйтесь, ротмистр, — уже вслед ему кричал молодой сержант. — Не опозорю.





Глава 53




Луны нет, темень, дождь моросит холодный. Под копытами коней глина скользкая, кусты в рост всадника с конем. Ничего не видно, даже неба. Но Волков гнал свою колонну на север, чтобы догнать ушедших вперед, едва ли не на ощупь. Хворь, усталость, боль в ноге — все потом, потом. Сейчас надо оторваться от противника хотя бы на один переход. Пока жар донимал его не так сильно, как день или два назад. Сейчас его мучала нога. Не мудрено, он с раннего утра из седла не вылезал, вот ее и выкручивает. Но лучше нога, чем жар. От жара в голове туман, в членах слабость, а нога… Ну, нога просто болит, иной раз приступы накатывают до зубного скрежета, но это просто боль. Боль можно терпеть. Он потерпит. Потом он отдохнет, потом отоспится.

И еще полуночи не было, когда впередиидущих окрикнули часовые:

— А ну, стой! Кто там? Отвечай, кто идет? — кричали из мрака ночи.

— Эшбахт! А вы кто?

— Фон Финк.

О! С каким удовольствием он слез с лошади, хотя и знал, что это ненадолго. Нога ниже колена ничего не чувствовала, хоть жги ее, и едва слушалась его, он уселся на бочку, вытянул ее. Пока собирали офицеров, он попросил Увальня снять наколенник и набедренную пластину, чтобы монах мог размять ногу. Пока брат Ипполит помогал ему, собрались все офицеры.

Ночной ветер рвал пламя в лампах и факелах, офицеры были хмуры со сна. Все понимали, что не просто так их разбудили. Да, не просто так:

— До горцев два часа хода, — сухо сказал Волков. Он знал, что он им скажет дальше, и знал, что они ему будут говорить. Но продолжал, этот ритуал надо было выдержать. — Поднимайте людей, до рассвета мы должны быть у большого оврага.

— Поднимать людей? Они вымотаны. Мы даже ужин не готовили, так они устали, — говорил фон Финк после небольшой паузы.

Волков знал, что именно это ему и будут говорить. А еще ему сейчас скажут, что лошади тоже устали.

— Хотелось бы вам заметить, кавалер, — едко начал капитан Пруфф, — что мои лошади падают от усталости, четыре дня надрываются, и вы опять готовы гнать их в ночь.

Он был готов к этому замечанию:

— Часть обоза бросим тут, три-четыре телеги попрячем по кустам, все ценное унесем с собой, освободившихся лошадей забирайте на смену, впрягайте в пушки.

— Но люди шли по глине… — попытался продолжить бессмысленный разговор теперь Рене.

— Я это слышал, — повысил голос Волков. — Да-да, люди устали, они тащились по глине, они не кормлены, а лошади выбились из сил, еще я знаю, что они порвали всю сбрую, и теперь она требует ремонта. Так было всегда и везде с первого дня моей службы. Я все это слышал, Рене, слышал.

Он помолчал, поморщился, монах уж очень сильно мял ногу:

— Но еще я знаю, что восемь сотен горных псов стоят в двух часа отсюда, и они в бешенстве, потому что мы разбили их лагерь и поубивали кучу их дружков И их командир жаждет встречи с нами. Да, господа, да. Они рядом, мне не удалось их задержать. И завтра, если мы не подготовим позицию для этих ваших людей, за которых вы так переживаете, горцы втопчут их в эту самую глину. Да и вас тоже, господа, вас тоже. Надеюсь, что вы все знаете о том, что они не берут пленных для выкупа.

Он замолчал, ожидая возражений, но ни один из офицеров и рыцарей ему не возразил. Все молчали, только ветер трепал пламя на факелах да шуршал остатками листвы в кустах.

— Ну, раз вы все молчите, значит, все понимаете, будите людей, господа, будите людей. У нас мало времени.





* * *


Они еле плелись. Ночью по мокрому бездорожью да с тяжеленной пушкой, с обозами да с телегами, в которых везли бочки с ядрами и картечью. Эти телеги утопали в грязи иной раз, их приходилось выдергивать людям, лошади сами не справлялись. И все это тащилось сквозь кусты со злобой, проклятьями и сквернословием.

Он знал, что солдаты его про себя костерили, не говоря уже про артиллеристов и обозных мужиков. Он сам так же ругал и ненавидел своих командиров когда-то. Давно правда это было.

Но делать было нечего. Пусть ругают, пусть проклинают, главное, что бы слушались и тащили обоз и пушки на север.

Ему нужно было до утра добраться до оврага. Конечно, поутру, по свету, горцы эту же дорогу пройдут в два раза быстрее. Да, пройдут они быстрее, но он к тому времени, когда они появятся, уже будет на северной стороне большой канавы, что проточила в глине вода, бегущая с холмов.

Он ничего никому не говорил, и никто с ним не заговаривал, он то и дело ездил из конца колонны в начало и молча смотрел за тем, как мучаются на этой адской ночной дороге, как кряхтят и ругаются, вытаскивая мокрые башмаки из липкой глины его люди. Максимилиан и Увалень мрачными тенями следовали за ним, небольшими лампами пытаясь хоть как-то освещать эту тяжкую картину.

Так и прошла вся ночь. Уже утром, за два часа до рассвета, Волков оставил свою колонну на Брюнхвальда и поехал вперед. До оврага было совсем немного.





* * *



Да, это было прекрасное место, чтобы остановить непобедимую пехоту горцев. Им тут даже построиться негде было. Им придется атаковать не баталией, а колонной не более пятнадцати человек. Им придется спускаться с южного холма по пологому спуску в овраг и по пологому спуску подниматься на северный холм, на котором он собирался поставить пушки. А перед северным холмом Волков собирался ставить людей Рене. Да. Двести с лишним человек Рене как раз хорошо тут встанут. Жаль, что пик у Рене немного. Впрочем, восемь рядов в баталии будет достаточно, с лихвой хватит, чтобы закрыть удобный подъем на холм. Он надеялся, что сил у Рене будет достаточно, чтобы остановить колону горцев. Обойти Рене тут негде, овраг глубок. Роха и Джентиле встанут у Рене по флангам. Засыплют наступающую колонну болтами и пулями. А еще прямо с холма по ней будут бить пушки. Сначала ядрами, потом крупной картечью, а потом, когда они будут в ста шагах, и мелкой.

Мелкая картечь вблизи — вещь страшная.

«Посмотрим, как вы сломаете тут зубы, чертовы собаки».

Он уже представлял, как голова колонны спустится в овраг, упрется на подъеме в Рене и встанет. И будет стоять, пока пушки Джентиле и Рохи будут прореживать и прореживать их ряды.

А еще у него будет двести человек фон Финка в резерве. И если горцы потеснят Рене, и колонна врага сдвинет его с места, то фон Финк ударит в голову колонны с двух сторон сразу.

И напоследок у него на всякий непредвиденный случай останется Брюнхвальд с его отличными, но немногочисленными солдатами и более тридцати кавалеров и молодых господ. Да, он надеялся, что до них дело не дойдет. Но пусть лучше будут.

В общем, если горцы не обойдут его с флангов, то тут, меж холмов, он сможет их становить. Остановить и нанести тяжкий урон. Он был уверен, что им придется тут его атаковать. Ведь они должны торопиться. По его подсчетам у них должна уже кончиться провизия. Они должны торопиться.

«Господи, пусть они начнут дело именно здесь».

Он прочел про себя Отче наш и перекрестился.





* * *


Многое нужно было ему увидеть. Все посмотреть своими глазами.

Заглянуть в овраги, узнать, где и как глубоко. Заехать на холм, оглядеться, посмотреть проходы меж холмов, как пологи и как мокры, как тяжело будет врагу подниматься на них. Пока осматривался, пока разъезжал туда и сюда по холмам и кустам на уставшем коне, он не замечал в себе слабости. А как все отсмотрел, как спешился, так и пришла она. Даже нога заболела. Это от усталости, наверное. Уселся на холме, там, где посуше, ногу вытянул, снял перчатку и стал сжимать кулак, а он едва сжимается. Так пальцы слабы, что, понадобись ему сейчас меч, так он не удержал бы его. А еще в глазах пятна плавают. И тихое шуршание в ушах, словно шепоты отдаленные. Так и сидел он на кочке, на грани света и сумрака, что едва услышал:

— Кавалер, колонна появилась. Наши идут, — произнес Максимилиан.

— Что? Кто? — не понял он, с трудом возвращая себя в мир света из полузабытья.

— Колонна, наши идут.

— Монаха мне, — тихо сказал он.

Так тихо, что Максимилиан не расслышал и вынужден был склониться к нему:

— Что, кавалер?

— Монаха ко мне немедля, — все также тихо отвечал ему Волков.





* * *


— Святые угодники, Святая Матерь Божья, заступница, — говорил монах, доставая из сундука банки и склянки, — он белый, как кружева, что еретики делают, вы что же, господа, не видели? Он же едва в разумении, вы что, господа, этого не заметили? Как он с коня то у вас не упал?

Увалень и Максимилиан молчали, оба хмурые, недобрые взгляды у обоих, они и сами в седлах едва держались при таком-то командире.

Монах тем временем намешал одно зелье, дал его Волкову выпить, сам приговаривал:

— Это от упадка сил. Но не поможет оно, если не ляжете отдыхать. Поспать вам нужно.

Тот пил, кажется, даже питье ему непросто давалось.

Брат Ипполит намешал другое зелье:

— Вот, а это от жара, он у вас еще не прошел.

Кавалер и то пил, а сам через край чаши уставшими глазами смотрел, как первые солдаты спускаются с южного холма к оврагу.

И не нравилось ему, что идут они спокойно. Не боятся упасть, не скользят. Идут как по мостовой. Неужто глина так от утреннего холода затвердела?

— Теперь вам нужно лечь спать, — сказал брат Ипполит.

Но Волков словно не слышит его:

— Монах, дай мне зелье, что сил придает, что бодрит. Оно мне сейчас больше других нужно.