Девушка с татуировкой дракона

– Я весь внимание.

– Микаэль Блумквист родился восемнадцатого января тысяча девятьсот шестидесятого года, стало быть, сейчас ему сорок три года. Родился он в Борленге, но его сразу увезли оттуда. Его родителям, Курту и Аните Блумквист, исполнилось по тридцать пять лет, когда он родился; их обоих уже нет в живых. Отец работал наладчиком оборудования и много разъезжал. Мать, насколько мне стало известно, всю жизнь занималась лишь домом и детьми. Когда Микаэль пошел в школу, семья переехала в столицу. У него есть сестра, Анника, она на три года моложе его и работает адвокатом. Есть также дядюшки по материнской линии и двоюродные братья и сестры. А, кстати, как насчет кофе?

Эту реплику она адресовала Арманскому, который поторопился открыть заранее приготовленный термос с кофе. Затем он жестом попросил ее продолжать.

– Так вот, в шестьдесят шестом семья переехала в Стокгольм. Они жили на острове Лилла Эссинген[28]. Блумквист сначала ходил в школу в Бромме, а потом – в гимназию на Кунгсхольмене[29]. Он получил очень неплохие выпускные оценки – в среднем четыре и девять десятых, копии документов есть в папке. В гимназии он увлекался музыкой и играл на бас-гитаре в рок-группе под названием «Бутстрэп», которая даже выпустила сингл – его летом семьдесят девятого крутили по радио. После гимназии Блумквист служил контролером в метро, накопил денег и укатил за границу. Целый год он, похоже, странствовал по Азии – добрался до Индии, Таиланда и даже до Австралии. Потом вернулся в Стокгольм и поступил на факультет журналистики, ему тогда исполнился двадцать один год. Но после первого же курса он бросил учебу и отправился на службу в армию, в стрелковые войска, в Кируну[30]. При том, что в этой части служили настоящие мачо, он закончил службу с приличным результатом: десять – девять – девять. После армии закончил образование и с тех пор работает журналистом. Какие еще детали я упустила?

– Расскажите все, что кажется вам важным.

– О’кей. Чем-то Блумквист напоминает практичного поросенка из «Трех поросят». До сегодняшнего дня он вполне преуспевал как журналист. В восьмидесятые годы много работал внештатно – сначала в провинциальных газетах, потом в столичных. У меня и список есть. История с Медвежьей бандой – грабителями, которую он помог задержать, – стала хитом в его биографии.

– Тогда его и прозвали Калле Блумквистом…

– Ну да. Он ненавидит эту кличку, что вполне понятно. Если бы кто-нибудь посмел назвать меня Пеппи Длинныйчулок, я бы сразу съездила ему по мордасам…

Она выразительно взглянула на Арманского, и тот вздрогнул. Мысленно Драган частенько сравнивал Лисбет Саландер с Пеппи Длинныйчулок и сейчас вознес хвалу своей предусмотрительности – за то, что ни разу даже не рискнул пошутить на эту тему. Он сделал ей знак продолжать.

– Согласно одному из источников, Блумквист хотел стать репортером уголовной хроники – и даже внештатно работал на этом поприще в одной из вечерних газет. Но прославился он прежде всего как журналист, специализирующийся на политических и экономических вопросах. В штат вечерней газеты поступил только в конце восьмидесятых. А в девяностом году уволился и стал одним из основателей ежемесячного журнала «Миллениум». Поначалу журнал выпускался самостоятельно, не опираясь на издательство, и считался настоящим маргиналом в своей среде. Но со временем тиражи росли, и сейчас издается двадцать одна тысяча экземпляров. Редакция находится на Гётгатан, всего в нескольких кварталах отсюда.

– «Миллениум» – левацкий журнал.

– А это как посмотреть. В целом «Миллениум» можно причислить к общественно-критическим изданиям, хотя, например, анархисты наверняка считают его дешевым буржуазным пойлом, вроде «Арены» или «Урдфронта», а Студенческий союз модератов уверен, что редакция состоит сплошь из большевиков. Кстати, Блумквист не замечен в политических симпатиях к какой-либо партии, даже в те времена, когда левое движение было на самом пике, – он еще учился в гимназии. В студенческие годы у него была подруга, которая тяготела к синдикалистам, а теперь она заседает в риксдаге – как депутат от партии левых. Скорее всего, его считают левым потому, что в своих статьях он разоблачает коррупцию и грязные аферы в сфере предпринимательства. После публикации его разоблачительных приключений директоров и политиков неизбежно следовали отставки и судебные процессы. Самым нашумевшим стало дело Арбуги, в результате которого один из буржуазных политиков был вынужден подать в отставку, а экс-главе муниципалитета влепили год тюрьмы за растрату. Так что критические статьи об экономических преступлениях едва ли являются признаком левых настроений.

– Все понятно. Есть еще что-нибудь?

– А еще он издал две книги. Одна из них – о деле Арбуги, а вторая – об экономической журналистике, называется «Тамплиеры» и вышла три года назад. Я сама ее не читала, но, судя по рецензиям, она вызвала неоднозначную реакцию. В прессе ее активно обсуждали.

– Хорошо. А каково его финансовое положение?

– Он не богат, но нищим его тоже назвать нельзя. Его налоговые декларации тоже вошли в досье. В банке у него хранится примерно двести пятьдесят тысяч крон, которые вложены частично в фонд пенсионного накопления, частично – в накопительный фонд. На его счете что-то около ста тысяч крон, которые он тратит на повседневные нужды, на поездки и так далее. Блумквист – владелец кооперативной квартиры с целиком погашенным паем – шестьдесят пять квадратных метров на Бельмансгатан. И у него нет ни кредитов, ни долгов…

Саландер подняла палец.

– У него есть еще и недвижимость в Сандхамне. Бывший сарай, тридцать квадратных метров, переоборудован под жилой домик; расположен прямо у воды, в самой привлекательной части города. Домик, по всей видимости, в сороковых годах купил дядя, один из братьев отца – тогда простые смертные еще могли себе это позволить, – а потом по наследству достался Блумквисту. Они договорились, что квартиру родителей на Лилла Эссинген получит сестра, а Микаэлю Блумквисту достанется домик. Не знаю, сколько он сегодня может стоить – скорее всего, несколько миллионов, – но, с другой стороны, вряд ли Блумквист собирается его продавать: он бывает там довольно часто.

– А каковы его доходы?

– Он – совладелец «Миллениума», но вместо зарплаты получает около двенадцати тысяч в месяц. Остальное зарабатывает как фрилансер; суммы, конечно, варьируются. Максимальный доход был зафиксирован три года назад, когда его нанимали разные газеты и журналы, тогда ему удалось заработать почти четыреста пятьдесят тысяч. В прошлом году он заработал гораздо меньше – всего сто двадцать тысяч.

– Но сейчас ему придется выложить сто пятьдесят тысяч за моральный ущерб и, кроме того, оплатить услуги адвоката и прочие издержки, – заметил Фруде. – Это будет кругленькая сумма. А пока он будет отбывать наказание, вообще лишится всех доходов.

– Да, в конце концов он останется без гроша, – подытожила Саландер.

– А вообще, он честный человек? – спросил Дирк Фруде.

– Репутация, так сказать, его главный капитал. Он заработал себе имидж блюстителя морали в мире бизнеса – его очень часто приглашают как эксперта на разные телепрограммы.

– После сегодняшнего приговора от этого капитала, скорее всего, мало что останется, – задумчиво произнес адвокат.

– Конечно, не мне судить, какие качества больше всего ценятся в журналистской среде, но после такого прокола «супердетектив Блумквист» наверняка не скоро получит Большую журналистскую премию. Он, конечно, здорово подставился, – трезво констатировала Саландер. – Если, конечно, вас интересуют мои личные соображения…

Арманский просто оторопел. За те годы, что Лисбет Саландер работала с ним, она никогда не высказывала личных соображений по поводу чего бы то ни было. Ее интересовали только голые факты, и ни капли сверх того.

– Мне, кстати, никто не поручал вникнуть в дело Веннерстрёма. Но я следила за процессом и должна признаться, что он меня буквально потряс. Мне кажется, тут явно какая-то чертовщина. Не в духе Микаэля Блумквиста публиковать компромат, не вооружившись фактами; это все равно что сунуться в воду, не зная броду…

Саландер почесала шею. Фруде терпеливо ждал продолжения ее монолога. Арманский никак не мог взять в толк: неужели Саландер действительно сомневается в том, продолжать ли ей и что именно говорить. Он не верил своим глазам и ушам. Та Саландер, которую он знал, никогда ни в чем не сомневалась. Наконец она набралась смелости:

– Между нами говоря, не для протокола… Я не изучала дело Веннерстрёма, но мне кажется, что Калле Блумквиста… ой, простите, Микаэля Блумквиста здорово подставили. Я уверена, что вся эта история не имеет никакого отношения к тому, о чем шла речь на суде и за что его осудили.

Теперь уже Дирк Фруде заерзал в кресле. Он буквально впился взглядом в Лисбет, а Арманский отметил, что впервые за эту встречу заказчик проявил к Лисбет не просто вежливый интерес. До него наконец дошло, что дело Веннерстрёма представляет для Фруде явный интерес.

«А впрочем, Фруде среагировал, только когда Саландер намекнула, что Блумквиста подставили», – подумал Арманский.

– Не могли бы выражаться более определенно? – оживился Фруде.

– У меня нет никаких доказательств, и в то же время я почти уверена, что его обвели вокруг пальца.

– Но почему вы так думаете?

– Вся биография Блумквиста свидетельствует о том, что он очень осмотрительный журналист. Все свои предыдущие разоблачения он подкреплял неопровержимыми документами. В один из дней я была на судебных слушаниях. Блумквист не приводил никаких контраргументов, он вроде бы сдался без боя. Это на него не похоже. Если верить суду, он просто нафантазировал историю о Веннерстрёме, не имея никаких доказательств, и опубликовал ее… Тем самым он сделал себе профессиональное харакири. Но я не верю. Блумквист не мог так подставить себя.

– А что же, по вашему мнению, произошло на самом деле?


– Могу только догадываться. Конечно, сам Блумквист не сомневался в своей правоте, но что-то сорвалось, и информация оказалась фальшивкой. Это, в свою очередь, означает, что у него были свои источники, которым он безусловно доверял, а они намеренно подсунули ему дезинформацию. Но такой сюжет кажется слишком сложным и маловероятным. Есть и альтернативная версия – ему серьезно угрожали, так что он сдался и предпочел примерить на себя маску некомпетентного придурка, а не принять бой. Но повторяю, это всего лишь мои домыслы.

Саландер хотела продолжить свой рассказ, но Дирк Фруде поднял руку. Затем он помолчал, постукивая пальцами по подлокотнику, и, немного помявшись, спросил ее:

– Если бы мы наняли вас, чтобы распутать дело Веннерстрёма и докопаться до истины… Есть ли шанс, что вы что-нибудь найдете?

– Никаких гарантий. Может быть, там и нет ничего.

– Но вы попытались бы?..

Лисбет пожала плечами:

– Я ничего не решаю. Я работаю на Драгана Арманского, и от него зависит, какими делами занимаюсь. А потом, я ведь не знаю, какую именно информацию вы хотите заполучить.

– Тогда вот что… Полагаю, все, что прозвучит в этой комнате, останется строго между нами?

Арманский кивнул.

– Я не в курсе этого конкретного дела, мне о нем ровным счетом ничего не известно, – продолжал Фруде. – Но я совершенно точно знаю, что в других случаях Веннерстрём вел себя непорядочно. Дело Веннерстрёма серьезно повлияло на жизнь Микаэля Блумквиста. И я хотел бы убедиться, что ваши предположения небеспочвенны.

Беседа приобретала неожиданный оборот, и Арманский явно напрягся. Дирк Фруде предлагал «Милтон секьюрити» влезть в уже закрытое уголовное дело, в ходе которого Микаэль Блумквист, вероятно, подвергался некоему давлению. Тогда уже конфликт с адвокатами империи Веннерстрёма неизбежен. При таком раскладе Арманский вовсе не рвался использовать неуправляемую крылатую ракету по имени Лисбет Саландер.

И его заботила не только и не столько репутация фирмы. В свое время Саландер строго-настрого запретила ему играть по отношению к ней роль этакого заботливого отчима. Драган пообещал ей и остерегался выступать в такой роли, но в глубине души по-прежнему волновался за нее. Иногда он ловил себя на мысли, что сравнивает Лисбет со своими дочерьми. Он считал себя хорошим отцом и старался не вторгаться в их личное пространство. Но при этом понимал, что, если бы они жили и вели себя так, как Лисбет, для него это было бы неприемлемо.

В глубине своей хорватской, а может быть, боснийской или армянской души Арманский никак не мог избавиться от ощущения, что Саландер неумолимо приближается к катастрофе. Он считал, что она может стать идеальной жертвой для тех, кто захочет причинить ей зло. Он боялся, что однажды утром его разбудят известием о том, что с ней что-то случилось.

– Подобные изыскания потребуют серьезных затрат, – осторожно сказал Арманский, решив прощупать Фруде на предмет серьезности его намерений.

– Я готов платить по максимальным тарифам, – ответил адвокат. – Я не буду просить сделать невозможное. Но я убедился в том, что ваша сотрудница, как вы сами меня заверили, компетентна.

– Саландер? – взглянул на нее Арманский, подняв брови.

– У меня сейчас нет никаких других дел.

– О’кей. Но я хочу, чтобы мы оговорили формы сотрудничества. Давайте дослушаем отчет.

– Остались некоторые подробности его личной жизни. В восемьдесят шестом году Блумквист женился на Монике Абрахамссон, и в том же году у них родилась дочь Пернилла. Сейчас ей шестнадцать лет. Брак скоро распался – супруги развелись в девяносто первом. Абрахамссон снова вышла замуж, но они по-прежнему сохраняют приятельские отношения. Дочь осталась с матерью и встречается с отцом не слишком часто.



На этом месте Фруде попросил долить ему кофе из термоса и снова обратился к Саландер:

– В начале нашего разговора вы заметили, что у всех людей есть тайны. Удалось ли вам их раздобыть?

– Видите ли, у всех людей есть эпизоды, которые относятся к личной сфере, и их не следует выставлять напоказ. Микаэль Блумквист явно не обделен вниманием представительниц женского пола. У него были и серьезные романы, и масса мимолетных связей. Короче говоря, он ведет активную сексуальную жизнь. Однако уже на протяжении многих лет в его жизни периодически возникает одна и та же женщина, и у них весьма эксцентричные отношения.

– Как это понять?

– У него сексуальные отношения с Эрикой Бергер, главным редактором издательства «Миллениум». Она аристократического происхождения; мама – шведка, папа – бельгиец, живущий в Швеции. Бергер и Блумквист знают друг друга со студенческих времен по Высшей школе журналистики… С тех самых пор они то вместе, то врозь.

– Ну и что тут необычного? – поинтересовался Фруде.

– Дело в том, что Эрика Бергер замужем за художником Грегером Бекманом. Он разукрасил общественные здания множеством кошмарных картин и считает себя звездой первой величины.

– То есть она изменяет ему с Блумквистом.

– Нет-нет. Бекман в курсе их отношений. Это ménage à trois[31], и всех троих такая ситуация вполне устраивает. Иногда Эрика проводит ночи с Блумквистом, иногда – с мужем. Как конкретно у них там все складывается, я точно не знаю. Но, похоже, именно по этой причине и распался брак Блумквиста с Абрахамссон.





Глава 3

Пятница, 20 декабря – суббота, 21 декабря




Эрика Бергер удивленно вскинула брови, когда ближе к концу рабочего дня в редакции возник основательно продрогший Микаэль Блумквист. Редакция «Миллениума» располагалась прямо в самой середине Гётгатан, на офисном этаже, над помещениями «Гринписа». С «Миллениума» явно требовали завышенную арендную плату, но Эрика, Микаэль и Кристер все-таки дружно держались за этот офис.

Эрика взглянула на часы. Еще только десять минут шестого, а тьма уже давно укутала Стокгольм. Она ждала Микаэля ближе к обеду.

– Прости, – произнес он, прежде чем она успела что-либо сказать. – Меня настолько потряс этот суд, что мне не хотелось ни с кем разговаривать. Я долго бесцельно шатался и обо всем размышлял.