Дьявольский союз. Пакт Гитлера – Сталина, 1939–1941
Часть 3 из 8 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
27 Германия, Италия и Япония подписывают Тройственный пакт — так возникает «Ось» держав
Ноябрь
12 В Берлин на переговоры с Гитлером приезжает Молотов
20 К «Оси» присоединяется Венгрия
23 К «Оси» присоединяется Румыния
Декабрь
1 Подписывается германо-советский договор о тарифах и пошлинах
17 Дунайская конференция заканчивается ожесточенными спорами
18 Гитлер отдает приказ о разработке операции «Барбаросса» — плана нападения на Советский Союз
23 В Москве открывается совещание высшего руководящего состава Красной армии
1941
Январь
10 В Москве подписываются германо-советские соглашения о границе и о торговых поставках
Март
1 К «Оси» присоединяется Болгария
25 К «Оси» присоединяется Югославия
27 Государственный переворот в Югославии
Апрель
6 Подписывается советско-югославский договор о дружбе и ненападении
6 Германские войска вторгаются в Югославию
13 В Москве подписывается советско-японский пакт о нейтралитете
Май
4 Сталин назначен председателем Совета народных комиссаров
10 Рудольф Гесс прилетает в Шотландию
Июнь
12 В Бессарабии начинается массовая советская депортация
14 В Эстонии, Латвии, Литве и оккупированной Восточной Польше начинается массовая советская депортация
22 Германия нападает на СССР — начинается операция «Барбаросса»
Июль
12 В Москве подписывается англо-советский союзный договор
30 В Лондоне подписывается соглашение Сикорского — Майского о восстановлении польско-советских отношений
Карты
Введение
23 августа Сталин пил за здоровье Гитлера. Хотя два диктатора ни разу не встретились лично, соглашению, которое они заключили в тот день, предстояло изменить мир. Этот договор, известный как «нацистско-советский пакт», «пакт Гитлера — Сталина» или «пакт Молотова — Риббентропа», оставался в силе менее двух лет (конец ему положило нападение Гитлера на Советский Союз 22 июня 1941 года), и все же он ознаменовал одно из самых заметных событий периода Второй мировой войны.
Когда я начал собирать материалы для этой книги, меня периодически спрашивали друзья и знакомые вне исторических кругов, над чем я работаю, и я отвечал: «Над нацистско-советским пактом». В ответ они лишь непонимающе смотрели и морщили лоб — и это уже показательно. Об этом пакте хорошо знают только в Польше и странах Балтии, а за их пределами он просто не вошел в нашу коллективную память о Второй мировой войне. Я же твердо убежден в том, что он должен занять там прочное место.
Наша неосведомленность об этом пакте поражает. Если любой другой любопытный факт, кампания или катастрофа, относящаяся ко Второй мировой войне, много раз подвергались толкованиям, оценкам и переоценкам, то этот пакт остается практически неизвестным: если о нем и упоминают, то лишь бегло и всего в одном абзаце, а чаще всего просто отворачиваются от него как от сомнительной аномалии. Он так и болтается мелкой сноской к большому историческому повествованию. Примечательно, например, что почти во всех недавно написанных популярных книгах по истории Второй мировой войны, выходивших в Британии, пакту уделено лишь самое скудное внимание. Ни разу ему не посвятили отдельной главы — обычно его удостаивают лишь одного-двух абзацев да нескольких упоминаний в указателе.
Учитывая очевидную значимость и огромную важность этого документа, такое отношение изумляет. Ведь речь идет о мирном соглашении между Гитлером и Сталиным — двумя гнуснейшими европейскими диктаторами XX века. Позже их яростная схватка окажется главным событием Второй мировой войны, но до этого два их режима мирно сосуществовали в течение двадцати двух месяцев — а это составляет не меньше трети всей продолжительности военного конфликта.
Возможно, мы забываем об этой связи, однако подписание пакта напрямую привело к началу войны. Польша попала в изоляцию, затертая между двумя злонравными соседями, а довольно беспорядочным попыткам западных держав воспрепятствовать Гитлеру был положен конец. Поэтому на войне, которая вскоре разразилась, лежало ненавистное клеймо пакта. Пока западные державы вели так называемую странную войну, Польша подверглась вторжению, и ее поделили между собой Москва и Берлин. С попустительства Гитлера Сталин оккупировал, а затем аннексировал Прибалтику, а также румынскую провинцию Бессарабию. Кроме того, Красная армия вторглась в Финляндию и захватила ее. Когда же Гитлер двинулся на запад и вторгся сначала в Скандинавию, а затем в Нидерланды и Францию, Сталин направил ему свои поздравления. Тем временем за кулисами между нацистской Германией и СССР шел обмен секретами, чертежами, технологиями и сырьем: так они помогали друг другу смазывать колеса военных машин. Некоторое время казалось, что две диктатуры — «Тевтославия», как окрестил их один британский политик, — решили сообща ополчиться против всего демократического мира. В 1940 году британцы и французы даже задумывались об упреждающем ударе по Советскому Союзу.
Эта сторона советской агрессивности — не просто диковинная подробность. Послевоенные сочинения, говорившие о нацистско-советском пакте, — сколь бы мало их ни было, — обычно бездумно вторили оправдательной линии Кремля, согласно которой Сталин, подписывая пакт, всего-навсего тянул время, а сам готовил советские рубежи к отражению ожидаемого нападения. Однако это объяснение, до сих пор звучащее из уст апологетов, не очень-то сходится с имеющимися свидетельствами. Как показано в этой книге, Сталин, подписывая пакт, занимал куда более упреждающие и антизападные позиции, чем обычно принято полагать. По меньшей мере на одном уровне он стремился использовать нацистскую агрессию в собственных целях — ускорить падение Запада и долгожданный крах капиталистического мира. О неохотном или пассивном «нейтралитете» Сталина не шло и речи.
Глядя на нацистско-советский пакт с этой точки зрения — с какой и глядели на него многие современники, — можно не удивляться тому, что он перевернул политический мир вверх тормашками и, как ярко выразился один комментатор, превратил «все наши — ism’ы в — wasm’ы». Между сторонами, подписавшими договор, вроде бы наблюдалось равновесие, но сильнее всего эта связь повредила именно СССР и мировому коммунизму. Если на счету нацистов в 1939 году уже не осталось никакого морального капитала, а вскоре им предстояло окончательно замарать свою репутацию ужасами Холокоста, то коммунисты, напротив, продолжали всячески гордиться своей нравственной чистотой. Потому-то акробатические трюки, которые необходимо было проделывать верным партийцам, чтобы примириться с мыслью о том, что теперь Гитлер и нацисты — их братья и союзники, были не только чрезвычайно сложны, но и крайне унизительны. В итоге партийные ряды начали редеть, а представление о хоть каком-то политическом единстве среди коммунистов, сохранявшееся за пределами их собственного круга, разом улетучилось, не выдержав напора искаженной диалектики. Пакт с Гитлером оставил несмываемое пятно на мировом коммунизме — вроде тех, какими его еще запачкают советское вторжение в Венгрию в 1956 году и подавление Пражской весны в 1968-м. Лишь с трудом одержанная победа Сталина над нацизмом в 1945 году ненадолго спасла его замаранную репутацию.
Итак, нацистско-советский пакт имел огромную историческую важность. Но если оставить в стороне высокую политику и идеологию, то его пагубные последствия острее всего ощущались в Центральной и Восточной Европе — там, по приблизительным оценкам, они затронули судьбы 75 миллионов людей. Пакт помог Гитлеру вести войну — он открыл ему путь к жестокой оккупации Западной Польши, которая сопровождалась вопиющими зверствами и несправедливостями. Хотя собственно Холокост в ту пору еще только готовился (в полную мощь он развернулся только осенью 1941 года), поляки и евреи в оккупированной нацистами Польше подвергались нещадной эксплуатации и чудовищным гонениям. Сотни тысяч людей были подвергнуты конфискации имущества, депортации и насильственной смерти.
А еще пакт коснулся жизней тех поляков, евреев, латышей, эстонцев, литовцев, белорусов, украинцев и румын, которые по его условиям сделались советскими гражданами, как только их родные земли аннексировал СССР. Конечно, были среди них и такие, кто приветствовал это событие. Но подавляющее большинство было ему не радо. Бесчисленное множество людей постигли преследования, пытки и гибель от советских рук. Один из самых известных примеров — истребление двадцати двух тысяч офицеров польской армии (и других польских граждан) в Катынском расстреле 1940-го года.
Многим другим суждена была депортация и ссылка в глубину советской территории. В 1940–1941 годах из одной только Польши было депортировано не менее 1,5 миллиона человек. Десятки тысяч были высланы из Прибалтики и Бессарабии. Всех их отправляли в дикие дальние края — Казахстан, Сибирь, Заполярье, где в многочисленных лагерях заключенных ждали суровые лишения, тяжкий труд и жалкое существование. Выживали лишь самые сильные. Если кто-то еще сомневается, так ли все мрачно обстояло в сталинском ГУЛАГе, то стоит вспомнить, что в советских трудовых лагерях уровень смертности был выше, чем в гитлеровских концлагерях. Многие уцелевшие узники и их потомки еще живы, их рассказы можно услышать.
То, что для этой мрачной главы так и не нашлось места в западном повествовании о Второй мировой войне, — настоящий позор. После смерти Сталина минуло уже шесть десятилетий, после распада Советского Союза прошло больше двадцати лет. Пора восстановить справедливость! Ибо точно так же, как Гитлер проводил «этнические чистки» на подконтрольных ему землях, Сталин занимался «политическими чистками» на своей территории. Но если преступления Гитлера широко известны и хорошо задокументированы — их обсуждают в СМИ, изучают в школьных и университетских программах по всему миру, — то преступления Сталина едва ли являются частью общественного сознания. По сути, Гитлер и Сталин были птицами одного тоталитарного полета, и нацистско-советский пакт вовсе не был какой-то аномалией: скорее в нем можно усмотреть симптом человеконенавистничества, общего для обоих диктаторов.
Хотя пакт прекратил действовать в 1941 году, его ждала любопытная «загробная жизнь». Нацисты сами нарушили его условия, в СССР его называли лишь стратегической уловкой, но его последствия продолжали сказываться еще долгое время после его «кончины». Прежде всего, карта Восточной и Центральной Европы, какой мы видим ее сегодня, во многом является его порождением: границы, поспешно проведенные Риббентропом и Молотовым, оказались на удивление устойчивыми. А двум поколениям литовцев, латышей и эстонцев пришлось мириться с жизнью в ненавистном СССР, где горькие воспоминания о советской аннексии и оккупации 1940–1941 годов послужили пищей для послевоенных движений Сопротивления. Символично, что именно с протестов в Прибалтике, состоявшихся в 1989 году, в 50-ю годовщину подписания пакта, начался процесс демонтажа СССР.
Итак, при всей краткости и недолговечности нацистско-советского пакта — он длился всего двадцать два месяца и состоял лишь из семи коротких статей, насчитывавших менее 280 слов, — договор этот имел огромное значение. Его никак нельзя отнести к второстепенным или диковинным событиям, и знать о нем важно не только для того, чтобы лучше понимать Вторую мировую войну, но и чтобы полнее представлять себе общую картину европейской истории XX века. Он по праву заслуживает того, чтобы его извлекли из тесноты сносок и отвели ему законное место в нашем коллективном историческом повествовании о Второй мировой войне. Могу лишь надеяться, что настоящая книга послужит небольшим вкладом в этот процесс.
Пролог
Встреча в преддверии мира
Возможно, в то прохладное сентябрьское утро 1939 года жителей Бреста застал врасплох вовсе не грохот танков. Ведь этот город, находившийся на востоке Польши, уже почти неделю был оккупирован германскими войсками, поэтому горожане наверняка помимо воли привыкли и к отрывистому лаю команд, и к лязгу военных машин. Скорее всего, их привели в оторопь другие голоса, вдруг присоединившиеся к этому шуму. Среди грубых гортанных звуков немецкой речи зазвучали плавные, певучие интонации куда более близкого и мгновенно опознаваемого языка — русского.
Для некоторых брестчан приход Красной армии ознаменовал освобождение. В городе имелись белорусские и еврейские общины, и они увидели в Советском Союзе защитника от нестерпимого для них национализма польского государства. Поэтому в восточных предместьях воцарилось праздничное настроение — солдат встречали, по славянской традиции, хлебом-солью, а оркестр исполнял тогдашний советский гимн — «Интернационал»1. Другие же насторожились. Польскому населению города выпало несколько неспокойных недель — поляков тревожило сложившееся военное положение, они боялись прихода немецких войск и применения ядовитого газа, а еще они опасались, что теперь им достанется от соседей-белорусов. Те, кто постарше, наверняка вспомнили печальную советско-польскую войну 1920–1921 годов или подумали, что вернулись прежние времена, когда Польша многие десятилетия находилась под властью России. Ведь с 1914 года успело народиться и повзрослеть всего одно поколение. Для поляков приход советских войск стал эхом старого недоброго времени и мрачным предзнаменованием новых бед.
Сами советские солдаты и не подумали снять возникшее напряжение. Вид у них был потрепанный и неопрятный, и, скорее всего, они получили распоряжение не взаимодействовать с местными. Впрочем, у некоторых не оставалось иного выхода, кроме как выпрашивать у крестьян еду или пытаться выменять у них своих изможденных лошадей на свежих2. А иногда к солдатам подходили отдельные смельчаки, одолеваемые любопытством. Среди них был пятнадцатилетний белорус Светозар Синкевич, которого поначалу очень обрадовал приход «наших» (как он тогда думал о русских). Однако его ожидало скорое разочарование. Вот что он вспоминал:
Лица у них были серые, небритые, шинели и короткие ватные куртки как будто с чужого плеча, голенища сапог из материала вроде брезента. Я подошел к одной из машин и попробовал поговорить с солдатами. Однако все находившиеся там молча глядели в сторону. Наконец один из них в форменной фуражке со звездой на рукаве заявил, что партия и правительство по просьбе местного населения прислали Красную армию, чтобы освободить нас от польских панов и капиталистов. Я был очень удивлен…3
Можно не сомневаться, что многие брестчане разделяли его недоумение. В любом случае за свою долгую историю город привык к насильственным вторжениям извне. За 900 лет со времени основания Бреста за обладание им неоднократно боролись поляки, монголы, русские, шведы и тевтонские рыцари. И еще свежа была память о недавних бурных событиях. В 1915 году русские покинули Брест, и он оставался в зоне немецкой оккупации вплоть до конца Первой мировой войны. После того как в 1917 году Российская империя рухнула, имя города впервые замелькало в заголовках газет по всему миру. Именно там, в Брест-Литовске, прошли переговоры между Германией и Советской Россией, и там же два государства подписали в марте 1918 года Брестский мир.
Однако в 1939 году события совершались с такой быстротой, какая двумя десятилетиями раньше показалась бы немыслимой. В отличие от монотонной, патовой неподвижности, характерной для Первой мировой, на время Польской кампании 1939 года пришлось нечто вроде революции в военной тактике. Хотя понятию «молниеносной войны» еще предстояло органически развиваться и оно еще не получило статус официальной военной доктрины, блицкриг с его быстроходными бронированными передовыми частями, внедряющимися в тыл противника и разрывающими линии обороны, возвестил начало новой эры в области тактического мышления. Поэтому Брест, хоть и находился на краю Восточной Польши, вскоре оказался в самом центре немецкого наступления — главным образом из-за внушительной крепости XIX века на его западной окраине, потому что Брестская крепость могла послужить оборонительным опорным пунктом для загнанных в угол польских войск4. Следует отметить, что немцы наступали с такой быстротой, что, когда германские войска впервые показались под Брестом 13 сентября, то есть менее чем через две недели после начала вторжения, кое-кто из горожан решил, что эти солдаты — парашютисты, заброшенные из-за польской границы5.
Пять дней спустя, когда в город прибыла Красная армия, там все еще царило смятение. Помимо тех горожан, что радостно бросились встречать советских солдат как освободителей, были и другие, кто горячо надеялся, что Красная армия явилась им на помощь, чтобы спасти от германского вторжения: очевидно, такие домыслы распространялись в среде польских военных6. Однако официальные заявления советских властей, выпущенные в переводе на польский местным командованием вермахта, что свидетельствует о слаженном сотрудничестве обоих режимов, вдребезги разбивали подобные надежды, категорически утверждая, что вторжение Красной армии — всего лишь результат якобы произошедшего военного и политического краха Польши, и единственная его цель — защитить живущие здесь украинский и белорусский народы7. Эти красноармейцы, набившиеся в открытые кузова грузовиков или державшиеся поближе к своим танкам, отнюдь не спешили нападать на солдат вермахта. Нет, они ехали через весь город на запад, чтобы поприветствовать своих немецких коллег.
Поздним утром 18 сентября завязались первые контакты. По всему городу началось братание немецких и советских солдат: грязно-зеленые шинели смешались с мышино-серыми, сталинский авангард коммунистической революции встретился лицом к лицу с гитлеровским вермахтом. Поначалу осторожно, помня о совсем еще недавней вражде, стороны принялись делиться друг с другом пайками и общаться всеми способами, какими только можно, — в основном пуская в ход язык жестов и добродушные ужимки. Проще всего было начать с обмена куревом: русские доставали папиросы — грубые самокрутки, а немцы угощали их своими фабричными сигаретами, которые потом очень высоко ценились среди красноармейцев. Солдаты залезали на танки и броневики, осматривали их, и обе стороны неизменно шутили: «Наши — лучше». Несмотря на все идеологические расхождения, все улыбались в тот день вполне искренне. Один очевидец вспоминал потом, как солдаты вермахта, стоявшие по одну сторону улицы, приветствовали советских солдат, проходивших по другой стороне, восклицанием: «Коммунистэн! Гут!»8
Устанавливались контакты и на более высоких уровнях. Около 10.30 утра молодой советский офицер прибыл на бронированном автомобиле в немецкий штаб, размещавшийся в Бресте. Согласно немецким записям того времени, последовавшие переговоры, предметом которых было в первую очередь проведение демаркационной линии между советскими и германскими войсками, были «дружественными»9. Местный германский военачальник, генерал Хайнц Гудериан, испытывал меньше энтузиазма. Последние несколько дней были для него тяжелыми: его адъютанта, подполковника Роберта Браубаха, застрелил польский снайпер («болезненная утрата»), а затем ему пришлось оказывать помощь епископу Гданьскому, Эдуарду О’Рурку, который оказался в военной зоне и ни за что не хотел попадаться красным. Поэтому Гудериан досадовал на то, что для вывода немецких войск из Бреста назначен столь близкий крайний срок — всего через два дня. У его подчиненных оказалось слишком мало времени для эвакуации раненых и починки поврежденной техники10. Тем не менее советского офицера накормили завтраком и договорились о том, что официальная передача города под советский контроль состоится во второй половине дня 22 сентября.
В утро назначенного дня подготовка к передаче прошла гладко. В соответствии с договоренностями в 8.00 утра город вместе с крепостью перешел под полный контроль советских войск. А через два часа собралась совместная комиссия, чтобы уладить оставшиеся непроясненными вопросы и разногласия. Вскоре после этого Гудериан встретился со своим коллегой — бригадным генералом Семеном Кривошеиным, командиром советской 29-й отдельной танковой бригады. Кривошеин, еврей и пламенный коммунист, был невысоким жилистым человеком с несуразно смотревшимися на его лице усиками щеточкой а-ля Гитлер. Как и Гудериан, он был первопроходцем в танковом деле. Больше того, они даже могли быть давно знакомы, так как оба учились в немецкой бронетанковой школе «Кама» в Казани в 1920-е годы, когда Германия и Советская Россия уже налаживали сотрудничество. Ведя беседу по-французски, Кривошеин с Гудерианом обсуждали проведение совместного военного парада, который должен был ознаменовать официальную передачу города русским. Хотя Кривошеину эта идея не очень-то нравилась — он говорил, что его люди устали после долгого марша на запад11, — он все же согласился выделить пару подразделений для участия в торжественном марше вермахта и Красной армии, намеченном на вторую половину дня.
В 4 часа пополудни два генерала встретились вновь на небольшом дощатом помосте, спешно возведенном перед главным входом в бывший германский штаб — здание районной администрации на улице Унии Любельской. Стоя под флагштоком, на котором развевалось германское военное знамя (Kriegsflagge) со свастикой, Гудериан широко улыбался. Он великолепно смотрелся в серой шинели с алой подкладкой и в черных кожаных сапогах выше колен. Кривошеин, стоявший рядом, красовался в похожем наряде — в кожаном пальто с поясом и кожаных сапогах, надежно защищавших от осенних холодов.
А вокруг них, позади группы немецких командиров, отведенную для парада улицу заполняла смешанная толпа солдат вермахта и красноармейцев: мышино-серые немецкие шинели соседствовали с черными кожаными куртками советских офицеров, а грязно-зеленая форма пехотинцев — с темными комбинезонами танкистов. А еще дальше вдоль улицы выстроилось гражданское население. Среди брестчан была двадцатилетняя Раиса Ширнюк. Позже она вспоминала о том, как распространялись слухи о предстоящем событии: «О параде никто официально не объявлял, но «каблучная почта» сработала безотказно: уже с утра все в городе знали, что по площади пойдут маршем войска»12. А по свидетельству одного немца, толпа ликовала: собрались в основном представители непольских общин Бреста — белорусы и евреи, и они приветствовали Красную армию цветами и радостными возгласами13.
Грянул военный оркестр, и парад начался. Возглавила марш немецкая пехота — их опрятная форма и печатный шаг вызвали восхищенные замечания у горожан в толпе. Раиса Ширнюк вспоминала: «Немцы шли начищенные, бравые, ладные. Офицер командовал: «Лянгзам, лянгзам, абер дойтлих!» («Не спешить, не спешить, четче!»)»14. За ними следовали моторизованные части: мотоциклы с колясками, грузовики с солдатами и гусеничные тракторы, тянувшие крупнокалиберные орудия. Громыхали по мощеной улице и танки. Когда мимо трибуны проезжала очередная группа, ей бодро отдавали честь Гудериан с Кривошеиным, а в промежутках между приветствиями они дружелюбно беседовали.
Наблюдая за парадом, горожане неизбежно принялись сравнивать немецких солдат с русскими. Например, несколько примитивные танки Т-26 заметно контрастировали с более современными машинами вермахта — один советский танк даже чуть не съехал по скользкой плитке в придорожную канаву недалеко от трибуны15. Станислав Мирецки запомнил и другие отличия: ремни на советских солдатах были «брезентовые, а не кожаные, как у немцев», и если немцы тянули свою артиллерию грузовиками, то Красная армия использовала для этой цели лошадей, причем «кони… были малорослы и неприглядны, упряжь лишь бы какая»16. Раиса Ширнюк сделала похожие наблюдения и отметила, что на фоне немцев «красноармейцы смотрелись… невыгодно. Грязные сапоги, запыленные шинели, щетина на лицах»17. Другого очевидца жалкое зрелище, какое представляла собой советская пехота, привело к леденящим выводам. Борис Акимов привык «к ладным польским военнослужащим», поэтому красноармейцы поразили его «бедностью и неопрятностью». Однако вид этих солдат — «грязные, с запахом, по шеям насекомые» — навел его на более глубокие мысли. «В голову полезли сомнения: какую ж нам жизнь несут?»18 Своего рода ответ был получен уже вскоре. «К крайнему в колонне солдату из толпы подскочила женщина, твердившая сквозь слезы: «Родненькие… соколики…», а тот пихнул: «Отойди, тетка!»"19
Пока, навевая размышления о будущем, проезжала военная техника, взгляды толпы вдруг отвлекло два десятка истребителей люфтваффе, которые на бреющем полете пронеслись над трибуной. Гудериан, показывая на них, пытался перекричать шум моторов: «Немецкие асы! Колоссаль!» Кривошеин, сохраняя невозмутимость при виде немецких виртуозов авиации, отвечал: «У нас есть лучше!»20
Ноябрь
12 В Берлин на переговоры с Гитлером приезжает Молотов
20 К «Оси» присоединяется Венгрия
23 К «Оси» присоединяется Румыния
Декабрь
1 Подписывается германо-советский договор о тарифах и пошлинах
17 Дунайская конференция заканчивается ожесточенными спорами
18 Гитлер отдает приказ о разработке операции «Барбаросса» — плана нападения на Советский Союз
23 В Москве открывается совещание высшего руководящего состава Красной армии
1941
Январь
10 В Москве подписываются германо-советские соглашения о границе и о торговых поставках
Март
1 К «Оси» присоединяется Болгария
25 К «Оси» присоединяется Югославия
27 Государственный переворот в Югославии
Апрель
6 Подписывается советско-югославский договор о дружбе и ненападении
6 Германские войска вторгаются в Югославию
13 В Москве подписывается советско-японский пакт о нейтралитете
Май
4 Сталин назначен председателем Совета народных комиссаров
10 Рудольф Гесс прилетает в Шотландию
Июнь
12 В Бессарабии начинается массовая советская депортация
14 В Эстонии, Латвии, Литве и оккупированной Восточной Польше начинается массовая советская депортация
22 Германия нападает на СССР — начинается операция «Барбаросса»
Июль
12 В Москве подписывается англо-советский союзный договор
30 В Лондоне подписывается соглашение Сикорского — Майского о восстановлении польско-советских отношений
Карты
Введение
23 августа Сталин пил за здоровье Гитлера. Хотя два диктатора ни разу не встретились лично, соглашению, которое они заключили в тот день, предстояло изменить мир. Этот договор, известный как «нацистско-советский пакт», «пакт Гитлера — Сталина» или «пакт Молотова — Риббентропа», оставался в силе менее двух лет (конец ему положило нападение Гитлера на Советский Союз 22 июня 1941 года), и все же он ознаменовал одно из самых заметных событий периода Второй мировой войны.
Когда я начал собирать материалы для этой книги, меня периодически спрашивали друзья и знакомые вне исторических кругов, над чем я работаю, и я отвечал: «Над нацистско-советским пактом». В ответ они лишь непонимающе смотрели и морщили лоб — и это уже показательно. Об этом пакте хорошо знают только в Польше и странах Балтии, а за их пределами он просто не вошел в нашу коллективную память о Второй мировой войне. Я же твердо убежден в том, что он должен занять там прочное место.
Наша неосведомленность об этом пакте поражает. Если любой другой любопытный факт, кампания или катастрофа, относящаяся ко Второй мировой войне, много раз подвергались толкованиям, оценкам и переоценкам, то этот пакт остается практически неизвестным: если о нем и упоминают, то лишь бегло и всего в одном абзаце, а чаще всего просто отворачиваются от него как от сомнительной аномалии. Он так и болтается мелкой сноской к большому историческому повествованию. Примечательно, например, что почти во всех недавно написанных популярных книгах по истории Второй мировой войны, выходивших в Британии, пакту уделено лишь самое скудное внимание. Ни разу ему не посвятили отдельной главы — обычно его удостаивают лишь одного-двух абзацев да нескольких упоминаний в указателе.
Учитывая очевидную значимость и огромную важность этого документа, такое отношение изумляет. Ведь речь идет о мирном соглашении между Гитлером и Сталиным — двумя гнуснейшими европейскими диктаторами XX века. Позже их яростная схватка окажется главным событием Второй мировой войны, но до этого два их режима мирно сосуществовали в течение двадцати двух месяцев — а это составляет не меньше трети всей продолжительности военного конфликта.
Возможно, мы забываем об этой связи, однако подписание пакта напрямую привело к началу войны. Польша попала в изоляцию, затертая между двумя злонравными соседями, а довольно беспорядочным попыткам западных держав воспрепятствовать Гитлеру был положен конец. Поэтому на войне, которая вскоре разразилась, лежало ненавистное клеймо пакта. Пока западные державы вели так называемую странную войну, Польша подверглась вторжению, и ее поделили между собой Москва и Берлин. С попустительства Гитлера Сталин оккупировал, а затем аннексировал Прибалтику, а также румынскую провинцию Бессарабию. Кроме того, Красная армия вторглась в Финляндию и захватила ее. Когда же Гитлер двинулся на запад и вторгся сначала в Скандинавию, а затем в Нидерланды и Францию, Сталин направил ему свои поздравления. Тем временем за кулисами между нацистской Германией и СССР шел обмен секретами, чертежами, технологиями и сырьем: так они помогали друг другу смазывать колеса военных машин. Некоторое время казалось, что две диктатуры — «Тевтославия», как окрестил их один британский политик, — решили сообща ополчиться против всего демократического мира. В 1940 году британцы и французы даже задумывались об упреждающем ударе по Советскому Союзу.
Эта сторона советской агрессивности — не просто диковинная подробность. Послевоенные сочинения, говорившие о нацистско-советском пакте, — сколь бы мало их ни было, — обычно бездумно вторили оправдательной линии Кремля, согласно которой Сталин, подписывая пакт, всего-навсего тянул время, а сам готовил советские рубежи к отражению ожидаемого нападения. Однако это объяснение, до сих пор звучащее из уст апологетов, не очень-то сходится с имеющимися свидетельствами. Как показано в этой книге, Сталин, подписывая пакт, занимал куда более упреждающие и антизападные позиции, чем обычно принято полагать. По меньшей мере на одном уровне он стремился использовать нацистскую агрессию в собственных целях — ускорить падение Запада и долгожданный крах капиталистического мира. О неохотном или пассивном «нейтралитете» Сталина не шло и речи.
Глядя на нацистско-советский пакт с этой точки зрения — с какой и глядели на него многие современники, — можно не удивляться тому, что он перевернул политический мир вверх тормашками и, как ярко выразился один комментатор, превратил «все наши — ism’ы в — wasm’ы». Между сторонами, подписавшими договор, вроде бы наблюдалось равновесие, но сильнее всего эта связь повредила именно СССР и мировому коммунизму. Если на счету нацистов в 1939 году уже не осталось никакого морального капитала, а вскоре им предстояло окончательно замарать свою репутацию ужасами Холокоста, то коммунисты, напротив, продолжали всячески гордиться своей нравственной чистотой. Потому-то акробатические трюки, которые необходимо было проделывать верным партийцам, чтобы примириться с мыслью о том, что теперь Гитлер и нацисты — их братья и союзники, были не только чрезвычайно сложны, но и крайне унизительны. В итоге партийные ряды начали редеть, а представление о хоть каком-то политическом единстве среди коммунистов, сохранявшееся за пределами их собственного круга, разом улетучилось, не выдержав напора искаженной диалектики. Пакт с Гитлером оставил несмываемое пятно на мировом коммунизме — вроде тех, какими его еще запачкают советское вторжение в Венгрию в 1956 году и подавление Пражской весны в 1968-м. Лишь с трудом одержанная победа Сталина над нацизмом в 1945 году ненадолго спасла его замаранную репутацию.
Итак, нацистско-советский пакт имел огромную историческую важность. Но если оставить в стороне высокую политику и идеологию, то его пагубные последствия острее всего ощущались в Центральной и Восточной Европе — там, по приблизительным оценкам, они затронули судьбы 75 миллионов людей. Пакт помог Гитлеру вести войну — он открыл ему путь к жестокой оккупации Западной Польши, которая сопровождалась вопиющими зверствами и несправедливостями. Хотя собственно Холокост в ту пору еще только готовился (в полную мощь он развернулся только осенью 1941 года), поляки и евреи в оккупированной нацистами Польше подвергались нещадной эксплуатации и чудовищным гонениям. Сотни тысяч людей были подвергнуты конфискации имущества, депортации и насильственной смерти.
А еще пакт коснулся жизней тех поляков, евреев, латышей, эстонцев, литовцев, белорусов, украинцев и румын, которые по его условиям сделались советскими гражданами, как только их родные земли аннексировал СССР. Конечно, были среди них и такие, кто приветствовал это событие. Но подавляющее большинство было ему не радо. Бесчисленное множество людей постигли преследования, пытки и гибель от советских рук. Один из самых известных примеров — истребление двадцати двух тысяч офицеров польской армии (и других польских граждан) в Катынском расстреле 1940-го года.
Многим другим суждена была депортация и ссылка в глубину советской территории. В 1940–1941 годах из одной только Польши было депортировано не менее 1,5 миллиона человек. Десятки тысяч были высланы из Прибалтики и Бессарабии. Всех их отправляли в дикие дальние края — Казахстан, Сибирь, Заполярье, где в многочисленных лагерях заключенных ждали суровые лишения, тяжкий труд и жалкое существование. Выживали лишь самые сильные. Если кто-то еще сомневается, так ли все мрачно обстояло в сталинском ГУЛАГе, то стоит вспомнить, что в советских трудовых лагерях уровень смертности был выше, чем в гитлеровских концлагерях. Многие уцелевшие узники и их потомки еще живы, их рассказы можно услышать.
То, что для этой мрачной главы так и не нашлось места в западном повествовании о Второй мировой войне, — настоящий позор. После смерти Сталина минуло уже шесть десятилетий, после распада Советского Союза прошло больше двадцати лет. Пора восстановить справедливость! Ибо точно так же, как Гитлер проводил «этнические чистки» на подконтрольных ему землях, Сталин занимался «политическими чистками» на своей территории. Но если преступления Гитлера широко известны и хорошо задокументированы — их обсуждают в СМИ, изучают в школьных и университетских программах по всему миру, — то преступления Сталина едва ли являются частью общественного сознания. По сути, Гитлер и Сталин были птицами одного тоталитарного полета, и нацистско-советский пакт вовсе не был какой-то аномалией: скорее в нем можно усмотреть симптом человеконенавистничества, общего для обоих диктаторов.
Хотя пакт прекратил действовать в 1941 году, его ждала любопытная «загробная жизнь». Нацисты сами нарушили его условия, в СССР его называли лишь стратегической уловкой, но его последствия продолжали сказываться еще долгое время после его «кончины». Прежде всего, карта Восточной и Центральной Европы, какой мы видим ее сегодня, во многом является его порождением: границы, поспешно проведенные Риббентропом и Молотовым, оказались на удивление устойчивыми. А двум поколениям литовцев, латышей и эстонцев пришлось мириться с жизнью в ненавистном СССР, где горькие воспоминания о советской аннексии и оккупации 1940–1941 годов послужили пищей для послевоенных движений Сопротивления. Символично, что именно с протестов в Прибалтике, состоявшихся в 1989 году, в 50-ю годовщину подписания пакта, начался процесс демонтажа СССР.
Итак, при всей краткости и недолговечности нацистско-советского пакта — он длился всего двадцать два месяца и состоял лишь из семи коротких статей, насчитывавших менее 280 слов, — договор этот имел огромное значение. Его никак нельзя отнести к второстепенным или диковинным событиям, и знать о нем важно не только для того, чтобы лучше понимать Вторую мировую войну, но и чтобы полнее представлять себе общую картину европейской истории XX века. Он по праву заслуживает того, чтобы его извлекли из тесноты сносок и отвели ему законное место в нашем коллективном историческом повествовании о Второй мировой войне. Могу лишь надеяться, что настоящая книга послужит небольшим вкладом в этот процесс.
Пролог
Встреча в преддверии мира
Возможно, в то прохладное сентябрьское утро 1939 года жителей Бреста застал врасплох вовсе не грохот танков. Ведь этот город, находившийся на востоке Польши, уже почти неделю был оккупирован германскими войсками, поэтому горожане наверняка помимо воли привыкли и к отрывистому лаю команд, и к лязгу военных машин. Скорее всего, их привели в оторопь другие голоса, вдруг присоединившиеся к этому шуму. Среди грубых гортанных звуков немецкой речи зазвучали плавные, певучие интонации куда более близкого и мгновенно опознаваемого языка — русского.
Для некоторых брестчан приход Красной армии ознаменовал освобождение. В городе имелись белорусские и еврейские общины, и они увидели в Советском Союзе защитника от нестерпимого для них национализма польского государства. Поэтому в восточных предместьях воцарилось праздничное настроение — солдат встречали, по славянской традиции, хлебом-солью, а оркестр исполнял тогдашний советский гимн — «Интернационал»1. Другие же насторожились. Польскому населению города выпало несколько неспокойных недель — поляков тревожило сложившееся военное положение, они боялись прихода немецких войск и применения ядовитого газа, а еще они опасались, что теперь им достанется от соседей-белорусов. Те, кто постарше, наверняка вспомнили печальную советско-польскую войну 1920–1921 годов или подумали, что вернулись прежние времена, когда Польша многие десятилетия находилась под властью России. Ведь с 1914 года успело народиться и повзрослеть всего одно поколение. Для поляков приход советских войск стал эхом старого недоброго времени и мрачным предзнаменованием новых бед.
Сами советские солдаты и не подумали снять возникшее напряжение. Вид у них был потрепанный и неопрятный, и, скорее всего, они получили распоряжение не взаимодействовать с местными. Впрочем, у некоторых не оставалось иного выхода, кроме как выпрашивать у крестьян еду или пытаться выменять у них своих изможденных лошадей на свежих2. А иногда к солдатам подходили отдельные смельчаки, одолеваемые любопытством. Среди них был пятнадцатилетний белорус Светозар Синкевич, которого поначалу очень обрадовал приход «наших» (как он тогда думал о русских). Однако его ожидало скорое разочарование. Вот что он вспоминал:
Лица у них были серые, небритые, шинели и короткие ватные куртки как будто с чужого плеча, голенища сапог из материала вроде брезента. Я подошел к одной из машин и попробовал поговорить с солдатами. Однако все находившиеся там молча глядели в сторону. Наконец один из них в форменной фуражке со звездой на рукаве заявил, что партия и правительство по просьбе местного населения прислали Красную армию, чтобы освободить нас от польских панов и капиталистов. Я был очень удивлен…3
Можно не сомневаться, что многие брестчане разделяли его недоумение. В любом случае за свою долгую историю город привык к насильственным вторжениям извне. За 900 лет со времени основания Бреста за обладание им неоднократно боролись поляки, монголы, русские, шведы и тевтонские рыцари. И еще свежа была память о недавних бурных событиях. В 1915 году русские покинули Брест, и он оставался в зоне немецкой оккупации вплоть до конца Первой мировой войны. После того как в 1917 году Российская империя рухнула, имя города впервые замелькало в заголовках газет по всему миру. Именно там, в Брест-Литовске, прошли переговоры между Германией и Советской Россией, и там же два государства подписали в марте 1918 года Брестский мир.
Однако в 1939 году события совершались с такой быстротой, какая двумя десятилетиями раньше показалась бы немыслимой. В отличие от монотонной, патовой неподвижности, характерной для Первой мировой, на время Польской кампании 1939 года пришлось нечто вроде революции в военной тактике. Хотя понятию «молниеносной войны» еще предстояло органически развиваться и оно еще не получило статус официальной военной доктрины, блицкриг с его быстроходными бронированными передовыми частями, внедряющимися в тыл противника и разрывающими линии обороны, возвестил начало новой эры в области тактического мышления. Поэтому Брест, хоть и находился на краю Восточной Польши, вскоре оказался в самом центре немецкого наступления — главным образом из-за внушительной крепости XIX века на его западной окраине, потому что Брестская крепость могла послужить оборонительным опорным пунктом для загнанных в угол польских войск4. Следует отметить, что немцы наступали с такой быстротой, что, когда германские войска впервые показались под Брестом 13 сентября, то есть менее чем через две недели после начала вторжения, кое-кто из горожан решил, что эти солдаты — парашютисты, заброшенные из-за польской границы5.
Пять дней спустя, когда в город прибыла Красная армия, там все еще царило смятение. Помимо тех горожан, что радостно бросились встречать советских солдат как освободителей, были и другие, кто горячо надеялся, что Красная армия явилась им на помощь, чтобы спасти от германского вторжения: очевидно, такие домыслы распространялись в среде польских военных6. Однако официальные заявления советских властей, выпущенные в переводе на польский местным командованием вермахта, что свидетельствует о слаженном сотрудничестве обоих режимов, вдребезги разбивали подобные надежды, категорически утверждая, что вторжение Красной армии — всего лишь результат якобы произошедшего военного и политического краха Польши, и единственная его цель — защитить живущие здесь украинский и белорусский народы7. Эти красноармейцы, набившиеся в открытые кузова грузовиков или державшиеся поближе к своим танкам, отнюдь не спешили нападать на солдат вермахта. Нет, они ехали через весь город на запад, чтобы поприветствовать своих немецких коллег.
Поздним утром 18 сентября завязались первые контакты. По всему городу началось братание немецких и советских солдат: грязно-зеленые шинели смешались с мышино-серыми, сталинский авангард коммунистической революции встретился лицом к лицу с гитлеровским вермахтом. Поначалу осторожно, помня о совсем еще недавней вражде, стороны принялись делиться друг с другом пайками и общаться всеми способами, какими только можно, — в основном пуская в ход язык жестов и добродушные ужимки. Проще всего было начать с обмена куревом: русские доставали папиросы — грубые самокрутки, а немцы угощали их своими фабричными сигаретами, которые потом очень высоко ценились среди красноармейцев. Солдаты залезали на танки и броневики, осматривали их, и обе стороны неизменно шутили: «Наши — лучше». Несмотря на все идеологические расхождения, все улыбались в тот день вполне искренне. Один очевидец вспоминал потом, как солдаты вермахта, стоявшие по одну сторону улицы, приветствовали советских солдат, проходивших по другой стороне, восклицанием: «Коммунистэн! Гут!»8
Устанавливались контакты и на более высоких уровнях. Около 10.30 утра молодой советский офицер прибыл на бронированном автомобиле в немецкий штаб, размещавшийся в Бресте. Согласно немецким записям того времени, последовавшие переговоры, предметом которых было в первую очередь проведение демаркационной линии между советскими и германскими войсками, были «дружественными»9. Местный германский военачальник, генерал Хайнц Гудериан, испытывал меньше энтузиазма. Последние несколько дней были для него тяжелыми: его адъютанта, подполковника Роберта Браубаха, застрелил польский снайпер («болезненная утрата»), а затем ему пришлось оказывать помощь епископу Гданьскому, Эдуарду О’Рурку, который оказался в военной зоне и ни за что не хотел попадаться красным. Поэтому Гудериан досадовал на то, что для вывода немецких войск из Бреста назначен столь близкий крайний срок — всего через два дня. У его подчиненных оказалось слишком мало времени для эвакуации раненых и починки поврежденной техники10. Тем не менее советского офицера накормили завтраком и договорились о том, что официальная передача города под советский контроль состоится во второй половине дня 22 сентября.
В утро назначенного дня подготовка к передаче прошла гладко. В соответствии с договоренностями в 8.00 утра город вместе с крепостью перешел под полный контроль советских войск. А через два часа собралась совместная комиссия, чтобы уладить оставшиеся непроясненными вопросы и разногласия. Вскоре после этого Гудериан встретился со своим коллегой — бригадным генералом Семеном Кривошеиным, командиром советской 29-й отдельной танковой бригады. Кривошеин, еврей и пламенный коммунист, был невысоким жилистым человеком с несуразно смотревшимися на его лице усиками щеточкой а-ля Гитлер. Как и Гудериан, он был первопроходцем в танковом деле. Больше того, они даже могли быть давно знакомы, так как оба учились в немецкой бронетанковой школе «Кама» в Казани в 1920-е годы, когда Германия и Советская Россия уже налаживали сотрудничество. Ведя беседу по-французски, Кривошеин с Гудерианом обсуждали проведение совместного военного парада, который должен был ознаменовать официальную передачу города русским. Хотя Кривошеину эта идея не очень-то нравилась — он говорил, что его люди устали после долгого марша на запад11, — он все же согласился выделить пару подразделений для участия в торжественном марше вермахта и Красной армии, намеченном на вторую половину дня.
В 4 часа пополудни два генерала встретились вновь на небольшом дощатом помосте, спешно возведенном перед главным входом в бывший германский штаб — здание районной администрации на улице Унии Любельской. Стоя под флагштоком, на котором развевалось германское военное знамя (Kriegsflagge) со свастикой, Гудериан широко улыбался. Он великолепно смотрелся в серой шинели с алой подкладкой и в черных кожаных сапогах выше колен. Кривошеин, стоявший рядом, красовался в похожем наряде — в кожаном пальто с поясом и кожаных сапогах, надежно защищавших от осенних холодов.
А вокруг них, позади группы немецких командиров, отведенную для парада улицу заполняла смешанная толпа солдат вермахта и красноармейцев: мышино-серые немецкие шинели соседствовали с черными кожаными куртками советских офицеров, а грязно-зеленая форма пехотинцев — с темными комбинезонами танкистов. А еще дальше вдоль улицы выстроилось гражданское население. Среди брестчан была двадцатилетняя Раиса Ширнюк. Позже она вспоминала о том, как распространялись слухи о предстоящем событии: «О параде никто официально не объявлял, но «каблучная почта» сработала безотказно: уже с утра все в городе знали, что по площади пойдут маршем войска»12. А по свидетельству одного немца, толпа ликовала: собрались в основном представители непольских общин Бреста — белорусы и евреи, и они приветствовали Красную армию цветами и радостными возгласами13.
Грянул военный оркестр, и парад начался. Возглавила марш немецкая пехота — их опрятная форма и печатный шаг вызвали восхищенные замечания у горожан в толпе. Раиса Ширнюк вспоминала: «Немцы шли начищенные, бравые, ладные. Офицер командовал: «Лянгзам, лянгзам, абер дойтлих!» («Не спешить, не спешить, четче!»)»14. За ними следовали моторизованные части: мотоциклы с колясками, грузовики с солдатами и гусеничные тракторы, тянувшие крупнокалиберные орудия. Громыхали по мощеной улице и танки. Когда мимо трибуны проезжала очередная группа, ей бодро отдавали честь Гудериан с Кривошеиным, а в промежутках между приветствиями они дружелюбно беседовали.
Наблюдая за парадом, горожане неизбежно принялись сравнивать немецких солдат с русскими. Например, несколько примитивные танки Т-26 заметно контрастировали с более современными машинами вермахта — один советский танк даже чуть не съехал по скользкой плитке в придорожную канаву недалеко от трибуны15. Станислав Мирецки запомнил и другие отличия: ремни на советских солдатах были «брезентовые, а не кожаные, как у немцев», и если немцы тянули свою артиллерию грузовиками, то Красная армия использовала для этой цели лошадей, причем «кони… были малорослы и неприглядны, упряжь лишь бы какая»16. Раиса Ширнюк сделала похожие наблюдения и отметила, что на фоне немцев «красноармейцы смотрелись… невыгодно. Грязные сапоги, запыленные шинели, щетина на лицах»17. Другого очевидца жалкое зрелище, какое представляла собой советская пехота, привело к леденящим выводам. Борис Акимов привык «к ладным польским военнослужащим», поэтому красноармейцы поразили его «бедностью и неопрятностью». Однако вид этих солдат — «грязные, с запахом, по шеям насекомые» — навел его на более глубокие мысли. «В голову полезли сомнения: какую ж нам жизнь несут?»18 Своего рода ответ был получен уже вскоре. «К крайнему в колонне солдату из толпы подскочила женщина, твердившая сквозь слезы: «Родненькие… соколики…», а тот пихнул: «Отойди, тетка!»"19
Пока, навевая размышления о будущем, проезжала военная техника, взгляды толпы вдруг отвлекло два десятка истребителей люфтваффе, которые на бреющем полете пронеслись над трибуной. Гудериан, показывая на них, пытался перекричать шум моторов: «Немецкие асы! Колоссаль!» Кривошеин, сохраняя невозмутимость при виде немецких виртуозов авиации, отвечал: «У нас есть лучше!»20