Девушка в красном

– Боже мой, да что там такое?

Посреди улицы перед ними виднелась огромная куча… непонятно чего. В лучах заходящего солнца она казалась большой черной тенью, не аккуратным холмом, а кое-как наваленной, расползающейся кривобокой пирамидой. И при этом высокой – может, не до второго этажа, но почти. Отец убавил скорость и остановил машину в футах сорока-пятидесяти от горы.

– Выйдем и посмотрим, что там? – спросил Адам.

В голосе слышался страх – Краш редко видела брата таким. Адам всё время хорохорился, лет еще с двенадцати-тринадцати, и даже когда разразился Кризис, оставался почти таким же беспечным невзирая на все передряги. Забеспокоился он, лишь когда смартфон перестал ловить сигнал из-за отсутствия связи.

– Наверное, придется, – неохотно согласился отец, явно не горя желанием выходить из машины. – Деваться некуда, надо ее как-то обходить, чтобы попасть в магазин Знатока.

– Ломиться напролом вовсе не обязательно, можно вернуться домой и что-нибудь сообразить из того, что есть, – предложила Краш.

Родители переглянулись, и отец поморщился.

– Если бы, Краш, – только мы еще не добыли того, за чем сюда приехали.

– А если магазин спортивных товаров разграблен? – с ноткой отчаяния в голосе спросила Краш.

Ей не хотелось, чтобы мама вышла из машины и увидела вблизи, что там творится. Она и сама не понимала, почему так важно этого не допустить, но тем не менее. Мама только притворялась суровой, потому что была натурой чувствительной. Даже смотреть вместе по телевизору (пока не прекратились все передачи), как одни люди измываются над другими – совсем другое дело. А тут всё прямо перед глазами, живьём, а не по ту сторону экрана телевизора или объектива камеры. И не сто́ит маме на такое смотреть. Просто не сто́ит.

– Наверное, оставлю машину здесь, – как-то неуверенно произнес отец, что на него было совсем не похоже. Не к добру это – не успели выбраться в город, а уже двое выбиты из колеи.

– Только сначала развернись, а потом выйдем, – попросила Краш.

Папа оглянулся через плечо на ее постоянное, с раннего детства, место на заднем сиденье. Все четверо расположились на своих законных местах: папа – за рулем, мама – рядом, Краш – позади мамы, Адам – за спиной отца. «Мальчики налево, девочки направо», так захотелось Адаму лет в пять, и с тех пор это вошло в привычку.

Отец будто хотел спросить зачем, но передумал и просто нехитрым маневром развернул внедорожник на пятачке в обратную сторону.

На мгновение у Краш мелькнула шальная мысль: а скажи она отцу не останавливаться, а возвращаться домой, пока не отошел от потрясения при виде той кучи, он бы послушался?

Нет, пожалуй, командовать два раза подряд – такое ей с рук не сойдет, это всё-таки отец, и через минуту он придет в себя.

Отец вынул ключ из замка зажигания, и все как один выбрались из машины, словно в каком-то синхронном танце. Краш закинула на плечи рюкзак и захлопнула за собой дверцу. Они оказались прямо перед этой преградой посреди улицы, и вонь ударила в нос гораздо резче, чем в машине, ведь маски, в лучшем случае, защищали только от заразы, а не от смрада.

Они молча шли вперед, ведь каждый понимал, что всё равно придется миновать эту Гадость, что возвышалась на пути, и чем скорее, тем лучше.

А еще, наверное, все уже догадались, что у них перед глазами, только не отваживались произнести вслух.

Впрочем, когда они приблизились футов на двадцать, никаких сомнений уже не осталось, и весь ужас происходящего стал очевидным.

Какой-то человек, точнее, какие-то люди сволокли множество трупов на эту улицу в черте города, свалили их в кучу и подожгли. В середине, где огонь горел жарче и дольше, остались обугленные скелеты, но по краям и внизу тела, хоть и обгоревшие местами, еще сохранили человеческий облик и словно таращились вокруг широко распахнутыми глазами.

«Надеюсь, они уже были мертвы, очень надеюсь, – размышляла Краш, – тихо скончались у себя дома и не испытали этого ужаса – сгореть заживо из-за какого-то кашля, потому что кто-то решил наспех зачистить город, предав огню всех заподозренных в болезни. Иначе получается, что даже я, при всей своей склонности драматизировать, не могла вообразить, насколько всё плохо».

Ее охватило беспокойство вперемешку с удивлением, кто же умудрился собрать эту гору и разжечь костер, и где эти люди сейчас. Окинула взглядом всё вокруг в поисках подозрительного движения на верхних этажах. Не может же быть, чтобы во всём городе не осталось ни единой души.

Кто-нибудь должен остаться, может, из-за болезни или от страха покинуть родной дом. Должны быть очевидцы случившегося здесь кошмара.

И тут мама издала такой звук, словно поперхнулась, скрючилась, безуспешно пытаясь сдержать накатившую от невыносимой вони тошноту, а потом поступила крайне безрассудно – потянула за эластичную завязку и сорвала маску.

– Не надо! – воскликнула Краш, но было уже поздно. Мама выронила маску на землю и рухнула на колени.

Отец склонился над ней, придерживая за плечи судорожно сотрясающееся тело.

– Ничего, Ширли, ничего страшного.

Краш подскочила к матери и схватила маску. Может, еще не поздно. Если поскорей надеть маску, может, всё обойдется. Понятное дело, блевать с маской на лице приятного мало, даже представить трудно, насколько это ужасно, но ведь ее можно было просто сдвинуть на нос.

– Ничего страшного, – успокаивал отец, поглаживая маму по спине между лопаток. – Просто дыши поглубже.

– Нет, нет, – простонала Краш. – Глубоко не надо.

Никто ее тогда не слушал, и ей больше ничего не оставалось, только сидеть и беспомощно смотреть, как мама, ее замечательная, прекрасная, своенравная мама, с которой они не всегда сходились во мнениях, но несмотря ни на что любили друг друга, судорожно хватает ртом воздух, пытаясь унять рвоту.

Краш так и мерещилось, как эта зараза, прикончившая столько людей, с каждым вдохом устремляется маме в рот и нос, ликуя в предвкушении новой жертвы.

Может, всё обойдется. Может, в воздухе нет заразы, ведь все больные сгорели в этом костре, а с ними и микробы.

Но Краш не дурочка, ее не проведешь, она, конечно, не врач, но жутко боялась микробов и вычитала, что истребить их полностью практически невозможно. Некоторые самые стойкие всегда выживают и начинают производить более устойчивое потомство.

А может, микробы проникают в мамины легкие, устраивая пир горой в каждом бронхе до самой мельчайшей бронхиолы, но ей всё равно ничего не будет, вдруг у нее окажется иммунитет.

(Если мама подхватила вирус, значит, и папуля может от нее заразиться).


Ну что за детский сад, мелькнула мысль, она ведь уже лет десять не называла его папулей.

(Или Адам).

Брату заболеть она тоже не желала, хоть этот вредина ее уже порядком достал, но статистика была неумолима – если в семье появляется больной, большинство родственников тоже заражаются и погибают.

Именно поэтому она всех отговаривала от этой поездки. Вот почему велела надеть маски, а теперь в безотчетной панике сидела и смотрела, как мама вдыхает смертельно опасный зараженный воздух.

Позднее, когда они уже были дома, тревога всё не отпускала, а на следующий день у мамы начался кашель, и оттого, что она оказалась права насчет грозившей им опасности, когда её никто не послушал, легче ничуть не стало.

Наконец мама справилась с тошнотой и тут же надела маску, но Краш понимала, что она просто хотела ее успокоить. Они осторожно обошли гору тел и направились к магазинчику спортивных товаров.

В городке была настоящая главная улица, как в старину, хотя с каждым годом всё больше местных заведений вытеснялись франшизами крупных торговых сетей. Студентам колледжа даже нравилось, что рядом есть «Сабвей», «Старбакс» и «Чипотле», хотя благодаря их (нездоровому, как считала Краш) пристрастию к блюдам из цельной пшеницы и домашним овощным супам местный вегетарианский ресторанчик еще кое-как держался на плаву.

Все магазины, попадавшиеся по пути, были давно разгромлены и разграблены, словно в городе орудовала преступная банда, а не кучка отчаявшихся людей. От этого становилось как-то не по себе, как будто рядом рыскает стая голодных волков, готовая сожрать кого угодно. Краш снова невольно огляделась, высматривая тех, кто наверняка должен был остаться в городе, но никого не заметила.

Кругом – ничего, никого и ни звука. И тут она поняла, что ее тревожило больше всего – тишина. И дело даже не в отсутствии обычной людской суеты, звонков сотовых телефонов, рева машин на дороге. Не хватало того шумового фона, которого люди обычно не замечают, вездесущего гудения уличных фонарей. Без него улицы казались какими-то пустыми, слишком гулкими. И вся эта пустота может кишеть мельчайшими невидимыми микробами, ищущими нового хозяина, летучей смертью.

После увиденного на улицах города плачевное состояние магазинчика спорттоваров Знатока их уже не удивило – витрины разбиты, а товары, которые владелец Энди Хохоловски, по прозвищу «Знаток», обычно держал на полках в идеальном порядке, разбросаны по всему полу, словно каким-то шальным разрушительным вихрем.

В магазин можно было забраться прямо через разбитые витрины, но Адам всё-таки распахнул дверь. Замок был взломан, но, когда они протиснулись внутрь, колокольчик над дверью весело звякнул.

Краш машинально поискала за прилавком Знатока, ожидая обнаружить его на месте, как всегда, в синей фланелевой рубашке (он носил только синие, с разным рисунком и в разных сочетаниях, но синий цвет обязательно присутствовал) с неопределенным выражением то ли улыбки, то ли недовольства на лице. По натуре он был брюзгой, не особо дружелюбным, но при этом кладезем всевозможной информации, которой ему не терпелось поделиться, ради чего он и открыл магазин.

– А еще потому, – однажды пояснил он Краш, – что вдоволь наслушался приказов в армии и больше не желаю, чтобы мной командовали.

Конечно, Знатока на месте не оказалось, и Краш задумалась, попал ли он в ту кое-как сваленную кучу обугленных скелетов в центре, спокойно умер у себя в квартире наверху или сумел выбраться из города и теперь скитается где-то в лесу в ожидании, когда всё это закончится.

Она очень надеялась на последний вариант и на встречу с ним где-нибудь по дороге. Краш была не слишком общительна, но не прочь встретиться со Знатоком и принять в свою тесную компанию.

Когда ей сделали первый протез, она почувствовала себя какой-то инопланетянкой, словно оказалась в центре всеобщего внимания. После первой примерки они с мамой зашли в кафе за мороженым в вафельном рожке, а ветхозаветная хозяйка Мэри-Джейн (конечно, на самом деле ей было не две тысячи лет, просто восьмилетнему ребёнку старики казались допотопными реликвиями, словно всю жизнь были такими старыми, даже в молодости) вместо маленького рожка вручила ей полную вазочку мороженого со взбитыми сливками, шоколадной глазурью и вишенкой сверху, многозначительно добавив маме:

– За счет заведения.

Она понимала, что подарок от доброты душевной, чтобы ее подбодрить, но от этого стало только хуже – Мэри-Джейн ее пожалела. Мороженое не лезло в горло, и пришлось глотать через силу, не чувствуя вкуса и борясь с приступами тошноты при каждом воспоминании о взгляде сердобольной старушки, но она всё-таки доела до конца и поблагодарила с вежливой улыбкой, а когда Мэри-Джейн спросила, как ей понравилось, соврала:

– Такой вкуснятины в жизни не пробовала.

Потом они отправились в спортивный магазин за новой парой кроссовок (правая нога успела подрасти, хоть левой было уже не суждено), и когда вошли внутрь, Знаток оторвал взгляд от прилавка со своей обычной полуулыбкой-полугримасой, словно не мог определиться с выражением лица.

Он проковылял вокруг прилавка им навстречу, остановился прямо перед Краш и молча задрал правую штанину, под которой блеснул металл. Она удивленно вытаращилась в его ярко-синие глаза, а он только подмигнул и, опуская штанину, спросил:

– Чего угодно дамам?

До этого момента она и не подозревала о том, что в далекой заокеанской пустыне какой-то самопальной миной ему оторвало ногу выше колена, ведь на нём всегда были широкие штаны до щиколоток с нашитыми карманами. Но при виде этого протеза под закатанной штаниной ей полегчало сильнее, чем от десяти порций мороженого.

На кассовом аппарате виднелось множество вмятин, похоже, от ударов кувалдой, и денежный ящик опустел. Интересно, какому идиоту в нынешние времена понадобились деньги? Они же просто превратились в зелёные бумажки.

На множество полезных вещей вандалы не позарились, и семейство запаслось спальными мешками для Фрэнка и Ширли, новыми дождевиками, рюкзаками, фонариками и прочим необходимым снаряжением, что посоветовала Краш.

– Делия, как же я это всё потащу? – усомнилась Ширли, глядя на огромный рюкзак, который ей вручила Краш.

Вариантов ответа было множество, например: «Хочешь жить – умей вертеться», «Без хорошего снаряжения до бабушки всё равно не добраться» или «Если ты заразилась, когда снимала маску, может, уже и не придется», но ничего такого она не сказала.

Просто погладила мать по плечу и подбодрила:

– Ничего, мам, справишься.

Мама выпустила рюкзак и крепко-крепко стиснула дочь в объятиях, а Краш обняла ее в ответ, уже понимая, что с этой заразой маме не выжить.





Глава четвертая

Не озаряй, высокий пламень…[7]





Позже.