Дитя Ноктурны

Рита намеревалась провести пару месяцев в Баллино, чтобы напитаться силой среди камней и пообщаться с друидами. Локи сопровождал ее. Они теперь были неразлучны. Диего смотрел на них и на Итсаску с Сержем так, что Настя подумала, он завидует этим парам. А он слушал, как взволнованно стучат сердца влюбленных при взглядах друг на друга и прикосновениях. И еще два маленьких сердца, чье биение он уловил своим звериным инстинктом. Рита не сказала, что беременна. Возможно, ведьма сама еще не знала об этом?



Он ушел раньше всех. Крепко обнял Настю на прощание. Пробормотал что-то неразборчивое по поводу того, когда они увидятся в следующий раз.

«Следующего раза не будет, Настя», — подумал он, глядя в потухшие глаза девушки.



Прямо из агентства с маленьким рюкзаком он отправился в аэропорт. Вещи ему были не нужны. Перелет в Эквадор был долгим, выматывающим. Потом еще автобус до деревушки на Амазонке. И наконец он вошел в лес, который встретил его шумно: стрекотом цикад, криками птиц и зверей. Диего медленно разделся, свернул одежду и убрал ее в рюкзак. Затем нашел приметное место: дерево у большого валуна, обернулся пантерой, схватил сумку и затащил ее на верхушку.

Затем пантера мягко спрыгнула вниз. Огляделась и принюхалась. Стрекот цикад не затихал ни на секунду, где-то периодически вскрикивали птицы. В этом шуме Диего предстоит жить. Привыкнуть к нему. Подчинить себе.

Черные пантеры бывают двух видов: ягуары и леопарды. На языке одного из местных племен ягуара зовут дагуар, что означает «как и мы». И черный ягуар нервно дернул хвостом. Он будет продолжать страдать как человек, но будет вести образ жизни зверя. Только в шкуре ему становилось чуть легче, потому что обострялись инстинкты охотника. А тут, в лесах Амазонки, придется выживать. Как раз то, что надо, чтобы пережить потерю Лики достойно. Как она того заслуживает.

И черная пантера исчезла в густых джунглях.



Наташа задержала дыхание перед выходом на сцену. Огни рампы слепили ее отсюда. Но она знала, что когда окажется в центре внимания, то уже ничто не будет иметь значения, только музыка и танец.

Ее обожженные руки были тщательно загримированы. И она больше ничего не боялась. В зале сидели ее хранители: ангел и демон. Впереди новый театральный сезон, новые спектакли, новые вызовы и преодоление себя. Но они всегда будут рядом с ней. Такие разные, такие непохожие, вечно пререкающиеся, ссорящиеся, но ради нее готовые на все. Демон, который влюблен в танец, придает ей чувственности и страсти в исполнении. Ангел, который управляет музыкой, дарит неукротимое стремление к возвышенному идеалу в искусстве. И она, новая королева балета. Избранная небесами для того, чтобы сделать этот мир чуточку прекраснее.

Наташа закрыла глаза, ловя последние аккорды перед своим появлением. И, растворившись в роли, преобразившись в принцессу-лебедя, она выплыла на сцену под аплодисменты поклонников.





ГЛАВА 20




Свобода от всего. Больше ничто не держало его.

В белом пространстве не было тела и чувств. Самаэль парил над всем, был всем… Его сознание больше не отягчено ни страданием, ни мыслями, ни желаниями. Но что-то мешало окончательно перевоплотиться в дух и приковывало нитью, что была тоньше волоса, какое-то воспоминание мешало, рудимент чувства, что-то мелкое, но очень болезненное, как мелкий камушек, что порой мешает людям идти вперед.

Воспоминание, которому он поначалу в ослепительной белизне своего нового существования не мог дать определения. Это был голос, слов он не улавливал. Только отдельный звук. А потом зеленый цвет чьих-то глаз. Таких печальных глаз, что нить притяжения натягивалась. Эти глаза то и дело появлялись в ослепительной белизне его сознания. И он вспомнил, чьи глаза так внимательно смотрят на него. А потом вдруг почувствовал все на свете, задохнувшись от нахлынувших чужих эмоций. Теперь он был везде и знал все, включая огромное отчаяние и тоску Насти.

Голос прозвучал вокруг, обволакивая его, качая на волнах резонансных высот.

— Теперь, сын мой, твое пребывание на земле завершено. Ты принес себя в жертву, испил до конца чашу и прощен за непослушание. И я вновь спрашиваю тебя: возьмешь ли ты свое предназначение или снова отвергнешь его?

Самаэль помолчал, взвешивая свое решение.

— Не хочу быть таким, как ты, Отец. Ты равнодушно смотришь на все. Все тебя лишь забавляет. Я не могу так. Я недостоин править.

— Неужели тысячелетия изгнания не научили тебя ничему? Разве ты не понял, что единственный способ помочь этому миру стать таким, как ты хочешь, — это стать для него всем? — Голос звучал устало, грустно. Самаэль помимо воли почувствовал боль Отца.

— Ты отверг меня…

— Глупец… Если бы я отверг тебя, смог бы ты быть там, где хотел быть, с людьми, мог ли бороться за них так, как сражался все это время? Да, я заполнил твое сердце Тьмой, но только для того, чтобы ты мог побеждать ее. Все это время ты лишь перебирал песок в поисках самородков. Я же даю тебе силы создавать новые самородки, новых людей. Новый мир. Ты станешь Отцом.

— Мое правление никак не решит беды человечества и мира. Без Матери…

— Возможно, ты сможешь договориться с ней лучше, чем я, — прервал его голос.

У него не было иного выхода. Все это время он выбирал роль демона, мятущейся души, потому что не хотел становиться всесильным. Он предпочел дарить выбор, не повелевать. Но ради одной земной девушки можно пойти и на эту жертву.

— Я приму свое предназначение, Отец. Только прошу, дай мне побыть с Настей, пока она живет.

— Ты же знаешь, что, как только Мать отнимет у нее силу, Настя сгорит очень быстро, возможно, ей отведен месяц жизни, не больше.

— Тогда прошу, поспеши. Позволь мне быть с ней. Хоть день, но пока она жива, я хочу успеть стереть страдание и боль из ее сердца. После этого я приму любое предназначение, все, что велишь, Отец.

— Я хочу только одного. Ты знаешь.

— А ты знаешь, чего хочу я.



Терпеть больше эту боль не было сил. Настя ежедневно по многу часов выполняла указание Матери, но не видела в нем смысла. Она лишь растягивает свои страдания. Эта работа была ей дана лишь для отвлечения. Мать и сама может все восстановить без нее.


Она больше не видела смысла в своей жизни. Подумать только, совсем недавно она бы возликовала, узнав, что останется жить. Но такой жизни она не хотела. Дело было не в том, что она зависела от демона, нет. Она научилась быть сильной, самостоятельной, доверять своей интуиции. Но именно интуиция и твердила теперь изо дня в день одну и ту же страшную песню: без связи с ним ты уже не ты.

Связь. Вот что придавало сил в самые страшные моменты. Понимание того, что они связаны не просто так. Что она для него, как и он для нее, важна. И этот свет, что рождался от их близости, развивался и креп для чего-то большего. Теперь же, казалось, что она не успела окончательно все осознать, развиться, а пуповину уже перерезали. А дышать самостоятельно не научили. И она задыхалась от этой боли. Физической боли.

И вот больше сил не осталось.

Она много раз думала, как можно покончить со всем. И все время возвращалась к одной и той же мысли: зеркала графа. Не зря они с первого раза манили и интриговали. Не зря они мелькали то и дело в видениях и реальности. Они ждут ее.

Возможно, они опустошат ее, заберут силу и душу. Тем лучше. Что угодно лучше, чем то, что она чувствует сейчас.

Особняк графа Виттури на Тибидабо. Лакей впустил ее молча, не задавая вопросов. Он всегда встречал ее молча. Только смотрел очень странно своими водянистыми и почти бесцветными глазами. Словно знал всякий раз, зачем она пришла.

Настя каждый раз отводила взгляд и старалась проскочить мимо. Но сегодня ее уже ничто не пугало и не смущало. И она долго смотрела в эти невыразительные и пустые глаза. Пока лакей сам не отвел взгляд. И, отступив в сторону, он поклонился ей.

Она поднялась на крыльцо гостьей, а в холл вошла хозяйкой. И пошла по комнатам, открывая все двери.

Она искала комнату с зеркалами в твердой уверенности, что они здесь есть и за ними не нужно лететь в Венецию. И оказалась права.

Здесь, в пустой узкой комнате с маленьким круглым окошком, через которое падал луч света, разрезавший комнату по диагонали на две неравные половины, стояло одно высокое, занавешенное черной тканью зеркало.

Настя приблизилась к нему очень медленно, словно подкрадывалась к опасному зверю. Ей было неизвестно, что именно видели в нем другие, но она была уверена, что зеркало напугает ее чем-то, чего она боится больше всего на свете. Оно заставит ее страдать, но, может быть, заберет и ее жизнь. Уйти в зеркальную пустоту казалось освобождением. Что именно показывают зеркала? Черноту нашей души? Будущее? Самое страшное наше наказание? Как заключать с ними сделку? Она не знала ничего. Но считала, что это будет что-то совершенно неожиданное.

Она не ошиблась.

Протянув руку к покрывалу, она сжала пальцами толстую ткань, вдохнула, будто собиралась нырнуть на глубину, и резко дернула. Полотно с тяжелым шорохом обрушилось с высоты зеркала, открыв черную широкую раму из камня и матовую черную поверхность зеркала. Минуту она стояла перед ним, почти не дыша. Зеркало напомнило ей могильную плиту, и озноб невольно пробежал по спине.

Наконец поверхность пошла волнами, а через мгновение появилось изображение. Она сначала сильно испугалась, увидев себя же, но тут же подавила страх. Она пришла сюда за этим.

Изображение не двигалось. Всмотревшись, она отметила, что оно похоже на ее настоящее отражение: за спиной девушки в зеркале была та же комната. Настя в отражении была одета точно так же, как пришла сюда: в длинное приталенное платье с широким вырезом на плечах. Чуть шевельнувшись, она убедилась, что зеркало и в самом деле всего лишь отражает ее саму. Стон разочарования готов был сорваться с ее губ, когда она заметила отличие: на голове у Насти в зеркале появился прекрасный венок из свежих цветов. Особо выделялись пионы и сирень, было много полевых цветов: медуница, васильки, ромашки. Тонкими прядками устремлялись вверх острые листья осоки и колоски еще зеленой пшеницы.

На лице девушки читалось то же недоумение, с каким созерцала венок Настя. Она даже потрогала свою голову, таким реальным он казался. Но венок был только в зеркале.

— Почему? — спросила она у зеркала. Где вообще страшные черные щупальца, которые должны забрать ее душу? Где нечто ужасное, что заставит ее умереть на месте? Ничего этого не было. Просто венок из трав и цветов? Боги жестоки. Они даже не дают умереть по твоему собственному выбору.

Позади Насти в зеркале мелькнула чья-то тень, девушка обернулась скорее от неожиданности, чем от страха. Но испугалась, увидев Азазелло.

Она не успела спросить, что он тут делает. Азазелло прыгнул на нее, в его руке сверкнул кинжал с волнистым клинком. Все происходило очень быстро, но в сознании Насти эти мгновения записались так четко, будто она видела все на медленной промотке. Заметив кинжал, она забыла о том, что мгновение назад собиралась расстаться с жизнью. Точнее, она хотела расстаться с ней добровольно, а отдавать Азазелло не собиралась. Настя отступила быстро в сторону, демон промахнулся, развернулся к ней, она схватила его руку с оружием и не знала, что делать дальше. Никаких особенных приемов она не знала, единственное, что подсказывало ей чутье: пока она контролирует оружие, она жива.

Настя вызвала волчицу, но Азазелло ударил ее в грудь, запечатывая своей силой зверя в ее теле. Столько ненависти было в его глазах, столько алчности, что она поняла: он ее одолеет. Он пришел за силой Матери.

От удара она ослабила хватку, Азазелло освободился и снова замахнулся. Настя поняла, что умрет, и ее последний взгляд упал на зеркало, которое стояло теперь за спиной у демона. В отражении стоял Самаэль.

Кинжал лишь слегка расцарапал кожу у нее на предплечье: Самаэль выпрыгнул из зеркала, набросился на Азазелло, оба демона откатились по другую сторону от солнечного луча, прочь от нее. Настя машинально скользнула по руке, закрывая порез, а потом у нее подкосились колени, и она опустилась на пол.

В полутьме было видно лишь возню двух тел, затем раздался страшный хрип, и все стихло.

Там, по другую сторону от света, тяжело дыша, остался только один из демонов.

Она протянула дрожащую руку. Ее пальцы пересекли границу темноты и оказались в луче света. Казалось, под кожей видны кости и сосуды, и в то же время залитая солнечным светом ее кожа мягко мерцала. Настя не решалась двигаться дальше. Нет, слишком часто она верила в миражи, представляя его рядом, ощущая его объятия и поцелуи. Нет. Это не может быть правдой. Это не может быть он. Но вот из тьмы к ней на свет он простер свою руку и легонько дотронулся до кончика ее пальца. Потом скользнул вниз, зажимая его между своих пальцев, продел их, перемежая с ее. Она издала жалобный то ли стон, то ли вскрик. Он был реален. Он был на самом деле, или она помешалась. Эта рука, что пожимает ее кисть, тянет на себя, и вскоре она вынуждена податься вперед, теряя равновесие, упасть на него, — реальна.

— Взгляни на меня. — Его шепот потерялся в ее волосах, Настя замотала головой, обвивая его руками, прижимаясь к нему как можно сильнее, закрывая глаза.

Она не хочет смотреть больше правде в глаза. Хочет остаться в этом мираже.

— Взгляни же, Анастасия.

— Нет! Нет! Я боюсь. Ты исчезнешь!

— Больше никогда не исчезну, слово демона. — Он смеялся.

Только его смех, который невозможно подделать миражу, невозможно повторить, заставил ее послушаться. Тесно прижимаясь щекой к груди Самаэля, она, не отрываясь, провела ею по его плечу, шее и прижалась к его лицу.

— Ну же, земная, ты же самая смелая. Взгляни на меня. Я тот же, что раньше.

Настя всхлипнула, крепко держа его за плечи, наконец отстранилась и взглянула на него.

Ее изумрудные глаза, самые прекрасные и печальные глаза из тех, что он знал, наполненные слезами, широко распахнулись, пока она узнавала его.

— Вот видишь. — Он запустил пальцы в ее волосы, и она прикрыла веки, отпуская новые слезы по руслам уже пролитых. Он целовал ее дорожки от слез, целовал глаза, губы, шептал:

— Примешь ли ты меня, Анастасия? Такого, каков я есть, и того, кем я был?

Хмельная от счастья, она запрокинула голову, пока он целовал ее шею, и отвечала горячо, захлебываясь от чувств: