Дюна
Часть 71 из 112 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Мне не нравится его вид, мой господин! Позвольте мне всадить зубец в его руку, которой он держит нож!
— Я всажу в него мои собственные зубцы, — возразил тот. Он взял пару длинных изогнутых зубцов и, проверяя, взвесил в руке. Эти зубцы, как предполагалось, тоже должны были содержать наркотик, но только не в этот раз, за что предстояло умереть их хранителю. И это тоже было частью плана. Хавата.
«Вы выйдете из этой схватки героем, — сказал Хават. — Несмотря на предательство, вы убьете гладиатора, как мужчина мужчину. Начальник рабов будет казнен, а его место займет ваш человек».
Фейд-Раус сделал еще пять шагов по арене, выжидая и изучая раба. Он знал, что знатоки на трибунах уже почувствовали неладное. Кожа гладиатора была именно такого цвета, какой ей полагалось быть при отравлении наркотиком, но он твердо стоял на своем месте и не дрожал. Теперь они, должно быть, уже шепчутся: "Смотрите, как он стоит! Он должен был проявить волнение, напасть или отступить. Смотрите, как он сдержан!?
Фейд-Раус чувствовал, как в нем растет волнение. «Даже если Хават и замыслил предательство, — думал он, — я все равно смогу справиться с этим рабом. На этот раз яд находится на клинке моего длинного, а не короткого ножа. Даже Хават не знает об этом».
— Эй, Харконнен! — крикнул раб. — Ты готов?
Над ареной повисла мертвая тишина: рабы не бросают такой вызов!
Теперь глаза гладиатора были ясно видны Фейд-Раусу, и он видел в них холодную ярость отчаяния. Он отметил то, как стоит этот человек — свободно и уверенно, с мускулами, готовыми к победе. На нем как бы стоял отпечаток послания Хавата: «Ты получишь возможность убить Харконнена». Вот каков был истинный план.
Губы Фейд-Рауса искривились в жесткой усмешке. Он поднял свой трезубец, видя успех своих планов в том, как стоял раб.
— Хай! Хай! — крикнул гладиатор и сделал два шага вперед.
«Теперь уже никто из сидящих на галерее не ошибется», — подумал Фейд-Раус.
Раб должен был быть частично парализован вызванным наркотиками ужасом. Каждое его движение должно было бы выдавать его понимание того, что у него нет никакой надежды на победу. Он должен был бы намертво держать в памяти истории о ядах, которыми баронский наследник насыщает клинок того кинжала, который держит в руке, обтянутой белой перчаткой. Наследник барона никогда не убивал сразу. Он доставлял себе удовольствие показать действие крепкого яда, он мог стоять в стороне, демонстрируя любопытные аспекты действия яда, корчащуюся в мучениях жертву. На этот раз, однако, раб был другой: в нем был страх, но не было паники.
Фейд-Раус высоко поднял трезубец и качнул им в почти приветственном жесте. Гладиатор двинулся вперед.
Его манера защиты и нападения была лучшей из всего, что приходилось когда либо видеть Фейд-Раусу. Боковой удар опоздал всего лишь на какое-то мгновение, иначе бы наследник барона получил ранение в сухожилие ноги. Фейд-Раус отскочил в сторону, оставив трезубец воткнутым в правое предплечье ребра, так что зубцы полностью погрузились в плоть, откуда человек не мог бы их вытащить, не разорвав сухожилия. У сидящих на галерее вырвался единодушный вздох. Этот звук ободрил Фейд-Рауса. Он знал, что испытывает его дядя, сидящий наверху рядом с Фенрингом, наблюдателем императорского двора. Эта схватка не допускала никакого вмешательства. Все ее перипетии должны были пройти перед свидетелями, и барону оставалось лишь молча скрежетать зубами.
Раб отступил, держа нож в зубах и ударив рукой по трезубцу.
— Мне твоя игла не нужна! — крикнул он. И снова кинулся вперед с ножом наготове, держась к противнику левой, защищенной, стороной и несколько изогнувшись назад, чтобы придать телу большую площадь защиты. Этот его прием тоже не укрылся от внимания зрителей. Из лож послышались выкрики. Помощники Фейд-Рауса спросили, не нужна ли ему помощь. Он знаками приказал им скрыться за потайной дверью.
«Я покажу им такое представление, какого они сроду не видывали, подумал он. — Никакого примитивного убийства! Сегодня они могут насладиться зрелищем классного боя. Я покажу им нечто такое, что заставит их забыть обо всем. Когда я буду бароном, они вспомнят этот день и все как один будут трепетать передо мной».
Фейд-Раус медленно отходил перед наступавшим на него гладиатором. Песок арены скрипел у него под ногами. Он слышал тяжелое дыхание раба, чувствовал запах собственного пота и слабый запах крови.
Наследник продолжал отступать, повернув вправо и держа второй трезубец наготове. Раб отскочил в сторону. Фейд-Раус, казалось, споткнулся, и с галерей послышались крики. Раб снова прыгнул. «Боже, что за боец!» — подумал Фейд-Раус, отклоняясь. Его спасла только юношеская живость. Второй трезубец остался в дельтовидной мышце раба. Галерея разразилась воплями.
«Теперь они меня подбадривают», — подумал Фейд-Раус. Он услышал в голосах ту дикость, которую предвещал ему Хават. Раньше ни одному семейному бойцу не доводилось получать такого одобрения, и он угрюмо повторил про себя фразу, сказанную Хаватом: «Врагу, которым восхищаешься, легче вселить в тебя ужас».
Фейд-Раус быстро вернулся в центр арены, откуда все было ясно видно. Он вытащил кинжал с длинным клинком, пригнулся и стал ждать приближающегося раба. Тот потратил лишь мгновение на то, чтобы ударить по второму острию, плотно засевшему в руке, затем быстро заскользил вперед. "Пусть вся семья увидит, как я это сделаю, — подумал Фейд-Раус. — Я их враг, так пусть меня знают таким, каким видят сейчас!?
Он выхватил кинжал с коротким лезвием.
— Я не боюсь тебя, харконненская свинья! — крикнул гладиатор. — Твои пытки не причиняют боли мертвецу. Я умру от собственного клинка раньше, чем твои помощники дотронутся до меня. Но еще раньше я убью тебя! Фейд-Раус усмехнулся, работая теперь кинжалом с длинным лезвием тем, который был отравлен.
— Попробуй теперь вот это, — сказал он и сделал выпад той рукой, в которой был зажат кинжал с коротким лезвием.
Раб поменял положение ножей, отпарировал оба удара и сделал выпад против ножа с коротким лезвием, который держала рука в белой перчатке, ножа, который, согласно традиции, должен был быть отравлен.
— Ты умрешь, Харконнен! — рявкнул гладиатор.
Борясь, они кружили по песку. Там, где защитное поле Фейд-Рауса встречалось с полузащитным полем раба, вспыхивали голубые искры. Воздух вокруг них был насыщен озоном.
— Умри от собственного яда! — крикнул гладиатор.
Он пытался заставить руку в белой перчатке развернуть лезвие ножа в другую сторону, внутрь. «Пусть они это увидят», — подумал Фейд-Раус. Он послал вперед длинное лезвие и услышал, как оно беспомощно звякнуло о зубцы раба, торчащие в предплечье. На мгновение Фейд-Раус почувствовал отчаяние. Он не думал, что зубцы станут для раба преимуществом, однако они дали рабу подобие защитного поля. Что за сила в этом гладиаторе! Короткое лезвие меняло свое направление, заставив Фейд-Рауса вспомнить о том, что человек может умереть и не от отравленного клинка.
— Мерзавец! — крикнул Фейд-Раус.
Мускулы гладиатора отозвались на ключевое слово мгновенной расслабленностью. Фейд-Раусу этого было достаточно. Он открыл достаточное для проникновения длинного ножа пространство, его отравленное острие вспыхнуло, оставив на груди раба кровавый след. Яд был мгновенного действия. Раб пошатнулся и отступил назад.
"Пусть теперь она полюбуется, моя драгоценная семейка! Пусть помнят о рабе, который пытался повернуть против меня нож, считая его отравленным. Пусть удивляются, как на эту арену мог проникнуть гладиатор, способный на такое. И пусть знают, что никогда не следует быть уверенным наверняка в том, какая из моих рук несет яд!?
Фейд-Раус стоял молча и следил за замедленными действиями гладиатора. Они сделались теперь неуверенными, а лицо было отмечено печатью смерти. Раб понимал, что произошло и как это случилось: яд таился на другом клинке.
— Ты!.. — выдохнул человек.
Давая место смерти, Фейд-Раус отступил назад. Парализующее действие яда все еще не показало себя в полной мере, но замедленность движений человека говорила о его присутствии.
Раб кинулся вперед медленными, неуверенными шагами, будто его тащила невидимая веревка. Казалось, земля уходит у него из-под ног. Он все еще сжимал в руке нож, но лезвие его смотрело в песок.
— Придет день... один... из нас... тебя... настигнет! — выдохнул он. Печальный стон сорвался с его губ. Он сел и завалился на бок. Фейд-Раус прошел по затихшей арене, подсунул ногу под голову гладиатору и перевернул его на спину, давая возможность тем, кто сидел на галерее, видеть, как действие яда искажает черты. Но гладиатор успел вонзить себе в грудь свой нож, и, несмотря на обескураженность, Фейд-Раус почувствовал нечто вроде восхищения перед рабом за то усилие, которое он сделал над собой, чтобы преодолеть действие паралича. Вместе с восхищением к нему пришло понимание: «Вот что делает человека суперменом — ужас!» Сосредоточившись на этой мысли, Фейд-Раус начал воспринимать шум, доносившийся с галерей. Присутствующие радовались с показной непринужденностью. Фейд-Раус обернулся и посмотрел на них.
Веселились все, исключая барона, который сидел, опустив голову на грудь, и графа с его леди. Они смотрели молча, на их лицах, словно маски, застыли улыбки.
Граф Фенринг обернулся к жене и сказал:
— М-да!.. Изобретательный молодой человек... Правда... м-мм... моя дорогая? Его... синтетические чувства очень остры.
Барон посмотрел на нее, потом на графа, потом опять уставился на арену, думая: «Кто-то смог так близко подобраться к одному из нас!» Потом страх уступил место гневу. "Этой же ночью я заставлю начальника рабов умереть на медленном огне... И если граф и его жена замешаны в этом деле...?
Фейд-Раус не слышал сказанного в ложе барона, ибо голоса, приветствующие его, окрепли и слились в едином вопле:
— Голову!
Барон нахмурился, у видя тот взгляд, который бросил на него Фейд-Раус. Медленно, с трудом сдерживая гнев, барон сделал знак молодому человеку, стоящему на арене над распростертым телом раба. «Дадим мальчику голову, он заработал ее, разоблачив начальника рабов».
А Фейд-Раус подумал: "Они считают, что оказывают мне честь. Пусть узнают, что думаю я!?
Он увидел своих помощников, приближающихся с ножами наготове, и махнул им рукой, приказывая удалиться. Видя их нерешительность, он махнул еще раз. «Они думают, что оказывают мне честь, отдав мне мертвую голову!» Нагнувшись, он скрестил руки раба вблизи того места, откуда торчала рукоятка ножа. Потом, вытащив нож, он вложил его в руки гладиатора. Проделав все это, он подозвал помощников. — Похороните его вот так, с ножом в руках, — приказал он. — Этот человек заработал такую честь.
В золоченой ложе граф наклонился к барону и сказал:
— Широкий жест, вызов традициям. Ваш племянник обладает не только смелостью, но и стилем.
— Я боюсь, что он рассердит толпу.
— Вовсе нет! — возразила леди Фенринг. Она обернулась и посмотрела вверх, на окружающие их трибуны.
Барон отметил линию ее щек — великолепная цепочка девически упругих мускулов. — Им нравится то, что сделал ваш племянник.
Наблюдая за тем, как поступок Фейд-Рауса становится известным на самых дальних ярусах, как помощники уносят мертвое тело гладиатора, барон начал сознавать, что женщина правильно оценила реакцию зрителей. Люди пришли в неистовство, хлопали друг друга по плечам, кричали и топали ногами. Барон рассеянно сказал:
— Я должен распорядиться о чествовании. Нельзя посылать людей домой, когда их энергия не нашла выхода. Они должны видеть, что я разделяю их чувства. — Он сделал знак своей охране, и слуга над ними взмахнул оранжевым знаменем Харконненов. Раз, два, три — сигнал к празднеству. Фейд-Раус пересек арену и встал под золоченой ложей. Его оружие было спрятано в ножны, руки опущены по швам. Перекрывая непрекращающиеся крики толпы, он громко спросил:
— Праздник, дядя?
— В твою четь, Фейд! — крикнул сверху барон.
Молодые люди устремились вниз и столпились вокруг Фейда.
— Вы приказали убрать защитные поля? — удивился граф.
— Никто не причинит вреда мальчику, — возразил барон. — Он — герой.
Людская волна подхватила Фейд-Рауса, вознесла его вверх, и он, сидя на плечах людей, проделал почетный круг по арене.
— Сегодня он смог бы пройти по беднейшим кварталам Харко безоружным и ничем не защищенным, — сказал барон. — Люди отдавали бы ему последнюю еду и питье — только ради того, чтобы он составил компанию.
Барон поднялся, вручая свой вес суспензорам.
— Прошу меня простить. Есть дела, требующие моего немедленного внимания. Охрана будет сопровождать вас.
Граф встал и поклонился.
— Конечно, барон. Мы с нетерпением... э-э... ждем праздника. Я... э-э... никогда не видел, как празднуют Харконнены.
Барон повернулся и вышел.
И в ту же минуту капитан охраны склонился перед графом Фенрингом.
— Ваши приказания, сэр?
— Мы... мм-м... подождем, пока схлынет толпа, — сказал граф.
— Да, мой господин, — капитан отступил на два шага.
Граф Фенринг посмотрел на жену и заговорил на их жужжащем кодовом языке:
— Ты, конечно, все поняла?
На том же языке она ответила:
— Мальчик знал, что гладиатор не будет под наркозом. Был момент страха, но не удивления.
— Так было задумано, — сказал он.
— Без сомнения.
— Я всажу в него мои собственные зубцы, — возразил тот. Он взял пару длинных изогнутых зубцов и, проверяя, взвесил в руке. Эти зубцы, как предполагалось, тоже должны были содержать наркотик, но только не в этот раз, за что предстояло умереть их хранителю. И это тоже было частью плана. Хавата.
«Вы выйдете из этой схватки героем, — сказал Хават. — Несмотря на предательство, вы убьете гладиатора, как мужчина мужчину. Начальник рабов будет казнен, а его место займет ваш человек».
Фейд-Раус сделал еще пять шагов по арене, выжидая и изучая раба. Он знал, что знатоки на трибунах уже почувствовали неладное. Кожа гладиатора была именно такого цвета, какой ей полагалось быть при отравлении наркотиком, но он твердо стоял на своем месте и не дрожал. Теперь они, должно быть, уже шепчутся: "Смотрите, как он стоит! Он должен был проявить волнение, напасть или отступить. Смотрите, как он сдержан!?
Фейд-Раус чувствовал, как в нем растет волнение. «Даже если Хават и замыслил предательство, — думал он, — я все равно смогу справиться с этим рабом. На этот раз яд находится на клинке моего длинного, а не короткого ножа. Даже Хават не знает об этом».
— Эй, Харконнен! — крикнул раб. — Ты готов?
Над ареной повисла мертвая тишина: рабы не бросают такой вызов!
Теперь глаза гладиатора были ясно видны Фейд-Раусу, и он видел в них холодную ярость отчаяния. Он отметил то, как стоит этот человек — свободно и уверенно, с мускулами, готовыми к победе. На нем как бы стоял отпечаток послания Хавата: «Ты получишь возможность убить Харконнена». Вот каков был истинный план.
Губы Фейд-Рауса искривились в жесткой усмешке. Он поднял свой трезубец, видя успех своих планов в том, как стоял раб.
— Хай! Хай! — крикнул гладиатор и сделал два шага вперед.
«Теперь уже никто из сидящих на галерее не ошибется», — подумал Фейд-Раус.
Раб должен был быть частично парализован вызванным наркотиками ужасом. Каждое его движение должно было бы выдавать его понимание того, что у него нет никакой надежды на победу. Он должен был бы намертво держать в памяти истории о ядах, которыми баронский наследник насыщает клинок того кинжала, который держит в руке, обтянутой белой перчаткой. Наследник барона никогда не убивал сразу. Он доставлял себе удовольствие показать действие крепкого яда, он мог стоять в стороне, демонстрируя любопытные аспекты действия яда, корчащуюся в мучениях жертву. На этот раз, однако, раб был другой: в нем был страх, но не было паники.
Фейд-Раус высоко поднял трезубец и качнул им в почти приветственном жесте. Гладиатор двинулся вперед.
Его манера защиты и нападения была лучшей из всего, что приходилось когда либо видеть Фейд-Раусу. Боковой удар опоздал всего лишь на какое-то мгновение, иначе бы наследник барона получил ранение в сухожилие ноги. Фейд-Раус отскочил в сторону, оставив трезубец воткнутым в правое предплечье ребра, так что зубцы полностью погрузились в плоть, откуда человек не мог бы их вытащить, не разорвав сухожилия. У сидящих на галерее вырвался единодушный вздох. Этот звук ободрил Фейд-Рауса. Он знал, что испытывает его дядя, сидящий наверху рядом с Фенрингом, наблюдателем императорского двора. Эта схватка не допускала никакого вмешательства. Все ее перипетии должны были пройти перед свидетелями, и барону оставалось лишь молча скрежетать зубами.
Раб отступил, держа нож в зубах и ударив рукой по трезубцу.
— Мне твоя игла не нужна! — крикнул он. И снова кинулся вперед с ножом наготове, держась к противнику левой, защищенной, стороной и несколько изогнувшись назад, чтобы придать телу большую площадь защиты. Этот его прием тоже не укрылся от внимания зрителей. Из лож послышались выкрики. Помощники Фейд-Рауса спросили, не нужна ли ему помощь. Он знаками приказал им скрыться за потайной дверью.
«Я покажу им такое представление, какого они сроду не видывали, подумал он. — Никакого примитивного убийства! Сегодня они могут насладиться зрелищем классного боя. Я покажу им нечто такое, что заставит их забыть обо всем. Когда я буду бароном, они вспомнят этот день и все как один будут трепетать передо мной».
Фейд-Раус медленно отходил перед наступавшим на него гладиатором. Песок арены скрипел у него под ногами. Он слышал тяжелое дыхание раба, чувствовал запах собственного пота и слабый запах крови.
Наследник продолжал отступать, повернув вправо и держа второй трезубец наготове. Раб отскочил в сторону. Фейд-Раус, казалось, споткнулся, и с галерей послышались крики. Раб снова прыгнул. «Боже, что за боец!» — подумал Фейд-Раус, отклоняясь. Его спасла только юношеская живость. Второй трезубец остался в дельтовидной мышце раба. Галерея разразилась воплями.
«Теперь они меня подбадривают», — подумал Фейд-Раус. Он услышал в голосах ту дикость, которую предвещал ему Хават. Раньше ни одному семейному бойцу не доводилось получать такого одобрения, и он угрюмо повторил про себя фразу, сказанную Хаватом: «Врагу, которым восхищаешься, легче вселить в тебя ужас».
Фейд-Раус быстро вернулся в центр арены, откуда все было ясно видно. Он вытащил кинжал с длинным клинком, пригнулся и стал ждать приближающегося раба. Тот потратил лишь мгновение на то, чтобы ударить по второму острию, плотно засевшему в руке, затем быстро заскользил вперед. "Пусть вся семья увидит, как я это сделаю, — подумал Фейд-Раус. — Я их враг, так пусть меня знают таким, каким видят сейчас!?
Он выхватил кинжал с коротким лезвием.
— Я не боюсь тебя, харконненская свинья! — крикнул гладиатор. — Твои пытки не причиняют боли мертвецу. Я умру от собственного клинка раньше, чем твои помощники дотронутся до меня. Но еще раньше я убью тебя! Фейд-Раус усмехнулся, работая теперь кинжалом с длинным лезвием тем, который был отравлен.
— Попробуй теперь вот это, — сказал он и сделал выпад той рукой, в которой был зажат кинжал с коротким лезвием.
Раб поменял положение ножей, отпарировал оба удара и сделал выпад против ножа с коротким лезвием, который держала рука в белой перчатке, ножа, который, согласно традиции, должен был быть отравлен.
— Ты умрешь, Харконнен! — рявкнул гладиатор.
Борясь, они кружили по песку. Там, где защитное поле Фейд-Рауса встречалось с полузащитным полем раба, вспыхивали голубые искры. Воздух вокруг них был насыщен озоном.
— Умри от собственного яда! — крикнул гладиатор.
Он пытался заставить руку в белой перчатке развернуть лезвие ножа в другую сторону, внутрь. «Пусть они это увидят», — подумал Фейд-Раус. Он послал вперед длинное лезвие и услышал, как оно беспомощно звякнуло о зубцы раба, торчащие в предплечье. На мгновение Фейд-Раус почувствовал отчаяние. Он не думал, что зубцы станут для раба преимуществом, однако они дали рабу подобие защитного поля. Что за сила в этом гладиаторе! Короткое лезвие меняло свое направление, заставив Фейд-Рауса вспомнить о том, что человек может умереть и не от отравленного клинка.
— Мерзавец! — крикнул Фейд-Раус.
Мускулы гладиатора отозвались на ключевое слово мгновенной расслабленностью. Фейд-Раусу этого было достаточно. Он открыл достаточное для проникновения длинного ножа пространство, его отравленное острие вспыхнуло, оставив на груди раба кровавый след. Яд был мгновенного действия. Раб пошатнулся и отступил назад.
"Пусть теперь она полюбуется, моя драгоценная семейка! Пусть помнят о рабе, который пытался повернуть против меня нож, считая его отравленным. Пусть удивляются, как на эту арену мог проникнуть гладиатор, способный на такое. И пусть знают, что никогда не следует быть уверенным наверняка в том, какая из моих рук несет яд!?
Фейд-Раус стоял молча и следил за замедленными действиями гладиатора. Они сделались теперь неуверенными, а лицо было отмечено печатью смерти. Раб понимал, что произошло и как это случилось: яд таился на другом клинке.
— Ты!.. — выдохнул человек.
Давая место смерти, Фейд-Раус отступил назад. Парализующее действие яда все еще не показало себя в полной мере, но замедленность движений человека говорила о его присутствии.
Раб кинулся вперед медленными, неуверенными шагами, будто его тащила невидимая веревка. Казалось, земля уходит у него из-под ног. Он все еще сжимал в руке нож, но лезвие его смотрело в песок.
— Придет день... один... из нас... тебя... настигнет! — выдохнул он. Печальный стон сорвался с его губ. Он сел и завалился на бок. Фейд-Раус прошел по затихшей арене, подсунул ногу под голову гладиатору и перевернул его на спину, давая возможность тем, кто сидел на галерее, видеть, как действие яда искажает черты. Но гладиатор успел вонзить себе в грудь свой нож, и, несмотря на обескураженность, Фейд-Раус почувствовал нечто вроде восхищения перед рабом за то усилие, которое он сделал над собой, чтобы преодолеть действие паралича. Вместе с восхищением к нему пришло понимание: «Вот что делает человека суперменом — ужас!» Сосредоточившись на этой мысли, Фейд-Раус начал воспринимать шум, доносившийся с галерей. Присутствующие радовались с показной непринужденностью. Фейд-Раус обернулся и посмотрел на них.
Веселились все, исключая барона, который сидел, опустив голову на грудь, и графа с его леди. Они смотрели молча, на их лицах, словно маски, застыли улыбки.
Граф Фенринг обернулся к жене и сказал:
— М-да!.. Изобретательный молодой человек... Правда... м-мм... моя дорогая? Его... синтетические чувства очень остры.
Барон посмотрел на нее, потом на графа, потом опять уставился на арену, думая: «Кто-то смог так близко подобраться к одному из нас!» Потом страх уступил место гневу. "Этой же ночью я заставлю начальника рабов умереть на медленном огне... И если граф и его жена замешаны в этом деле...?
Фейд-Раус не слышал сказанного в ложе барона, ибо голоса, приветствующие его, окрепли и слились в едином вопле:
— Голову!
Барон нахмурился, у видя тот взгляд, который бросил на него Фейд-Раус. Медленно, с трудом сдерживая гнев, барон сделал знак молодому человеку, стоящему на арене над распростертым телом раба. «Дадим мальчику голову, он заработал ее, разоблачив начальника рабов».
А Фейд-Раус подумал: "Они считают, что оказывают мне честь. Пусть узнают, что думаю я!?
Он увидел своих помощников, приближающихся с ножами наготове, и махнул им рукой, приказывая удалиться. Видя их нерешительность, он махнул еще раз. «Они думают, что оказывают мне честь, отдав мне мертвую голову!» Нагнувшись, он скрестил руки раба вблизи того места, откуда торчала рукоятка ножа. Потом, вытащив нож, он вложил его в руки гладиатора. Проделав все это, он подозвал помощников. — Похороните его вот так, с ножом в руках, — приказал он. — Этот человек заработал такую честь.
В золоченой ложе граф наклонился к барону и сказал:
— Широкий жест, вызов традициям. Ваш племянник обладает не только смелостью, но и стилем.
— Я боюсь, что он рассердит толпу.
— Вовсе нет! — возразила леди Фенринг. Она обернулась и посмотрела вверх, на окружающие их трибуны.
Барон отметил линию ее щек — великолепная цепочка девически упругих мускулов. — Им нравится то, что сделал ваш племянник.
Наблюдая за тем, как поступок Фейд-Рауса становится известным на самых дальних ярусах, как помощники уносят мертвое тело гладиатора, барон начал сознавать, что женщина правильно оценила реакцию зрителей. Люди пришли в неистовство, хлопали друг друга по плечам, кричали и топали ногами. Барон рассеянно сказал:
— Я должен распорядиться о чествовании. Нельзя посылать людей домой, когда их энергия не нашла выхода. Они должны видеть, что я разделяю их чувства. — Он сделал знак своей охране, и слуга над ними взмахнул оранжевым знаменем Харконненов. Раз, два, три — сигнал к празднеству. Фейд-Раус пересек арену и встал под золоченой ложей. Его оружие было спрятано в ножны, руки опущены по швам. Перекрывая непрекращающиеся крики толпы, он громко спросил:
— Праздник, дядя?
— В твою четь, Фейд! — крикнул сверху барон.
Молодые люди устремились вниз и столпились вокруг Фейда.
— Вы приказали убрать защитные поля? — удивился граф.
— Никто не причинит вреда мальчику, — возразил барон. — Он — герой.
Людская волна подхватила Фейд-Рауса, вознесла его вверх, и он, сидя на плечах людей, проделал почетный круг по арене.
— Сегодня он смог бы пройти по беднейшим кварталам Харко безоружным и ничем не защищенным, — сказал барон. — Люди отдавали бы ему последнюю еду и питье — только ради того, чтобы он составил компанию.
Барон поднялся, вручая свой вес суспензорам.
— Прошу меня простить. Есть дела, требующие моего немедленного внимания. Охрана будет сопровождать вас.
Граф встал и поклонился.
— Конечно, барон. Мы с нетерпением... э-э... ждем праздника. Я... э-э... никогда не видел, как празднуют Харконнены.
Барон повернулся и вышел.
И в ту же минуту капитан охраны склонился перед графом Фенрингом.
— Ваши приказания, сэр?
— Мы... мм-м... подождем, пока схлынет толпа, — сказал граф.
— Да, мой господин, — капитан отступил на два шага.
Граф Фенринг посмотрел на жену и заговорил на их жужжащем кодовом языке:
— Ты, конечно, все поняла?
На том же языке она ответила:
— Мальчик знал, что гладиатор не будет под наркозом. Был момент страха, но не удивления.
— Так было задумано, — сказал он.
— Без сомнения.