Дикая роза

– Послушай, парень, сейчас только март, – уже мягче заговорил Шеклтон. – Я отплыву не раньше августа, если не позже. Не торопись. Все хорошенько обдумай. Я хочу, чтобы ты был в составе экспедиции. Сам знаешь. Но ты должен поступать так, как лучше для тебя.

– Да, сэр. Спасибо. Я подумаю, – сказал он Шеклтону.

Если бы я знал, что́ для меня лучше, мысленно добавил он.





Глава 15




Макс фон Брандт глубоко затянулся сигаретой и медленно выпустил дым. Облако дыма было сейчас как нельзя кстати, помогая маскировать зловоние.

Он сидел на единственном стуле комнаты, занимаемой им в «Даффинс». Напротив, на кровати, сидела Глэдис Бигелоу. Она вздрагивала от рыданий. Ее дважды вытошнило прямо на кровать и, судя по всему, вскоре вытошнит снова. Макс сорвал с кровати одеяло, простыни, прихватил подушку и снес вниз, бросив в мусорный бак. Однако запах блевотины все равно сохранялся.

Посередине комнаты на столе лежало то, что вызвало потоки слез Глэдис, – отвратительные, непристойные фотографии. Снимки запечатлели женщину на постели: нагую, с разведенными ногами. Лицо женщины было отчетливо видимым. Максу эти фотографии были хорошо знакомы, ведь он сам их делал несколько дней назад.

– Смилуйтесь, – всхлипывала Глэдис. – Я не могу. Не могу это сделать. Пощадите.

Макс снова затянулся и сказал:

– У вас нет выбора. Если откажетесь, я отправлю снимки Джорджу Бёрджессу. Вы немедленно лишитесь работы, а при вашей подмоченной репутации новой вам будет не найти. А ведь эта работа – смысл вашей жизни, Глэдис. Вы сами мне это говорили, и не раз. Что еще у вас есть? Семья? Муж? Нет. И вероятно, не будет, если эти снимки станут достоянием общественности.

– Я покончу с собой, – сдавленно произнесла Глэдис. – Спрыгну с Тауэрского моста.

– А кто потом будет присматривать за вашей больной матерью? – спросил Макс. – Кто будет оплачивать счета за ее лечение? Покупать ей еду? Оплачивать жилье? Кто будет по воскресеньям вывозить ее коляску в парк? Эти прогулки так много значат для нее. Всю неделю она с нетерпением ждет воскресенья. Вашу мать заберут в приют для одиноких стариков. Думаете, там станут с ней возиться? Хорошо, если не забудут покормить.

Глэдис закрыла лицо руками. Из горла вырвался стон, полный душевной муки, чем-то похожий на стон раненого зверя. У нее снова начались рвотные судороги, однако исторгать было уже нечего.

Макс положил сигарету на край пепельницы и скрестил руки на груди. Его самого почти выворачивало от этой убогой комнаты в меблирашках, от запаха блевотины и отчаяния. Он ненадолго закрыл глаза и мысленно представил место, куда хотел перенестись: первозданное, свободное, куда еще не дотянулись человеческие руки.

Это было место сверкающей белизны, чистоты и холода. Называлось оно Эверест – крыша мира. Однажды, когда вся эта европейская мерзость закончится, он туда вернется и, быть может, разыщет Уиллу Олден, первозданную и прекрасную, как сама гора. Такая надежда помогала ему жить.

От воспоминания о далеких местах и той странной женщине ему захотелось встать и уйти. Покинуть жалкую комнату, в которой он сидел, и жалкую, зареванную девицу. Убраться из этого убогого Уайтчепела. Появляясь здесь, он каждый раз рисковал жизнью. Макс это знал. Он слышал, что парни из Кембриджа продолжают за ним охотиться, и его встреча с ними – лишь вопрос времени. Нет, пусть все идет так, как должно. Исчезнуть прежде, чем он выполнит порученное задание, означало бы подставить под удар жизни других людей. Миллионы жизней. И потому он оставался.

Макс выждал еще несколько минут, давая Глэдис время прийти в себя, затем спросил:

– Так вы сделаете это? Или мне послать снимки вашему начальнику?

– Сделаю, – глухо ответила она.

– Я знал, что здравый смысл в вас возобладает, – сказал Макс, раздавил окурок в пепельнице и подался вперед. – Мне нужны копии каждого письма, отправляемого из кабинета Джорджа Бёрджесса.

– Как? Как я смогу это сделать? – спросила Глэдис. – Он постоянно заходит в комнату, где я работаю. И другие служащие тоже.

– Воспользуйтесь копировальной бумагой. Вы же делаете копии отправляемых писем для его архива? – (Глэдис кивнула.) – Подкладывайте дополнительный лист копирки для каждого письма. В конце рабочего дня вся копировальная бумага собирается в специальную корзину и отправляется в мусоросжигательную печь. Это значительно увеличивает расходы на делопроизводство, но необходимо для целей безопасности. Во всяком случае, так вы мне говорили.

– Да.

– Постарайтесь, чтобы добавочные листы копирки не попадали в корзину.

– Как? – снова спросила Глэдис. – Я же говорила вам, что служащие…

– Предлагаю складывать каждый лист пополам и засовывать себе в чулки. Дождитесь, когда будете в комнате одна. Или сделайте вид, будто нагнулись за упавшим карандашом. Пошевелите мозгами, Глэдис. Перед уходом с работы вашу сумку проверяют, но вас не обыскивают, поскольку Бёрджесс полностью вам доверяет. Это я тоже узнал от вас. Мне также нужны заметки по документам, которые невозможно скопировать. Например, по входящей корреспонденции. По чертежам и картам. Я должен знать, какие это документы и их содержание. Предупреждаю: не вздумайте что-либо от меня утаить. Если о планах и приобретениях Адмиралтейства я узнаю из других источников, снимки немедленно отправятся к вашему начальнику. Это вам понятно?

– Да.

– Каждую среду мой агент будет встречаться с вами в автобусе, на котором вы возвращаетесь домой с работы. Он будет входить на Тауэр-Хилл и садиться рядом с вами, но не вплотную. Вам надлежит ехать на втором этаже, где всегда свободнее, особенно по вечерам. Агент будет в костюме, с докторским саквояжем в руке и номером «Таймс» за этот день. Такая же газета должна быть у вас. Внутрь положите все собранные листы копировальной бумаги. В какой-то момент вы положите ваш экземпляр на сиденье. Агент подменит газету. Вы доедете до своей остановки и сойдете. Это все, что от вас требуется. Малейшая попытка меня обмануть – и вы знаете, что́ за этим последует.

Глэдис кивнула. Ее лицо посерело. Глаза были бесцветными и пустыми. Казалось, внутри у нее все мертво.

– Я могу идти? – спросила она.

– Да. Меня вы видите в последний раз… если не дадите мне повода усомниться. – Макс встал и вынул из кармана конверт. – Это вам от кайзера. В знак благодарности за ваши усилия. Здесь сто фунтов. Так вам будет легче оплачивать расходы на врачей для вашей матери.

Глэдис взяла конверт и порвала на мелкие кусочки. Когда последний из них упал на пол, она нетвердой походкой вышла, шумно захлопнув дверь. Макс слушал, как затихает стук ее ботинок по ступенькам, и его лицо искажалось гримасой невыносимой боли. Потом он опустился на колени, собрал все обрывки и бросил в камин.






Глава 16




– Тебе не холодно? – спросил у Дженни Шейми, толкая шестом их плоскодонную лодку вверх по реке Кам.

– Ничуть. Сегодня очень тепло. Погода скорее июньская, чем апрельская. Правда славный день? Особенно после нескончаемой промозглой зимы, – сказала Дженни, улыбаясь ему из-под соломенной шляпы.

Она была в голубом платье из фая. Шелковый пояс цвета слоновой кости перетягивал ее изящную талию. Щеки Дженни раскраснелись, а глаза сверкали. Очаровательная, подумал Шейми, глядя на нее. Самое подходящее слово, точно отражающее ее суть.

В Кембридж они приехали вчера вечером, чтобы провести выходные в доме Эдди. Сама тетя Эдди и Альби Олден поехали вместе с ними. Эдди сразу же прониклась симпатией к Дженни. Пока ехали в поезде, она, с присущей ей непосредственностью, отпускала неуместные комментарии вроде: «Знаешь, старина, если упустишь это сокровище, потом волосы рвать на себе будешь». Или: «Поторопись надеть колечко на ее пальчик, пока она тебя не раскусила». Одно высказывание Эдди и сейчас звенело у Шейми в ушах. Оно было произнесено вполголоса, то есть ее слова слышала лишь половина вагона. «Прислушайся к моему совету и не будь с этой девочкой легкомысленным. Она не то что прежние твои потаскушки, жадные до джина и до денег».

Когда поезд подошел к Кембриджу, Шейми не знал, куда скрыться от стыда, однако в душе сознавал, что Эдди права. С Дженни они встречались почти два месяца, каждые выходные. Гуляли в Гайд-парке, ходили на спектакли, ели рыбу с чипсами в Блэкхите, пили чай в отеле «Кобург». Вне всякого сомнения, Дженни интересовали его намерения. Ее отца тоже. Шейми охотно бы рассказал, если бы сам знал.

– Меня беспокоят собирающиеся облака. – Он указал вперед. – По-моему, мы несколько поторопились с лодочной прогулкой. Безумная затея. Обычно люди садятся в плоскодонки не раньше середины лета.

– Безумные затеи нередко бывают самыми лучшими, – возразила Дженни. – Шейми, мне здесь очень нравится. Честное слово. Я люблю плавать по реке. В детстве папа постоянно катал нас с мамой по реке Чаруэлл. Мамин отец оставил ей домик в Бинси. Мы проводили там лето, частенько ездили в Оксфорд и на Чаруэллской лодочной станции брали плоскодонку. Теперь домик принадлежит мне. Достался от мамы. Правда, я редко там бываю.

– Как-нибудь обязательно мне его покажешь, – сказал Шейми, умело отводя лодку от затонувшего ствола дерева.

– Не знаю, понравится ли он тебе. Домик совсем маленький. Внутри полным-полно салфеток, чайных чашек и портретов королевской семьи. – (Шейми засмеялся.) – Как прошел твой разговор с сэром Клементсом? – спросила Дженни. – Ты мне ничего не рассказал.

С Клементсом Маркемом Шейми встречался вчера утром. Их разговор касался предлагаемой ему должности.

– Показал мне мой будущий кабинет, – сухо ответил Шейми.

– Тебе не понравилось? Что-то не устроило?

– Почему же? Очень уютный кабинет. Большой. Просторный. С письменным столом и креслом. Со шкафами для документов и коврами. Окно выходит в парк. А в приемной сидит секретарша, готовая в любое время принести мне чай с печеньем.

– Так это же просто здорово.

– Вот-вот. Просто здорово. В этом-то вся и загвоздка.

– Там нет айсбергов и пингвинов, – догадалась Дженни.

– Да, – печально ответил Шейми. – Там нет айсбергов и пингвинов.

И нет закатов, от красоты которых застываешь как вкопанный. Нет китов, резвящихся в нескольких ярдах от корабля и способных неожиданно устроить тебе холодный океанский дождь. Нет песен в кают-компании, когда коротаешь время за виски, а снаружи ветер треплет корабельный такелаж, и льдины со скрипом трутся о борт.

Череда этих мыслей пронеслась у Шейми в голове, но он не стал высказывать их вслух, зная, как больно ударят они по Дженни. Она хотела, чтобы он остался в Лондоне и согласился на должность, предлагаемую Королевским географическим обществом. Он знал об этом, хотя Дженни никогда не высказывала своего желания. Она не давила на Шейми, но это ощущалось и в ее прикосновениях, и в поцелуях. Косвенно это отражалось и в ее словах. Дженни говорила, что с удовольствием поехала бы с ним летом в Брайтон, Лейк-Дистрикт или еще куда-нибудь, и вдруг замолкала. Если он отправится с Шеклтоном в экспедицию, летом его здесь уже не будет.

Дженни отвернулась, сделав вид, будто ее заинтересовала пара уток, но тяжкий груз невысказанных слов ощущали оба. Шейми предстояло сделать выбор: согласиться на предлагаемую Маркемом должность и остаться в Лондоне или отправиться в новую антарктическую экспедицию с Шеклтоном. Это означало несколько лет разлуки. От его выбора зависело многое. Это знал и он, и Дженни.

– Видишь тот амбар? Правда отличное место для пикника? – спросил Шейми, указывая на ветхое каменное строение на краю поля. – Не ахти какой крепкий, но могу поклясться, что внутри сухо. Во всяком случае, суше, чем на голой земле.

– Симпатичное местечко, – отозвалась Дженни.

Шейми причалил к берегу, спрыгнул и вытащил нос плоскодонки, чтобы не унесло течением. Он помог Дженни сойти, затем вынес их корзинку для пикника и кусок парусины.

В воскресенье они собирались отправиться на ланч в какой-нибудь паб, но, когда шли по мосту на Сильвер-стрит, Шейми заметил павильон фирмы Скадамора, выдававшего напрокат плоскондонки – узкие юркие лодки, передвигавшиеся не на веслах, а с помощью длинных тонких шестов, которыми отталкивались от дна реки. Рабочие вынесли из павильона несколько лодок для ремонта. Шейми, на которого сочетание лодок и воды всегда действовало опьяняюще, спросил Дженни, не хочет ли она покататься на лодке. И Дженни немедленно согласилась, однако владелец павильона не горел желанием дать им лодку. Он стал отнекиваться, говоря, что лодочный сезон официально еще не открыт, да и воды в Каме прибавилось после обильных весенних дождей. Но потом тон владельца изменился. Он узнал Шейми и сказал: если мистер Финнеган смог достичь Южного полюса и вернуться, то справится и с паводком на Каме.

Шейми заглянул в паб «Якорь», где купил все необходимое для пикника, сложил еду в корзину и попросил у владельца павильона кусок парусины, чтобы не сидеть на мокрой земле. Он помог Дженни взойти на борт плоскодонки, и они поплыли по Кембриджу, мимо старинных колледжей. Через какое-то время город остался позади.

Дженни шла первой, держа путь к амбару. Шейми шел следом, неся корзину для пикника. Неожиданно Дженни остановилась и замерла, отчего Шейми едва на нее не налетел.

– Шейми! Чубушники! – воскликнула она. – Ты только посмотри!

Он послушно посмотрел. Справа, по берегу, росли кустики белых цветков, чьи крошечные лепестки покачивались на тонких зеленых стеблях.

– Какое чудесное зрелище! – Дженни подошла ближе и, стараясь не наступить на цветы, наклонилась над кустиком. – Зима была такой ужасной, – торопливо заговорила она. – Такой долгой и холодной. А у меня было предостаточно причин для беспокойства. Об отце, изнурявшем себя работой. О детях, которых учу. Особенно об одном мальчике, чей отец слишком часто воспитывает его ремнем. А еще я беспокоилась из-за подруги – милой девушки, связавшейся с дурной компанией. – Дженни повернулась к нему, в ее глазах блестели слезы. – Извини. Ты сочтешь меня дурочкой, но от вида чубушников меня всегда тянет плакать. Они такие маленькие и хрупкие, но ведь тянутся к солнцу из холодной, неподатливой земли. Такие смелые. Они дают мне надежду.

Шейми смотрел на Дженни, на ее прекрасное лицо, повернутое к нему, на слезы в глазах и улыбающиеся губы. Славная женщина. Такая нежная и добрая. Вечно беспокоится о других, забывая о себе. Сердце Шейми, переполненное эмоциями, сжалось. Его нынешние чувства не совпадали с прежними – с неукротимым влечением, какое он испытывал к Уилле, но и это тоже была любовь. Чем еще это может быть?

Захваченный чувствами, Шейми поставил корзину на землю, опустился рядом с Дженни и поцеловал ее. Ее губы были сладкими и податливыми. Он был готов целовать их снова и снова, однако начался дождь. Темные тучи, замеченные еще на реке, теперь висели у них над головой. Еще немного – и этот дождь превратится в настоящий ливень.

– Надо спешить, – сказал Шейми, подхватывая с земли корзинку и парусину. – Придется бежать.

Они побежали по полю. Дженни придерживала норовившую слететь шляпу. Едва они достигли амбара, как хлынул дождь. Их пристанище было невелико. Из четырех стен уцелели только три, но сохранившаяся часть крыши давала укрытие от дождя.

– Бедняга-амбар. Столько лет стоит бесхозным и разрушается, – сказала Дженни, расстилая на земляном полу парусину. – Шейми, пододвинь ко мне корзинку. Я сейчас накрою наш импровизированный стол… Ой!

Шейми было не до ланча и не до корзинки. Обняв Дженни, он снова ее поцеловал. Ему хотелось вновь ощутить то, что он чувствовал несколько минут назад. Хотелось сохранить вспыхнувшие чувства и знать, что это любовь. Очень хотелось.