Длань Господня

— Ниоткуда, — кавалер поглядел на графа пристально, — ничего я не знаю, просто прошу вас уехать.

— Да я только что вернулся из Вильбурга, куда мне ехать?

— В Ланн, — вдруг сказал Брунхильда.

Мужчины удивленно уставились на нее.

— Ангел мой, — произнес граф, — так зачем де нам ехать в Ланн? Мы только что вернулись, да и герцог будет злиться, если я не выполню его предписания.

— Ничего, герцог ко мне был весьма расположен, я за вас заступлюсь, муж мой. А ехать нам в Ланн нужно на богомолье, — сразу ответила красавица. — В церкви святого Марка есть икона святой Агафиьи Лиарийской, Блаженной Чадоносицы, так она благостна для всех жен, страждущих понести и уже понесших материнское бремя, все обремененные к ней едут для счастливого избавления от бремени.

— Душа моя, до Ланна три дня езды, — поморщился граф. — Неужто у нас в Малене нет какой-нибудь иконы для беременных?

— Не хотите, так не езжайте, — сказала Брунхильда твердо, — коли плод мой вам безразличен, сидите дома, я одна поеду.

— Ангел мой, конечно, я поеду с вами, — сказал граф и недружелюбно поглядел на Волкова. — Но Ланн этот так далеко.

— Велите собираться, — прикрикнула на него Брунхильда. — И велите запрягать карету, после завтрака хочу отъехать.

Граф только вздохнул в ответ. А Волков, не скрывая радости, подошел к красавице и обнял ее, прошептал ей на ухо:

— Спасибо тебе.

— Да нет, то вам спасибо. Не могу тут быть, куда угодно поеду, лишь бы не сидеть здесь. Страшно мне, боюсь, изведут меня тут, — тихо и быстро говорила Брунхильда.

— Молодой граф?

— Все, все они тут меня ненавидят, кроме мужа, он меня любит. Все, ступайте, брат мой, — она оторвалась от него, в глазах ее были слезы. — Идите, делайте свои дела.

Волков поклонился недовольному графу и пошел из покоев. Кажется, и с графом у капитана Фильшнера ничего не выйдет. Не видать капитану дворянского ополчения.

Но, как ни странно, теперь он шел и думал уже не о капитане. Теперь он думал о ней, об этой красивой женщине, что оставалась со стариком в большом замке, в котором ее сильно не любили.





Глава 22




Так и думая о Брунхильде, он поехал на восток. Ехал быстро.

Можно было, конечно, поехать на юг, через Эшбахт, а уже оттуда к амбарам, там переправиться через реку. Но это был крюк, а у него времени не было. Не было совсем, он прикидывал, что капитан Фильшнер уже на подходе к Малену, а может, уже и в городе, и шлет сейчас письмо графу с просьбой собрать ополчение. Поэтому Волков торопился. Нога еще вчера в дороге заныла, к утру, вроде успокоилась, а сейчас опять начала болеть, снова колено выворачивало от быстрой скачки. Волков знал, что это только начало. Уже и шея его не так беспокоила, как нога проклятущая, чем дальше ехал, тем сильнее донимала. Но он не останавливался, пока не доехали до реки. Уже к полудню поглаживания и растирания не помогали, да и много ли разомнешь в ноге, коли из седла не вылезаешь? Тяжелая, бесконечная судорога сводила и корежила ногу, и Бог бы с ней, так она еще доставляла боль. Боль эту терпеть было можно, но не целый же день. Когда, ближе к вечеру, они подъехали к реке, он был бледен как полотно, а его лицо еще и мокрым было от холодного пота, что выступал не от накрапывающего дождя, не от усталости, а от бесконечного и раздражающего нытья в выворачиваемой судорогой ноге.

Брод, который им указали, оказался непроходимым из-за дождей, пришлось проскакать еще три мили вверх по реке, к мосту, и только там они переправились во Фринланд. Там же, рядом с мостом, был и трактир. И хоть ему и было очень тяжело, но он улыбался.

Очень, очень ему не нравился вид молодых господ, что теперь являлись его выездом. И Максимилиан, и Увалень, и городские господа братья Фейлинги, и даже бравый рыцарь фон Клаузевиц вид имели весьма не парадный. Даже фон Клаузевиц был уставший, запыленный и хмурый. Трехдневные скачки нелегко, совсем нелегко им всем давались. И ноги они уже натерли и седалища, и спины болели у них, и руки. Волков даже про свою боль позабыл, с удовольствием подмечал, что молодые господа, любому из которых он годится в отцы, его старика, ни в чем не превосходят. Ему через пять лет уже сорок исполнится, но он им не уступал ни в силе, ни в выносливости. Единственный, кто из них еще бодр, так это был сын соседа, Карл Гренер. Это от бедности, наверное, Гренеры были бедны, мальчишка рос почти как крестьянин, был так же неприхотлив, может поэтому. А может, пошел в папашу, в вояку. В общем, когда кавалер слезал с лошади, хоть приходилось ему скалить зубы от боли, но вид у него был не самый худший из всех тех, кто заехал в тот вечер в трактир.

Хоть и уставал он сильно, но спал плохо, из-за ноги и плохого места для сна. Заказал себе покои над кухней, чтобы не мерзнуть, так еще хуже получилось. Пока тепло было — нога спать не давала, как нога к утру успокоилась, так на кухне что-то жарить стали, не спалось мерзавцем, ни свет ни заря. Весь чад, вся кухонная вонь, вся утренняя ругань у него в покоях была. Особенно донимал злобный повар с визгливым голосом, распекавший поваренка. Кавалер уже подумывал встать да пойти убить урода, да сил не было. Заснул кое-как, а уже вставать скоро.





* * *


Седой капитан фон Финк вовсе ему рад не был. Старый вояка смотрел на Волкова как на досаду и хлопоты. Ему и так было хорошо, а тут под вечер в Эвельрате появляется человек, которого капитан и знать не хочет, весь грязный и пропахший конем, да еще злой и невежливый. И еще начал от него чего-то требовать.

Конечно, капитан знал его, кто ж этого господина в верховьях Марты не знал. Уже заявил этот новый Эшбахт о себе. Только и разговоров по всей реке, что о нем, о суматошном. То ярмарку ограбит, то побьет кого. Капитан знал его, и еще в первую встречу этот господин капитану не понравился. Мало того, что сам создает на реке суету, раздор и войну, так теперь еще и его в это дело тащит. Нет, не хотел капитан ни сам в кутерьму лезть, ни людей своих давать.

А Эшбахт настаивал, перед носом старого капитан бумагой тряс:

— Вот, письмо от архиепископа, читайте, капитан, вот оттиск его кольца, вот печать его канцелярии на сургуче, или и печати не верите?

Капитан вздыхал, все это он еще читал, когда этот Эшбахт каких-то бродяг вел в свои земли через его края. Все он в этой бумаге помнил, только не хотел он лезть в эту суету.

— И сколько же вам людей надобно? — нехотя спрашивал фон Финк.

— Да сколько есть, дайте хоть двести человек.

— О! — фон Финк сделал горестное лицо. — Где же их столько взять? У меня столько по всем гарнизонам не наберется.


— Архиепископ говорил мне, что у вас три сотни людей, не считая арбалетчиков, — врал Волков. — А вы говорите, что у вас и двух сотен нет.

— Да, когда же такое было? Не было такого никогда, — искренне удалялся капитан. — Слыханное ли дело, триста человек! Да еще арбалетчики. Нет у меня столько людей, а те, что есть, все по гарнизонам стоят, по всему Фринланду, их собирать — так неделя понадобится.

— Так собирайте тех, что рядом, хоть пару сотен людей.

— Да и то у меня не получится, ни телег сейчас для обоза нет, ни лошадей.

— Я напишу архиепископу, что помощи от вас в нужный момент не дождался.

— Да уже пишите, что же делать, видно, пора мне на покой, — смирено отвечал старый капитан.

Да, оставался последний способ убедить капитана. Волков еле сдержался, чтобы не дать ему в морду, но выдохнул и сказал:

— Двадцать талеров вам, по десять вашим офицерам, по пять сержантам, и всем людям, что пойдут, по талеру. И все только за то, чтобы постоять да покрасоваться. Вам и меча обнажать не придется.

По пять монет сержантам — это было очень щедро, но по-другому тут, видно, не получалось никак. Мало того, говорил он это громко, так как в приемной капитана сидели два сержанта, они должны были слышать то, что предлагал Волков. И офицер, сидевший тут же, тоже слыхал про десять талеров.

Двести пятьдесят монет могли сыграть свою роль. Да, столько серебра у него не было, и кавалеру пришлось бы уже залезать в свое золото, чтобы расплатиться, но по-другому с этим капитаном никак не получалось, и своего сеньора архиепископа он, кажется, не очень боялся. Денег было очень жалко, но Волкову нужны были люди, позарез нужны.

Тут офицер, сидевший у стены и молчавший до сих пор, встал, подошел к капитану и сказал тому что-то на ухо. Капитан сначала поморщился, потом махнул на офицера рукой и произнес:

— Так с кем вы затеяли кутерьму, не с горцами ли?

— Нет, придет человек от герцога меня брать, вы просто постоите рядом под моими флагами и все.

— И все? — переспросил фон Финк.

— И все! — ответил ему Волков.

И тут вместо капитана сказал его офицер:

— Триста пятьдесят монет, и двести солдат и тридцать арбалетчиков будут у вас под вашими знаменами. И мы готовы будем даже подраться за вас немного, если речь идет не о горцах, конечно.

— Триста пятьдесят? — произнес кавалер задумчиво. Эти мерзавцы его просто грабили. Но делать было нечего. — Ладно, но я хочу, что бы уже завтра утром ваши люди вышли из Эвельрата.

— Нет, — сказал офицер, — выйдем в полдень, быстрее не собраться. Но уже к утру будем в Лейденице, а к обеду будем на вашей стороне реки, у ваших амбаров.

— Хорошо, — произнес кавалер.

— Да, но мы бы хотели половину получить вперед, — продолжал офицер, и капитан, слыша его требование, качал согласно головой.

— Хорошо, — произнес кавалер и полез в кошель.

Хорошо, что помимо серебра, что он забрал у брата Семиона, он прихватил еще и своего золота, иначе ему бы не хватило.





* * *


Соврал этот офицер, немного, но соврал, к обеду не вышли солдаты из Эвельрата, а только стали собираться у западных его ворот. И то были не все обещанные, а всего лишь сто семьдесят семь человек. Волков ждать не мог больше, офицера оставил ждать остальных, а сам с капитаном фон Финком и с теми, что собрались, пошел на запад, к Лейденицу, к переправе. Солдаты были не очень, даже похуже, чем у Бертье и Рене, и уж совсем нечета людям Брюнхвальда, но сейчас это никакой роли не играло. Доспех был так себе, оружие так себе, ленивые они были. Как ни понукал их капитан, плелись они шагом неторопливым, словно не боялись совсем своего командира. И, конечно же, до ночи они к Лейденицу не попали. А дошли туда только к обеду следующего дня, где Волкову опять пришлось платить, он уже оплатил этой куче народа обед и ужин, так еще за переправу людей с него лодочники взяли шесть талеров! Чертова война, никаких денег на нее не хватит. К вечеру этого же дня они пришли в Эшбахт, где их уже ждали Брюнхвальд, Рене, Бертье и сержант стрелков, Вильгельм из Ланна. Все были при людях. Лагерь, который пришлось разбить на холмах, что лежали восточнее Эшбахта получился весьма внушительный. В этот же вечер Волков позвал к себе Карла Гренера и Увальня, у этих двоих еще были силы, сказал им:

— Господа, вы оказались выносливее иных, еще и места вокруг хорошо знаете, поэтому вас пошлю. Поедете на север, в сторону Малена, туда, где кончается моя земля, начинаются холмы. Надобно мне знать, что из Малена ко мне вышел отряд, как увидите его у моих границ, так скачите ко мне. Лошадей возьмите новых, наши уже ноги едва переставляют, припасов возьмите на два дня, более не потребуется, думаю. Езжайте немедля.

Хоть и устали оба молодых человека, но от задания никто не отказывался, даже и не попросили ничего, сказали:

— Выполним.

И ушли. Только после этого он поехал домой, в новый дом. С коня едва слезть смог, Максимилиан помогал, как всегда. На ногу не ступить было. Останавливаться приходилось, от боли зубы стискивал и сопел носом, чтобы дух перевести. Так и шел к дому, поддерживаемый Максимилианом. Было уже поздно, дворня вся спала уже, жена не вышла его встречать, лишь Мария хлопотала у плиты, стряпая ему ужин, да госпожа Ланге помогала Марии покормить господина. Еле до кресла дошел, что во главе стола стояло. Госпожа Ланге стала помогать ему тоже. Так вдвоем они с Максимилианом довели его до кресла. И ничего, он помощью женщины не брезговал, не до того ему было. Украдкой, когда Мария не видела, она обняла Волкова и как уже делала, поцеловала его в висок и в небритую щеку. Провела рукой по волосам его. И, кажется, все равно ей было, что на нем дорожной грязи слой толщиной в ноготь и что дурной запах от него, резкий запах нестираной одежды, запах его пота и коня. Все равно целовала она его. И не по просьбе, не по велению, а по желанию своему.

Он ел, а Бригитт сидела рядом, подливала ему вина и смотрела на него, хоть и знала, что он этого не любит.

От еды, а скорее всего, от вина, на мгновение усталость ушла, и ногу больше не крутило, видно, от покоя. Он поймал ее за руку, оглянулся, не видит ли Мария, та возилась у бадьи с посудой, не смотрела на них. Он потянул к себе, она послушно встала рядом, а Волков обнял ее за талию, потом и к заду руку опустил. Бригитт покраснела, как краснеть умеют только рыжие (и шеей, и ушами, и лицом), улыбалась виновато да поглядывала в сторону кухарки. А он нагнулся, зацепил подол ее платья и стал его задирать вверх, ведя туда же и руку, и как поднял руку выше ее колен, в том месте, где кончались ее чулки, так она встрепенулась, как будто вспомнила что. Руку его оттолкнула, подол одернула и расправив юбки, сказала негромко:

— У супруги вашей сейчас дни для зачатия лучшие, к ней ступайте.

— Да к дьяволу ее, даже не вышла встретить мужа, спит пусть, — отмахнулся он и снова попытался схватить за юбки.

Но Бригитт не далась, была, вдруг, строга с ним:

— Нет, все только и говорят, что наследника у вас нет, что наследник вам нужен, так идите и делайте его.