Дикая роза
Часть 11 из 100 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Состояние адмирала только ухудшилось. Чтобы это понять, Шейми не требовалось быть врачом. Лицо Олдена сделалось восковым. Боль отступала только после уколов морфия. Адмирал был рад видеть Шейми и с интересом выслушал рассказ о планируемой экспедиции Шеклтона в Антарктику. Шейми провел у Олденов не больше часа. За это время адмиралу дважды вкалывали морфий.
– У него рак желудка, – со слезами в голосе сказала миссис Олден, когда Шейми, навестив больного, прошел к ней в гостиную. – Мы знали об этом, но старались не говорить. Думаю, напрасно. Но нам с Альби необычайно тяжело говорить о подобных вещах. Погода и собаки – вот излюбленные темы наших разговоров.
– Уилла знает? – спросил Шейми.
– Если и знает, нам об этом неизвестно, – покачала головой миссис Олден. – Я несколько раз писала ей, и Альби тоже. Никакого ответа. Совсем ничего.
– Она приедет, – сказал Шейми. – Обязательно приедет.
Он пообещал миссис Олден, что вскоре снова их навестит, передал приветы от Фионы и Джо и поехал в Уоппинг. Видеть страдающего адмирала и гостиную, увешанную фотографиями Уиллы, было слишком тяжело.
Сейчас, подходя к церкви Святого Николаса, Шейми усиленно гнал охватившую его печаль. Церковь была старой и некрасивой, как и большинство зданий Уоппинга. Вначале он подергал ручку двери дома с закопченными стенами, но та оказалась заперта. Тогда Шейми решил зайти в церковь, примыкающую к нему. Эта дверь была открыта. Шейми вошел, рассчитывая увидеть Уилкотта, прибирающего на алтаре или занятого похожим делом. Но вместо священника он увидел Дженни Уилкотт и две дюжины детей.
Классная комната, через которую прошел Шейми, пустовала. Ученики Дженни сидели, кто на стульях, кто на перевернутых ящиках из-под чая, возле небольшой черной плиты в ризнице и читали слова, написанные мелом на передвижной доске. Услышав шаги, Дженни немного оторопела. Шейми тоже оторопел, но от ее красоты. Казалось, это совсем не та Дженни, которую он впервые увидел в тюрьме. Синяк под глазом исчез, ссадины на лице почти зажили. Ее светлые волосы были аккуратно расчесаны и убраны в узел. Белая хлопчатобумажная блузка и синяя юбка из саржи демонстрировали женственную фигуру и тонкую талию.
Она не просто хорошенькая, подумал Шейми. Она красивая.
– Здравствуйте, мисс Уилкотт, – поздоровался он. – Я Шеймус Финнеган, брат Фионы Бристоу. Мы с вами встречались несколько недель назад. Это было… это было в тюрьме.
– Конечно помню! – просияла Дженни. – Как я рада снова вас видеть, мистер Финнеган!
– Мисс, так вас опять загребли? – спросил маленький мальчик.
– Деннис, не загребли, а арестовали. Да, так оно и случилось.
– Мисс, вы попадаете в тюрягу чаще, чем мой па! – воскликнула какая-то девочка.
– Ты так думаешь? Я бы сказала, почти столько же. К счастью, в тот раз мне на помощь пришел мистер Финнеган. Мальчики и девочки, а вы знаете, кем является мистер Финнеган?
– Нет, мисс, – хором ответили двадцать четыре голоса.
– Тогда я вам расскажу. Он один из героев нашей страны. Знаменитый путешественник.
Послышались выкрики: «Будет врать-то, мисс!», «Охренеть!» и «Кончайте заливать, так мы вам и поверили».
– Я говорю вам правду. Мистер Финнеган путешествовал с Амундсеном в Антарктику, к Южному полюсу. А сюда он пришел, чтобы рассказать вам об этом. Он обещал мне и, как видите, сдержал обещание.
Голос Дженни звучал взволнованно. Глаза, смотревшие на учеников и учениц, сияли.
Шейми совсем забыл про это обещание.
– Вообще-то, мисс Уилкотт, я заехал передать вам это, – сказал он, достав из нагрудного кармана конверт. – Это пожертвование от Фионы и Джо.
– Да, вижу, – поникшим голосом произнесла Дженни. – Простите меня, мистер Финнеган. Я думала…
Двадцать четыре ребячьих лица, предвкушавшие рассказ, тоже поникли.
– Мисс, так он не будет с нами говорить? – спросил кто-то из мальчишек.
– Мисс, он сейчас уйдет?
– Он не расскажет нам про эту… Анну Тартику?
– Видите ли, дети, мистер Финнеган очень занят… – начала объяснять Дженни.
– Нет, я останусь, – поспешно произнес Шейми, которому было невыносимо видеть разочарование на ребячьих лицах и на лице Дженни Уилкотт.
Он торопливо запихнул конверт обратно в карман и сел. Один мальчик уступил ему свой стул, находившийся вблизи плиты, но Шейми отказался. Одежонка ученика была слишком легкой для холодного мартовского дня.
Шейми начал с того, как попал в первую экспедицию. Тогда ему было всего семнадцать. Как-то вечером он пришел в Королевское географическое общество послушать выступление Эрнеста Шеклтона о готовящейся экспедиции в Антарктику и походе к Южному полюсу. Рассказ Шеклтона воодушевил Шейми, и он решил наперекор всему стать участником экспедиции. Он шел за путешественником по пятам, а потом целых тридцать три часа простоял перед домом Шеклтона: неподвижно, как статуя, не обращая внимания на ночь, дождь и ветер. Удивленный таким упрямством, Шеклтон позвал его в дом. Энтузиазм и целеустремленность Шейми произвели на исследователя должное впечатление, и его взяли в экспедицию.
Дети смотрели на него во все глаза, а Шейми рассказывал им, каково отправиться к Южному полюсу в семнадцать лет. Он говорил о безбрежных морях, о бескрайних ночных небесах и неистовых бурях. Судно Шеклтона называлось «Дискавери». Шейми честно рассказывал, как его мечты об экспедиции проходили проверку суровой действительностью: тяжелой работой, строгой дисциплиной, монотонностью дней, когда ты вместе с многочисленными участниками экспедиции заперт на небольшом пространстве корабля. Затем Шейми заговорил о другой экспедиции к полюсу, уже с Амундсеном. Он рассказывал, как с каждой милей воздух становился все холоднее, а в воде появлялось все больше льдин. За передвижением невозмутимо наблюдали тюлени, киты и пингвины. Температура падала до минус двадцати, и на таком холоде нужно было работать, управлять собачьей упряжкой, проводить наблюдения и измерения, передвигаться по коварному паковому льду, заставлять организм совершать чудеса физической выносливости, когда легкие болят от каждого вдоха и выдоха.
Догадываясь, какие вопросы крутятся в детских головах, Шейми рассказал, во имя чего выдерживал долгий путь, одиночество, скверную пищу, пронизывающий холод, боль и сомнения. Все тяготы и страдания оказываются не напрасными, когда добираешься туда, где не ступала нога человека, – в первозданную, нетронутую чистоту снега и льда. Когда понимаешь: ты – первый.
Шейми говорил около двух часов. Он не заметил пролетевшего времени. Так бывало всякий раз, когда он рассказывал об Антарктике. Он забыл не только о времени, но и о себе. Оставалось лишь одно: стремление донести до слушателей страсть, которую он испытывал к Антарктике, и добиться, чтобы они увидели, пусть только в воображении, красоты, виденные им.
Выслушав рассказ, дети наградили Шейми шумными аплодисментами. Он улыбался, видя их сияющие лица, полные энтузиазма и возбуждения. Вопросы так и сыпались на него, и он, как мог, старался ответить на каждый. А потом часы вдруг пробили четыре. Настало время идти домой. Дети благодарили Шейми и просили прийти снова. Он обещал, что придет. Дети уже собрались покинуть ризницу, когда к ним обратилась Дженни:
– Задержитесь еще ненадолго. Мистер Финнеган кое о чем умолчал. Знаете ли вы, где он родился?
Все дружно замотали головами.
– Попробуйте угадать.
– В Букингемском дворце!
– В Блэкпуле!
– В «Хэрродсе»!
– Он родился в Восточном Лондоне, – прекратила их угадывания Дженни. – Как и вы. В детстве он жил с сестрой и братом в Уайтчепеле.
Послышались недоверчивые возгласы, начались переглядывания и застенчивые улыбки – свидетельства робкой, тайной надежды, появившейся в каждом детском сердце.
– Я очень перед вами виновата, мистер Финнеган, – сказала Дженни, когда дети ушли. – Я не собиралась подбивать вас на выступление. Я даже не знала, с какой целью вы приехали. Честное слово, я подумала, что для беседы с детьми.
– Прошу вас, не надо извинений. Мне это понравилось. Всерьез.
– Тогда большое вам спасибо. Это было так любезно с вашей стороны.
– Ничего особенного я не сделал, мисс Уилкотт. Надеюсь, немного развлек ваших сорванцов.
– Вы подарили им больше чем развлечение, – с неожиданным упрямством возразила Дженни. – Вы подарили им надежду. Жизнь каждого из них очень тяжела, мистер Финнеган. Очень. Каждый голос, который они слышат: голос усталой матери, пьяного отца, алчного хозяина, – говорит им, что все светлое и яркое в этом мире для других, а не для них. Сегодня вы заглушили те голоса. Пусть всего на несколько часов, но заглушили. – Дженни отвернулась, словно устыдившись прорвавшихся эмоций, и принялась ворошить угли в плите. – Даже не знаю, зачем я топлю ее. Плита совершенно никудышная. Тепла почти не дает. Но в ризнице есть хотя бы она. А в классной комнате нам вообще нечем обогреваться.
– Сегодня суббота, мисс Уилкотт.
– Да, – ответила Джейн, сгребая кочергой угли.
– Вы проводите занятия по субботам?
– Разумеется. Единственный день, когда я могу убедить родителей отправить детей ко мне. На большинстве фабрик и складов суббота – сокращенный рабочий день. После полудня дети свободны, и они приходят сюда.
– А разве они не ходят в обычные школы?
– Теоретически – да, – сказала Дженни, закрывая дверцу плиты.
– Теоретически?
– Их семьям надо что-то есть, мистер Финнеган. Платить за жилье, за уголь. Фабрики нанимают детей на сдельную работу. Они набивают соломой матрасы. Моют полы. – Она криво улыбнулась. – Если математическим уравнениям или сочинению о поэзии Теннисона противопоставить фунт колбасы, купленной на детское жалованье, колбаса всегда выигрывает.
Шейми засмеялся. Дженни сдернула с крючка пальто, надела, затем надела шляпу. Когда она доставала из кармана перчатки, Шейми заметил на тыльной стороне одной ладони побелевший от времени длинный шрам. Ему было любопытно узнать, каким образом она заработала этот шрам, но он счел подобный вопрос нетактичным.
– Я пойду на рынок, – сообщила Дженни, поднимая с пола плетеную корзинку. – По субботам, ближе к вечеру, на Кейбл-стрит всегда устраивают рынок.
Шейми сказал, что ему в том же направлении, хотя вплоть до этого момента он и не думал идти на Кейбл-стрит. Они ушли. Дверь Дженни оставила незапертой.
– Вы не опасаетесь ограблений? – спросил Шейми.
– Я опасаюсь. Но отца больше волнуют людские души. И потому мы оставляем двери открытыми.
Кейбл-стрит находилась к северу от церкви.
– У вас такая увлекательная жизнь, мистер Финнеган, – сказала по пути Дженни.
– Пожалуйста, называйте меня просто Шейми.
– Хорошо. Но тогда и вы должны называть меня просто Дженни. Я говорила, что у вас увлекательная жизнь. В ней было столько удивительных приключений.
– Вы так думаете? Вам нужно было бы съездить в экспедицию.
– Ой, нет. Только не я. Я не переношу холод. На Южном полюсе и двух секунд не выдержала бы.
– А как насчет Индии? Или Африки – темного континента? – просил Шейми.
Составители карт часто называли Африку темным континентом, поскольку его бо́льшая часть оставалась неисследованной и на картах обозначалась темным цветом.
Дженни засмеялась:
– Англия – вот настоящий темный континент. Хотите убедиться? Прогуляйтесь по Уайтчепелу. Скажем, по Флауэр-стрит и Дин-стрит, по Хэнбери-стрит или Брик-лейн. Я всегда чувствовала, что британским политикам и миссионерам вначале нужно навести порядок в родной стране, а потом уже нести цивилизацию африканским народам. – Она посмотрела на Шейми из-под полей шляпы. – Мои слова могут показаться вам слишком уж праведными.
– Ничуть.
– Лжете. – (Теперь уже засмеялся Шейми.) – Есть важные открытия, ради которых совсем не надо отправляться на край света. Они совершаются здесь. Я это чувствую, мистер Финнеган.
– Шейми.
– Да. Шейми. Чтобы их увидеть, мне не надо уезжать куда-то далеко. Я смотрю, как дети, приходящие в мою школу, учатся читать, осваивают азы арифметики. Потом читают страницы из книг Киплинга или Диккенса, увлеченные мирами и персонажами произведений. Я вижу, как озаряются их маленькие лица, потому что в такие моменты они совершают собственные открытия… Конечно, это не сравнить с покорением горных вершин или путешествиями к истокам рек, но поверьте, их открытия волнуют ничуть не меньше. По крайней мере, меня.
– У него рак желудка, – со слезами в голосе сказала миссис Олден, когда Шейми, навестив больного, прошел к ней в гостиную. – Мы знали об этом, но старались не говорить. Думаю, напрасно. Но нам с Альби необычайно тяжело говорить о подобных вещах. Погода и собаки – вот излюбленные темы наших разговоров.
– Уилла знает? – спросил Шейми.
– Если и знает, нам об этом неизвестно, – покачала головой миссис Олден. – Я несколько раз писала ей, и Альби тоже. Никакого ответа. Совсем ничего.
– Она приедет, – сказал Шейми. – Обязательно приедет.
Он пообещал миссис Олден, что вскоре снова их навестит, передал приветы от Фионы и Джо и поехал в Уоппинг. Видеть страдающего адмирала и гостиную, увешанную фотографиями Уиллы, было слишком тяжело.
Сейчас, подходя к церкви Святого Николаса, Шейми усиленно гнал охватившую его печаль. Церковь была старой и некрасивой, как и большинство зданий Уоппинга. Вначале он подергал ручку двери дома с закопченными стенами, но та оказалась заперта. Тогда Шейми решил зайти в церковь, примыкающую к нему. Эта дверь была открыта. Шейми вошел, рассчитывая увидеть Уилкотта, прибирающего на алтаре или занятого похожим делом. Но вместо священника он увидел Дженни Уилкотт и две дюжины детей.
Классная комната, через которую прошел Шейми, пустовала. Ученики Дженни сидели, кто на стульях, кто на перевернутых ящиках из-под чая, возле небольшой черной плиты в ризнице и читали слова, написанные мелом на передвижной доске. Услышав шаги, Дженни немного оторопела. Шейми тоже оторопел, но от ее красоты. Казалось, это совсем не та Дженни, которую он впервые увидел в тюрьме. Синяк под глазом исчез, ссадины на лице почти зажили. Ее светлые волосы были аккуратно расчесаны и убраны в узел. Белая хлопчатобумажная блузка и синяя юбка из саржи демонстрировали женственную фигуру и тонкую талию.
Она не просто хорошенькая, подумал Шейми. Она красивая.
– Здравствуйте, мисс Уилкотт, – поздоровался он. – Я Шеймус Финнеган, брат Фионы Бристоу. Мы с вами встречались несколько недель назад. Это было… это было в тюрьме.
– Конечно помню! – просияла Дженни. – Как я рада снова вас видеть, мистер Финнеган!
– Мисс, так вас опять загребли? – спросил маленький мальчик.
– Деннис, не загребли, а арестовали. Да, так оно и случилось.
– Мисс, вы попадаете в тюрягу чаще, чем мой па! – воскликнула какая-то девочка.
– Ты так думаешь? Я бы сказала, почти столько же. К счастью, в тот раз мне на помощь пришел мистер Финнеган. Мальчики и девочки, а вы знаете, кем является мистер Финнеган?
– Нет, мисс, – хором ответили двадцать четыре голоса.
– Тогда я вам расскажу. Он один из героев нашей страны. Знаменитый путешественник.
Послышались выкрики: «Будет врать-то, мисс!», «Охренеть!» и «Кончайте заливать, так мы вам и поверили».
– Я говорю вам правду. Мистер Финнеган путешествовал с Амундсеном в Антарктику, к Южному полюсу. А сюда он пришел, чтобы рассказать вам об этом. Он обещал мне и, как видите, сдержал обещание.
Голос Дженни звучал взволнованно. Глаза, смотревшие на учеников и учениц, сияли.
Шейми совсем забыл про это обещание.
– Вообще-то, мисс Уилкотт, я заехал передать вам это, – сказал он, достав из нагрудного кармана конверт. – Это пожертвование от Фионы и Джо.
– Да, вижу, – поникшим голосом произнесла Дженни. – Простите меня, мистер Финнеган. Я думала…
Двадцать четыре ребячьих лица, предвкушавшие рассказ, тоже поникли.
– Мисс, так он не будет с нами говорить? – спросил кто-то из мальчишек.
– Мисс, он сейчас уйдет?
– Он не расскажет нам про эту… Анну Тартику?
– Видите ли, дети, мистер Финнеган очень занят… – начала объяснять Дженни.
– Нет, я останусь, – поспешно произнес Шейми, которому было невыносимо видеть разочарование на ребячьих лицах и на лице Дженни Уилкотт.
Он торопливо запихнул конверт обратно в карман и сел. Один мальчик уступил ему свой стул, находившийся вблизи плиты, но Шейми отказался. Одежонка ученика была слишком легкой для холодного мартовского дня.
Шейми начал с того, как попал в первую экспедицию. Тогда ему было всего семнадцать. Как-то вечером он пришел в Королевское географическое общество послушать выступление Эрнеста Шеклтона о готовящейся экспедиции в Антарктику и походе к Южному полюсу. Рассказ Шеклтона воодушевил Шейми, и он решил наперекор всему стать участником экспедиции. Он шел за путешественником по пятам, а потом целых тридцать три часа простоял перед домом Шеклтона: неподвижно, как статуя, не обращая внимания на ночь, дождь и ветер. Удивленный таким упрямством, Шеклтон позвал его в дом. Энтузиазм и целеустремленность Шейми произвели на исследователя должное впечатление, и его взяли в экспедицию.
Дети смотрели на него во все глаза, а Шейми рассказывал им, каково отправиться к Южному полюсу в семнадцать лет. Он говорил о безбрежных морях, о бескрайних ночных небесах и неистовых бурях. Судно Шеклтона называлось «Дискавери». Шейми честно рассказывал, как его мечты об экспедиции проходили проверку суровой действительностью: тяжелой работой, строгой дисциплиной, монотонностью дней, когда ты вместе с многочисленными участниками экспедиции заперт на небольшом пространстве корабля. Затем Шейми заговорил о другой экспедиции к полюсу, уже с Амундсеном. Он рассказывал, как с каждой милей воздух становился все холоднее, а в воде появлялось все больше льдин. За передвижением невозмутимо наблюдали тюлени, киты и пингвины. Температура падала до минус двадцати, и на таком холоде нужно было работать, управлять собачьей упряжкой, проводить наблюдения и измерения, передвигаться по коварному паковому льду, заставлять организм совершать чудеса физической выносливости, когда легкие болят от каждого вдоха и выдоха.
Догадываясь, какие вопросы крутятся в детских головах, Шейми рассказал, во имя чего выдерживал долгий путь, одиночество, скверную пищу, пронизывающий холод, боль и сомнения. Все тяготы и страдания оказываются не напрасными, когда добираешься туда, где не ступала нога человека, – в первозданную, нетронутую чистоту снега и льда. Когда понимаешь: ты – первый.
Шейми говорил около двух часов. Он не заметил пролетевшего времени. Так бывало всякий раз, когда он рассказывал об Антарктике. Он забыл не только о времени, но и о себе. Оставалось лишь одно: стремление донести до слушателей страсть, которую он испытывал к Антарктике, и добиться, чтобы они увидели, пусть только в воображении, красоты, виденные им.
Выслушав рассказ, дети наградили Шейми шумными аплодисментами. Он улыбался, видя их сияющие лица, полные энтузиазма и возбуждения. Вопросы так и сыпались на него, и он, как мог, старался ответить на каждый. А потом часы вдруг пробили четыре. Настало время идти домой. Дети благодарили Шейми и просили прийти снова. Он обещал, что придет. Дети уже собрались покинуть ризницу, когда к ним обратилась Дженни:
– Задержитесь еще ненадолго. Мистер Финнеган кое о чем умолчал. Знаете ли вы, где он родился?
Все дружно замотали головами.
– Попробуйте угадать.
– В Букингемском дворце!
– В Блэкпуле!
– В «Хэрродсе»!
– Он родился в Восточном Лондоне, – прекратила их угадывания Дженни. – Как и вы. В детстве он жил с сестрой и братом в Уайтчепеле.
Послышались недоверчивые возгласы, начались переглядывания и застенчивые улыбки – свидетельства робкой, тайной надежды, появившейся в каждом детском сердце.
– Я очень перед вами виновата, мистер Финнеган, – сказала Дженни, когда дети ушли. – Я не собиралась подбивать вас на выступление. Я даже не знала, с какой целью вы приехали. Честное слово, я подумала, что для беседы с детьми.
– Прошу вас, не надо извинений. Мне это понравилось. Всерьез.
– Тогда большое вам спасибо. Это было так любезно с вашей стороны.
– Ничего особенного я не сделал, мисс Уилкотт. Надеюсь, немного развлек ваших сорванцов.
– Вы подарили им больше чем развлечение, – с неожиданным упрямством возразила Дженни. – Вы подарили им надежду. Жизнь каждого из них очень тяжела, мистер Финнеган. Очень. Каждый голос, который они слышат: голос усталой матери, пьяного отца, алчного хозяина, – говорит им, что все светлое и яркое в этом мире для других, а не для них. Сегодня вы заглушили те голоса. Пусть всего на несколько часов, но заглушили. – Дженни отвернулась, словно устыдившись прорвавшихся эмоций, и принялась ворошить угли в плите. – Даже не знаю, зачем я топлю ее. Плита совершенно никудышная. Тепла почти не дает. Но в ризнице есть хотя бы она. А в классной комнате нам вообще нечем обогреваться.
– Сегодня суббота, мисс Уилкотт.
– Да, – ответила Джейн, сгребая кочергой угли.
– Вы проводите занятия по субботам?
– Разумеется. Единственный день, когда я могу убедить родителей отправить детей ко мне. На большинстве фабрик и складов суббота – сокращенный рабочий день. После полудня дети свободны, и они приходят сюда.
– А разве они не ходят в обычные школы?
– Теоретически – да, – сказала Дженни, закрывая дверцу плиты.
– Теоретически?
– Их семьям надо что-то есть, мистер Финнеган. Платить за жилье, за уголь. Фабрики нанимают детей на сдельную работу. Они набивают соломой матрасы. Моют полы. – Она криво улыбнулась. – Если математическим уравнениям или сочинению о поэзии Теннисона противопоставить фунт колбасы, купленной на детское жалованье, колбаса всегда выигрывает.
Шейми засмеялся. Дженни сдернула с крючка пальто, надела, затем надела шляпу. Когда она доставала из кармана перчатки, Шейми заметил на тыльной стороне одной ладони побелевший от времени длинный шрам. Ему было любопытно узнать, каким образом она заработала этот шрам, но он счел подобный вопрос нетактичным.
– Я пойду на рынок, – сообщила Дженни, поднимая с пола плетеную корзинку. – По субботам, ближе к вечеру, на Кейбл-стрит всегда устраивают рынок.
Шейми сказал, что ему в том же направлении, хотя вплоть до этого момента он и не думал идти на Кейбл-стрит. Они ушли. Дверь Дженни оставила незапертой.
– Вы не опасаетесь ограблений? – спросил Шейми.
– Я опасаюсь. Но отца больше волнуют людские души. И потому мы оставляем двери открытыми.
Кейбл-стрит находилась к северу от церкви.
– У вас такая увлекательная жизнь, мистер Финнеган, – сказала по пути Дженни.
– Пожалуйста, называйте меня просто Шейми.
– Хорошо. Но тогда и вы должны называть меня просто Дженни. Я говорила, что у вас увлекательная жизнь. В ней было столько удивительных приключений.
– Вы так думаете? Вам нужно было бы съездить в экспедицию.
– Ой, нет. Только не я. Я не переношу холод. На Южном полюсе и двух секунд не выдержала бы.
– А как насчет Индии? Или Африки – темного континента? – просил Шейми.
Составители карт часто называли Африку темным континентом, поскольку его бо́льшая часть оставалась неисследованной и на картах обозначалась темным цветом.
Дженни засмеялась:
– Англия – вот настоящий темный континент. Хотите убедиться? Прогуляйтесь по Уайтчепелу. Скажем, по Флауэр-стрит и Дин-стрит, по Хэнбери-стрит или Брик-лейн. Я всегда чувствовала, что британским политикам и миссионерам вначале нужно навести порядок в родной стране, а потом уже нести цивилизацию африканским народам. – Она посмотрела на Шейми из-под полей шляпы. – Мои слова могут показаться вам слишком уж праведными.
– Ничуть.
– Лжете. – (Теперь уже засмеялся Шейми.) – Есть важные открытия, ради которых совсем не надо отправляться на край света. Они совершаются здесь. Я это чувствую, мистер Финнеган.
– Шейми.
– Да. Шейми. Чтобы их увидеть, мне не надо уезжать куда-то далеко. Я смотрю, как дети, приходящие в мою школу, учатся читать, осваивают азы арифметики. Потом читают страницы из книг Киплинга или Диккенса, увлеченные мирами и персонажами произведений. Я вижу, как озаряются их маленькие лица, потому что в такие моменты они совершают собственные открытия… Конечно, это не сравнить с покорением горных вершин или путешествиями к истокам рек, но поверьте, их открытия волнуют ничуть не меньше. По крайней мере, меня.