Дикая роза

– Двадцать тысяч динаров, – сказала Уилла, когда они выезжали из лагеря племени бени-сахр. – Это же целая пропасть денег. И ты их не взял. Значит, я нравлюсь тебе, Том. Серьезно нравлюсь.

– Дело совсем не в этом, – ответил Лоуренс, и в его глазах блеснули озорные искорки.

– Не в этом? Тогда почему ты не продал меня Халафу?

– Потому что я запросил за тебя тридцать тысяч.





Глава 53




Двадцатиоднолетний Бен Коттон, уроженец Лидса, сидел на краю своей койки, крепко сцепив руки и опустив голову. Он находился в Уикершем-Холле, госпитале для ветеранов войны. Новенький протез ноги, позволявший сгибать ее в колене, валялся на полу, куда Бен только что его бросил.

Сид Бакстер остановился у открытой двери палаты Бена. Одной рукой он опирался на трость, в другой – держал стопку одежды. Крепкий орешек этот Бен, подумал Сид. С тех пор как парень оказался в госпитале, он почти не ел, почти не разговаривал и отказывался надевать протез. Доктор Барнс, главный психиатр госпиталя, перепробовал все методы воздействия и сдался. Он признался Сиду, что не может найти подход к упрямцу, и попросил его помощи.

– Бен Коттон? Я не ошибся? – спросил Сид.

– Угу, – не поднимая головы, ответил Бен.

– Я тут принес тебе одежду. Брюки. Рубашку и галстук. И джемпер. – (Ответа не последовало.) – Я подумал, тебе она понадобится, – продолжал Сид. – В комнате для посетителей ждет девушка. Хочет тебя видеть. Говорит, что приехала из Лидса. Остановилась в деревенской гостинице, но дольше задерживаться там не может. Это ей не по карману. Она провела здесь целую неделю, каждый день приходя в госпиталь и надеясь тебя увидеть. Я так думаю, что вниз ты еще не спускался, поскольку вся твоя одежда состоит из этой занюханной ночной рубашки.

– Я просил доктора Барнса сказать ей, пусть едет домой, – буркнул Бен.

– Кто эта девушка?

– Моя невеста.

– Парень, а тебе не кажется, что не слишком-то учтиво отсиживаться в палате, когда она приехала издалека и хочет тебя видеть? Посмотри, какой чудесный июньский вечер. Солнце еще не село. Птички поют. Почему бы тебе не спуститься вниз и не посидеть в саду?

Бен поднял голову и посмотрел на Сида. Глаза парня были полны злости.

– Прикажете поковылять вниз на единственной ноге и сказать: «Привет, а вот и я»? Потом прогуляться по саду и выпить чая?

– Почему бы и нет? – пожал плечами Сид.

– Почему бы и нет? Вы еще спрашиваете? Как я покажусь ей в таком виде? – с горечью спросил Бен, указав на культю. – Я больше не мужчина.

– Не мужчина? – переспросил Сид. – А что случилось? Неужто джерри вышибли тебе и мозги? – (Бен растерянно моргнул, разинув рот.) – Думаю, так оно и случилось. Это единственное приемлемое объяснение, почему ты торчишь в палате, скулишь, жалуешься на судьбу и жалеешь себя, вместо того чтобы спуститься вниз и встретиться со своей хорошенькой невестой.

Бен насупился. Он уже хотел прогнать Сида, как вдруг засмеялся. Смех звучал все громче, становясь истеричным, затем сменился громкими судорожными рыданиями. Сид видел такое не впервые. В госпитале работали прекрасные, образованные врачи, но их разговоры с пациентами отличались от грубой прямоты Сида. А грубость порой была единственным средством, вышибавшим раненых из психологической трясины.

Сид присел рядом, похлопывая Бена по спине и терпеливо дожидаясь, пока не схлынут эмоции.

– Ты закончил? – спросил он, когда парень затих, и Бен кивнул, вытирая рукавом глаза. – Я знаю твою историю. Читал твой послужной список. Ты ушел в армию в первые же дни войны. Три года воевал во Франции. Командование не раз хвалило тебя за храбрость. Воевал бы и дальше, если бы бомбой джерри не оторвало ногу. Ты валялся в грязи и едва не умер от потери крови. Потом от заражения. Полевой врач, лечивший тебя, признается, что ты каким-то чудом остался жив. Все это говорит о тебе как о полноценном мужчине. Вот так-то, Бен Коттон. С одной ногой ты в большей степени мужчина, чем очень и очень многие с двумя.

Бен молчал, однако Сид видел, как у парня двигается челюсть. Он наклонился, поднял протез и протянул Бену, надеясь, что тот возьмет. Бен взял и начал его пристегивать.

– Я не могу нормально ходить, – признался парень. – Шаркаю, как старик.

– Пока не можешь, – поправил его Сид. – Нужно поупражняться. Не торопись и займись этим.

– А что с вашей ногой? – спросил Бен. – Я вас видел. Вы хромаете. Тоже ранили на войне?

– Нет. Меня покалечил молодой бычок. А потом попался врач-неумеха. Давно это было. И далеко отсюда. В Денвере. Я работал на скотобойне. Один из бычков вырвался и опрокинул меня, сломав мне ногу. Врач соединил кости, но кое-как. Они неправильно срослись. В основном нога меня не беспокоит, но иногда начинает болеть, и тогда я хожу с тростью.

– Вы ведь женаты? – спросил Бен. – На той докторше?

В его вопросе Сид уловил настороженность.

– Да, – ответил Сид. – Она полюбила меня до того, как я сломал ногу. И продолжает любить до сих пор. – (Бен кивнул.) – Я принес тебе одежду. А то врачи говорят, что ты разгуливаешь по коридорам в ночных рубашках. Зачем – понять не могу. Неудивительно, что ты не чувствуешь себя мужчиной. Давай-ка надевай брюки.

Бен поблагодарил его, потом оделся и встал. Он сделал несколько неуклюжих шагов, остановился у двери и, стиснув кулаки, посмотрел на Сида.

– Я боюсь, – признался парень.

– Я тебя не упрекаю, дружище. Женщины страшнее любого оружия в арсенале этих чертовых джерри.

Тогда Бен улыбнулся. Потом развернул плечи и пошел к лестнице.


Выждав несколько минут, Сид тоже спустился вниз, мельком заглянув в комнату для посетителей. Невеста Бена – ее звали Аманда – плакала и смеялась. Сид видел, что это слезы радости.

Сид отошел от двери. Мимо проходил доктор Барнс. Судя по плащу, шляпе и портфелю в руке, психиатр собирался домой. Он тоже заглянул в комнату для посетителей и улыбнулся.

– Поздравляю, мистер Бакстер! Браво! – тихо сказал врач.

– Думаю, мы скоро увидим, как у Бена появится аппетит, он станет разговорчивее и начнет усерднее учиться ходить на новой ноге. Не правда ли, удивительно, как женщинам удается нас встряхнуть?

Доктор Барнс засмеялся:

– Удивительно, как вам удается справляться с трудными пациентами.

– Для этого самому нужно побывать в передряге, – ответил Сид.

Барнс сообщил, что уходит домой, и спросил, не составит ли Сид ему компанию.

– Я тоже скоро пойду. Но сначала хочу навестить Стивена, если вы не возражаете.

– Ничуть, – ответил доктор Барнс и нахмурился. – Есть какие-нибудь признаки жизни?

– Возможно, – дипломатично ответил Сид.

– Вы серьезно? – обрадовался психиатр.

– Погодите радоваться, дружище. Я же сказал «возможно». Пока не знаю. Мне показалось, что я увидел проблеск. Вчера, когда водил его в конюшню. Я узнал, что его родня – фермеры, и решил…

– Как вы это узнали? Стивен отказывается говорить.

– Написал его отцу. Попросил как можно подробнее рассказать о жизни Стивена. Довоенной, разумеется. – (Удивленный доктор Барнс кивнул.) – Вот так мне и пришла мысль взять его в конюшню, поводить среди лошадей и коров. Мне показалось… может, я это только вообразил… но мне показалось, что его дрожь немного уменьшилась. Я видел, как у него изменился взгляд, когда он увидел Ганнибала, крупного тяглового жеребца. Это длилось всего секунду. Вот я и решил нынче вечером снова прогуляться с ним в конюшню, когда животные вернутся с полей и там будут доить коров.

– На редкость нетривиальный метод, но, ради Бога, продолжайте. Спокойной ночи, Сид.

– Та-ра, док.

Сид прошел по длинному коридору в конец здания. Стены палат, находящихся там, были обиты войлоком и не имели коек. Только матрасы. Эти палаты предназначались для жертв психических травм. Многие из них совершенно не пострадали телом, однако Сид знал: из всех пациентов Уикершем-Холла эти – самые тяжелые и закрытые для внешнего воздействия.

Когда они с Индией открывали этот госпиталь, оба и понятия не имели о фронтовых психических травмах. Они были готовы принимать пациентов, лишившихся рук и ног, получивших сильные ожоги и травмы черепа от пуль и осколков. Но для них самих было настоящим шоком увидеть дрожащих и трясущихся молодых мужчин. Иные сидели в колясках, застыв, как изваяния. Глаза одних были плотно закрыты, у других – опущены вниз, у третьих – почти вылезали из орбит, словно они и сейчас смотрели на массовую бойню, повредившую рассудок.

Доктор Барнс предлагал таким пациентам рассказать о пережитом на поле боя, поделиться случившимся, а не держать в себе. Иногда это давало результат, иногда нет. Сид внимательно наблюдал за методикой психиатра. Тот, конечно же, руководствовался самыми благими намерениями, однако Сида терзали сомнения. Эти солдаты прошли через ад кромешный. Поможет ли им рассказ о пережитых ужасах?

– Ну кто захочет снова и снова говорить об этом? – спросил он у Индии. – Разве наши бедняги не хотят попросту забыть все это? Им хочется любоваться деревом, гладить собаку и не вспоминать, как сидели в окопах. По крайней мере, до тех пор, пока не окрепнут и не научатся справляться с воспоминаниями.

– Похоже, у тебя появилась идея, – сказала Индия.

– Может, и появилась. Очень может быть.

На следующий день Сид отправился к доктору Барнсу и спросил, не разрешит ли он вывести часть пациентов на прогулку. Эти люди столько дней провели в четырех стенах, что ходьба на свежем воздухе принесет им только пользу. Доктор Барнс, всячески старавшийся облегчить участь своих пациентов и откликавшийся на любые полезные предложения, быстро согласился.

Сид начал с девятнадцатилетнего Вилли Маквея. Весь взвод этого парня погиб на Сомме. Сам Вилли получил ранение в бок и целых два дня пролежал на поле сражения, рядом с мертвыми и умирающими товарищами, пока его не обнаружил военный врач. Когда его привезли в Уикершем-Холл, его тело напоминало статую, а широко распахнутые глаза сверкали, как у испуганной лошади.

Апрельским утром Сид взял Вилли под руку, и они двинулись вокруг Уикершем-Холла, обойдя все триста акров. Шли медленно. Сид опирался на трость, а Вилли ковылял на негнущихся ногах. По дороге Сид показывал парню расцветающие нарциссы и тюльпаны, свежие листочки на иве и готовые распуститься бутоны сирени. Когда они пришли на огород, Сид усадил Вилли между вскопанными грядками и засунул его одеревеневшие руки в сочную, влажную землю.

Эти прогулки длились пять недель подряд, не давая никаких заметных результатов. Но Сид не оставлял своей затеи. И вот через два месяца прогулок вокруг госпиталя и по окрестным лесам Вилли вдруг присел в саду перед кустиком земляники, сорвал ягоду, съел и спросил, можно ли ему еще.

Сид сорвал ему вторую земляничину, а потом собрал целую корзинку. Попроси его Вилли, он охотно принес бы парню всю землянику, какая росла в саду. Сид стоял и смотрел, как Вилли ест ягоды. Ему хотелось хлопать в ладоши и пританцовывать на месте.

На следующий день Сид спросил садовника Генри, не разрешит ли он Вилли пропалывать грядки.

– А если этот парень истерику закатит? Истопчет мне все посадки?

– Не закатит, Генри. Знаю, что не закатит, – ответил Сид.

На самом деле он ничего не знал и где-то даже опасался, что если что-то случится, то достанется ему, а не садовнику. Но опасения были напрасными. Сид уселся на краю огорода и наблюдал за Вилли с беспокойством молодой мамаши, чье дорогое чадо делает первые шаги. Поведение Вилли было безупречным. Он пропалывал грядки, заботливо присыпая землей основание каждого кустика, а затем помогал Генри собирать ягоды.

В конце дня Генри похвалил его работу, на что Вилли простодушно ответил:

– У моего отца был земельный надел. Я часто помогал ему.

Это были самые длинные фразы, произнесенные им с момента появления в госпитале.

Конечно же, случались и рецидивы. Гроза загнала Вилли под скамейку. Сид и Генри потратили добрых два часа, уговаривая парня вылезти. Обратная вспышка у мотоцикла повергла пациента в бегство. Он с воплями бросился в здание госпиталя и три дня не вылезал из палаты. Однако успехов было больше, чем рецидивов. Это касалось не только Вилли. Радовал Сида и Стэнли. Сид узнал, что тому нравится месить тесто для хлеба. Повторяющиеся движения действовали на него благотворно. Теперь он помогал госпитальной поварихе миссис Калверт печь хлеб. Прогресс наблюдался и у Майлза. Тот без конца играл на воображаемом пианино, пока Сид не купил ему настоящее, и теперь Майлз исполнял Брамса, Шопена и Шуберта, разнообразя досуг пациентов.

А вот в поведении Стивена не было никаких сдвигов к лучшему. Этого беднягу, тронувшегося рассудком, привезли в госпиталь полгода назад. На шее краснели следы от веревки. Стивен пытался покончить с собой.

Стивен бросал Сиду вызов. Сид неутомимо работал с ним день за днем, применяя все мыслимые способы. Когда ни один из них не дал результата, мелькнула мысль написать отцу Стивена и расспросить о жизни сына в родном доме. Отец быстро ответил, описав свою ферму, поля и скот. Так Сид узнал о норовистой тягловой кобыле Белле, управляться с которой мог только Стивен.