Дикая роза

Возможно, Джо прав, и на нее действительно не угодить. И тем не менее Фиона не могла заглушить в себе настойчивый тихий голос, который звучал в самой глубине ее души и никогда не ошибался. Этот голос продолжал твердить, что все произошло слишком уж быстро.

Фиона взглянула на часы. Без десяти час. Ей на плечи легла чья-то рука, чьи-то губы коснулись щеки. Это была Мод. Рядом стоял высокий, обаятельный, безупречно одетый Макс фон Брандт. Фиона тоже поцеловала Мод в щеку, поздоровалась с Максом, после чего Мод с Максом пошли искать свободные стулья.

Фиона заметила еще несколько гостей, появившихся позже остальных: Шеклтонов, Джорджа Мэллори с невестой, Рут Тернер, миссис Олден. Она вглядывалась в лица родных и друзей. На свадьбу приехали Питер и Роуз Бристоу, родители Джо, а также его братья и сестры со своими детьми. Приехали Розены и Московицы, Харриет Хэтчер с родителями, дворецкий Фостер, друзья Шейми, с которыми он странствовал, и подруги Дженни в ярких весенних платьях и шляпках.

Легкий ветер коснулся ее щеки, и Фиона подняла глаза к небу, надеясь, что ветер не предвещает дождь. Было самое начало мая, когда английская погода еще слишком переменчива. Но нет, солнце по-прежнему ярко светило, синело небо, а в саду после зимней спячки расцветала новая жизнь. Ее вдруг поразила красота окружающего мира. Фионе захотелось остановить время, чтобы навсегда сохранить этот удивительный весенний день. С пронзительной ясностью она вдруг поняла: вместо чрезмерного беспокойства и вечного поиска проблем ей стоит наслаждаться этой благодатью и благодарить судьбу за то, что такой радостный день она встречает в окружении множества дорогих ей людей. Ведь радостные дни далеко не всегда следуют вереницей.

В прошлом ей уже доводилось терять близких. Однажды она едва не потеряла Джо. Эти потери и приносимое ими ужасное горе породили в ней вечный страх потерять еще кого-то из любимых ею людей. По той же причине у нее часто возникали мрачные мысли, заставляя ее думать о плохом – реальном или воображаемом – и мешая видеть хорошее.

Но сегодня все складывалось на редкость хорошо. Шейми нашел себе удивительную женщину, и если он был чрезмерно взбудоражен женитьбой, то имел на это полное право. Женитьба на такой женщине взбудоражила бы любого мужчину. Фиона ругала себя за глупость. Ну сколько можно волноваться? Она решила раз и навсегда освободиться от этой укоренившейся привычки.

Через несколько минут приглашенный ею струнный квартет заиграл свадебный марш. Все встали. В проходе появился улыбающийся Альби Олден, шафер Шейми. За ним шел Шейми, невероятно обаятельный в серой визитке. Позади него шли две девочки – младшие дочери Эллен, сестры Джо. Одна несла подушечку с кольцами, другая разбрасывала цветы. За ними следовала подружка невесты и, наконец, сама невеста: красивая, улыбающаяся, под руку с отцом.

Преподобный Уилкотт поцеловал дочь и вложил ее руку в руку Шейми. И это мгновение мне хочется остановить, снова подумала Фиона.

– Пусть оно продлится вечно, – прошептала она. – Ну пожалуйста, пусть продлится.





Глава 23




– Меня всегда удивляло, как солнце может светить в такие дни, – с грустью произнес Шейми.

– Тот же вопрос я задавала, когда умерла мама, – сказала Дженни, беря его за руку. – Отец мне говорил: это напоминание о том, что тьма обязательно сменяется светом и что со временем наше горе сменится радостью.

Их разговор происходил в гостиной Олденов перед гробом. Два дня назад адмирал Олден проиграл битву с раком. Шейми с женой пришли отдать последний долг. Затем тело адмирала перевезут в Вестминстерское аббатство, где пройдет траурная церемония, а оттуда – на кладбище для скромных похорон, на которых будут только близкие.

– Он был человеком старого закала. Долг и служение – превыше всего. Один из лучших людей, каких я знал. – Шейми замолчал, справляясь с нахлынувшими чувствами. – Мальчишкой я часто плавал на яхте вместе с его семьей. Адмирал давал мне первые уроки мореплавания. Он видел, что я люблю море и путешествия, и всячески поддерживал меня в этом. Он был мне как отец.

– Хочешь побыть с ним наедине? – спросила Дженни, прильнув в руке мужа.

Шейми лишь кивнул, говорить он не мог.

– Не торопись. – Дженни поцеловала его в щеку. – Я буду с Фионой и Джо.

Шейми достал платок, вытер глаза, затем высморкался. Он понимал: нужно бы пойти вместе с Дженни, но не мог. В нем по-прежнему бурлили горестные чувства, которые он не хотел показывать другим. И тогда он побрел по гостиной, разглядывая книги на полках, картины и семейные реликвии.

Этот дом был хорошо знаком Шейми. Мальчишкой он катался здесь на перилах, бегал за Альби по коридорам, пил горячий шоколад с печеньем на теплой уютной кухне. Но из всех уголков дома самым памятным была гостиная. Не счесть, сколько раз они с Альби сооружали здесь индейское типи из простыней и одеял миссис Олден. Вечерами они усаживались у камина, и адмирал рассказывал им о своих океанских плаваниях и приключениях. Вспомнилась игра в шашки на ковре. Песни, которые они пели, а миссис Олден аккомпанировала им на пианино.

Шейми коснулся желтовато-белой клавиши, вслушался в быстро затихающий звук. Потом взглянул на фотографии, расставленные на пианино. Снимки кораблей, которыми командовал адмирал. Снимки парусных судов, на которых он участвовал в гонках. Здесь же стояли семейные фотографии. Многие из них были сделаны на борту адмиральской яхты «Трейдвинд». Олдены и Шейми – вместе с ними. Один снимок был датирован июлем 1891 года, второй – августом 1892-го, а третий – июнем 1893-го. Все они из его детства, казавшегося бесконечным.

Здесь же стояли в рамках детские и подростковые снимки Альби. Был и тот, где он получал докторскую степень в Кембридже. С ними соседствовали снимки Уиллы: ранние, со смешными косичками и в фартучке. Снимки Уиллы-подростка в брюках, стоящей на вершине валуна или за штурвалом «Трейдвинда». И наконец, Уиллы-девушки – привлекательной девушки в платье цвета слоновой кости и таких же чулках.

Шейми взял эту фотографию и стал всматриваться. Он хорошо помнил и платье, и тот вечер. Им было семнадцать. Олдены устроили званый обед, ради которого Уилла и надела платье. Потом все трое, расстелив на заднем дворе одеяло, лежали и смотрели на небо. Через несколько дней Шейми должен был отправиться в свою первую экспедицию. Пройдут годы, прежде чем он снова увидит Альби и Уиллу. Помнится, Альби ушел в дом – раздобыть еды. Они с Уиллой остались вдвоем. Вот тогда-то Уилла поцеловала его и попросила однажды встретиться с ней под созвездием Ориона.

Помнил Шейми и их новую встречу. Спустя шесть лет они встретились, правда не под звездами, а в пабе «Пикерель» в Кембридже. Уилла подзадоривала его взобраться по стене церкви Святого Ботольфа и утверждала, что он не сможет превзойти ее в скорости. Они заключили пари: если выиграет Шейми, Уилла купит ему новые горные ботинки, а если победит она, он вместе с ней отправится в Африку покорять Килиманджаро. Уилла победила, выиграв не только пари и путешествие. Она завоевала его сердце.

А потом было возвращение из Африки, уже без Уиллы. Он стоял в этой же гостиной и рассказывал ее родителям о случившемся. Шейми думал, они станут винить его, как он винил себя, однако не услышал ни единого упрека. Они догадывались о его чувствах к их дочери и говорили, что глубоко сожалеют о таком окончании путешествия. Решение Уиллы отправиться на Восток вместо возвращения домой очень тяжело подействовало на адмирала и миссис Олден.

– Как ты могла это сделать? – спрашивал Шейми, глядя на фотографию. – Как ты могла столько лет провести вдали от родного дома и ни разу не приехать?

Адмирал любил дочь. Уилла тоже любила отца. Она дорожила его мнением, ища в его глазах одобрение и восхищение каждым своим поступком. Мать и брат неделями слали ей письма, умоляя вернуться в Лондон и повидаться с отцом, пока еще не поздно. Как она могла отмалчиваться? Откуда в ней столько жестокости? Уилла и с ним поступила жестоко, но он всего лишь ее возлюбленный, которому она разбила сердце. А адмирал Олден был ее отцом.

Шейми поставил фотографию на место, зная, что никогда не получит ответа на этот вопрос. Уилла была обязана приехать и проститься с отцом. Сейчас она должна была бы находиться рядом с матерью, помогая переживать боль утраты. Ведь миссис Олден прожила с мужем более сорока лет. И Альби тоже требовалась помощь сестры. Он в одиночку мужественно утешал сокрушенную мать, занимался устройством траурной церемонии, похорон и поминок, попутно справляясь с собственным горем. По всем человеческим законам Уилла должна была бы сейчас находиться рядом с близкими. Но ее не было.

Шейми вернулся к гробу. Он достал из кармана камешек и подсунул под сложенные руки адмирала. Горсть этих камешков он привез с обледенелых берегов моря Уэдделла. Если бы не адмирал, ему бы никогда не видеть тех мест. Шейми тяжело сглотнул, отдал адмиралу прощальный салют и покинул гостиную, перейдя в другую, поменьше.

Дженни сидела на диване и разговаривала с миссис Олден, расположившейся напротив. Шейми устроился рядом с женой. Дженни молча взяла его за руку. Ее прикосновение немного притупило его горе. В мозгу Шейми снова мелькнула мысль, часто посещавшая его в эти недели: как заботливо относится к нему Дженни и как он рад, что женился на ней.

Шейми улыбнулся про себя, вспомнив свои чувства, когда Дженни сообщила ему о беременности. Он не испытал никакой радости. Наоборот, он был шокирован. Перед глазами промелькнула вся его жизнь, что бывает у людей на грани смерти. Но он сразу же понял, как должен поступить. Дженни забеременела от него, а потому он не имеет права уплывать в Антарктику и оставлять ее в Лондоне одну. Каково было бы ей переживать тяготы беременности и своего положения незамужней женщины? Так мог поступить только конченый мерзавец. И Шейми принял единственно правильное решение, достойное порядочного мужчины: он сделал Дженни предложение.

Прося ее выйти за него, Шейми испытывал страх и болезненное чувство раздвоенности. Он понимал: этим предложением он теперь прощается с Уиллой раз и навсегда. Но, к его большому удивлению, согласие Дженни сделало его счастливым. Едва она сказала «да», весь страх пропал, и в последующие дни он испытывал лишь облегчение и удовлетворенность.

Слова произнесены, решение принято. По сути, он принял все решения. Он останется в Лондоне и согласится на предложенную КГО работу, а путешествия оставит другим, тем, кто моложе и неукротимее его. Тем, кому нечего терять, кроме самих себя. Шейми твердил себе, что ошибался, веря, будто Уилла Олден – единственная женщина, которую он может любить. Он был полон решимости отпустить печальную, разрушительную любовь к Уилле и принять любовь, предлагаемую Дженни. Свои воспоминания об Уилле: ее смех, то, как она смотрела на него, когда они поднимались на Мавензи, вкус ее губ… все это он поместил в сейф и запрятал в потаенные глубины, чтобы никогда не открывать снова.

Впервые за многие годы Шейми находился в ладу с собой, испытывая спокойствие, удовлетворенность и легкость. Исчезли тревоги и взбудораженность. Исчезло ощущение незаживающей внутренней раны.

«Да, все эти годы я ошибался», – мысленно говорил себе Шейми, сжимая руку Дженни. Наконец-то он нашел любовь. Он знал, что нашел. Он обрел счастье с женщиной, сидящей рядом. Уилла Олден принадлежала прошлому и останется в прошлом. Его будущее – жизнь с Дженни Уилкотт.


Миссис Олден извинилась и встала, чтобы поздороваться с кем-то из приехавших дальних родственников. Дженни спросила у Шейми, не хочет ли он еще чая.

– Нет, дорогая, спасибо. Я уже выпил три чашки, и выпитый чай просится наружу. Пожалуй, навещу-ка я уборную. Я быстро.

Ему пришлось идти мимо большой гостиной, где лежал адмирал Олден. Проходя, Шейми услышал голоса: мужской и женский. В какой-то момент они зазвучали громко, но тут же стихли. Что бы ни обсуждали эти люди, его, Шейми, их разговор не касался. Он надеялся, что оба сознают, где и при каких обстоятельствах они спорят, а потому быстро замолчат и уйдут.

Но он ошибся. Возвращаясь из уборной, он обнаружил, что голоса продолжают звучать, причем громче. Во всяком случае, мужской. К своему удивлению, Шейми узнал этот голос. То был Альби.

Тревожась за друга, Шейми приоткрыл дверь и просунул голову. Альби расхаживал взад-вперед. Рядом стоял странного вида субъект: высокий, тощий, одетый в широкие болтающиеся брюки, красную хлопчатобумажную куртку и с шарфом на голове. Шейми видел его со спины. Судя по мятой, запыленной одежде, собеседник Альби явился сюда из дальнего путешествия. А где же женщина? Шейми мог поклясться, что второй голос принадлежал женщине.

Разговор продолжался, больше похожий на спор. Говорил один Альби. Чувствовалось, его друг сердит и едва сдерживается.

Почему этот человек вздумал донимать Альби, причем сейчас, в день такой скорби? Тревога Шейми возросла, и он решил вмешаться. В этот момент неизвестный направился к гробу. Шейми заметил, что он прихрамывает.

И вдруг с пронзительной, мучительной ясностью Шейми понял, кто это. Он быстро попятился, рассчитывая выбраться незамеченным, однако спешка его и подвела. Шейми налетел на пьедестал с тяжелой китайской вазой. Ваза качнулся и раньше, чем Шейми успел ее поймать, грохнулась на пол и разбилась. Странный человек обернулся и оказался женщиной. Ее большие зеленые глаза, полные слез, округлились, в них читалось узнавание и душевная боль.

– Здравствуй, Шейми, – произнесла Уилла Олден.





Глава 24




Шейми застыл на месте. Эмоции, охватившие его, были подобны свирепому арктическому ветру. Печаль и гнев за то, как она обошлась с ними и со всеми. Жалость к ней и чувство вины за случившееся с ней. И любовь. Самым сильным из захлестнувших его чувств была любовь.

Он любил ее. До сих пор. Ничуть не меньше, чем в день признания на вершине Килиманджаро. Ничуть не меньше, чем после чтения ее прощальной записки.

– Здравствуй, Уилла, – тихо сказал он, не в силах отвести от нее взгляд.

Ее лицо исказилось гримасой. По щекам текли слезы. Уилла нерешительно шагнула к нему, затем остановилась.

– Блудная дочь вернулась, – нарушив молчание, язвительно произнес Альби.

Уилла поморщилась, как от удара. Казалось, Альби не заботит, что его слова ее ранят. Он не торопился обнять сестру, с которой не виделся столько лет. Наоборот, он старался встать подальше.

Шейми вспомнил их последнюю совместную встречу в «Пикереле». Это было целую вечность назад. Шейми и Альби пили там пиво, когда неожиданно появились Уилла и Джордж. Она была в мужской одежде: твидовых брюках и мешковатом свитере. Свои вьющиеся каштановые волосы она коротко подстригла, что еще сильнее подчеркивало ее тонкую шею и высокие скулы. Глаза у нее тогда были веселыми, дерзкими и полными жизни.

Нынешняя Уилла очень сильно отличалась от девушки из его воспоминаний. Изможденная. Снедаемая беспокойством. С загорелым, обветренным лицом. Волосы не короткие, заплетены в длинную толстую косу. Но и сейчас Уилла оставалась красивой. Ее глаза ничуть не утратили прежней вызывающей проницательности. Заглянув в них, Шейми увидел то же, что видел всегда: такую же беспокойную, ищущую душу, какая жила и внутри его.

Он открыл рот, собираясь сказать ей о своих чувствах, желая сказать что-то, что исправило бы ситуацию и перекинуло мост через возникшую между ними пропасть, но смог лишь произнести:

– Что ж, может, выпьем по чашке чая?

– Нет, не выпьем, – возразил Альби, посмотрев на него с неприязнью. – Здесь не чертов Эпсом, и я не собираюсь распивать чертов чай на чертовой лужайке!

С этими словами Альби ушел, хлопнув дверью и оставив Шейми и Уиллу одних.

Уилла рукавом вытерла со щек слезы.

– Он жутко зол на меня. Назвал меня жестокой, – сдавленно поговорила она. – Я ведь не нарочно опоздала. Я даже не знала, что отец болен. Письма от Альби и матери добрались до меня с большим запозданием. Едва получив их, я сразу же отправилась в дорогу. Это было полтора месяца назад. Я спешила, как только могла. – Она покачала головой. – Альби и слышать не желает. Мама уже простила меня, а он – ни в какую. – Она печально улыбнулась. – Я хотя бы поспела на похороны. Это ведь тоже прощание, правда? Не такое, какого бы мне хотелось, но единственно возможное. – Уилла замолчала, глядя на гроб. – Я и подумать не могла, что он умрет. Только не он. Он был таким сильным, полным жизни.

Она разрыдалась, закрыв лицо руками.

Шейми подошел к ней, желая успокоить. Человек, лежащий в гробу, был ее отцом. Дом, в который она вернулась, был ее родным домой. И тем не менее Уилла казалась здесь совершенно чужой, совершенно одинокой.

– Мне очень жаль, Уилла, – коснувшись ее спины, сказал Шейми. – Мне очень жаль.

Она повернулась к нему, беспомощная, раздавленная.

– Шейми, а мне жаль, что я не смогла проститься по-настоящему, – сквозь всхлипывания призналась она. – Я жалею, что не смогла сказать отцу, как много он для меня значил и как сильно я его люблю. Если бы я добралась сюда неделей раньше!

Горе Уиллы было настолько глубоким и мучительным, что на глаза Шейми тоже навернулись слезы. Не отдавая себе отчета, он крепко обнял Уиллу. Ее горе исторгалось судорожными рыданиями. Шейми чувствовал, как вздымается ее грудь. Ее руки цеплялись за его рубашку. Он держал Уиллу в объятиях, а она продолжала содрогаться от рыданий. Потом слезы иссякли, и она, изможденная, обмякла в его руках. Шейми по-прежнему обнимал ее, захваченный их общим горем и тем, что она рядом. Уилла, которую он и не надеялся увидеть снова, которую любил и иногда ненавидел.

– Шейми, мне его недостает. Мне его очень сильно недостает, – прошептала она, когда к ней вернулась способность говорить.

– Знаю. Мне его тоже недостает.

Оба услышали, как открылась дверь.

– Шейми! – позвал женский голос. – Ты здесь?.. Ой, извините! Я… Шейми?