Девушка, которая искала чужую тень

Петляя между столами, Микаэль и Малин пробрались к выходу и вскоре оказались на свежем воздухе. Они пошли по набережной, мимо лодок, покачивающихся на причале, и горы по другую сторону трассы. Было жарко. Оба молчали. Микаэль уже стряхнул с себя раздражение, но Малин выглядела потерянной.

– То, что ты говорила насчет его проблем со слухом, очень интересно, – заметил он.

– Что именно? – не поняла женщина.

– Психолог Карл Сегер, которого застрелили на охоте двадцать пять лет тому назад, исследовал влияние слуховых ощущений на наше самосознание.

Малин перевела глаза на Микаэля.

– Не этим ли объясняется его интерес к Лео?

– Не знаю, но тема, скажем так, не совсем обычная. Так в чем выражалась эта его… гиперакузия?

– Ну вот, представь себе… Сидим мы с ним за столом на какой-нибудь конференции, и вдруг… его лицо ни с того ни с сего оживляется. Не успеваю я понять, в чем дело, как в комнату кто-то заходит. Я сразу это заметила и не раз пыталась его расспросить, но Лео только отмахивался. Лишь в последний день моей работы в фонде он рассказал мне все. Эта болезнь – мука всей его жизни. В школе его считали безнадежным.

– Правда? Я думал, он блистал в школе.

– Я тоже. Но ему было трудно усидеть на месте, все время хотелось выйти. Учителям это создавало большие трудности, и, не будь его отец такой шишкой, Лео наверняка перевели бы в спецкласс или в школу для детей с нарушениями в развитии. Но он был Маннхеймер – и на решение его проблем бросили все возможные средства. Вскоре стало ясно, что все дело в уникальном слухе. Он слышал малейший шорох – где же ему было сосредоточиться на уроке. Лео наняли домашних учителей. Вероятно, этим и объясняется его запредельный IQ.

– То есть эта особенность была скорее его проблемой, чем гордостью?

– Похоже на то, хотя… я не знаю. Лео ее стыдился, но это совсем не исключает того, что он ею пользовался.

– Должно быть, в школе он был мастер подслушивать.

– Не знаю… А этот психолог занимался проблемой аномально чуткого слуха?

– Можно сказать и так, – ответил Микаэль. – Правда, его диссертации я не видел. Но в одной из работ он пишет: то, что является выгодным эволюционным приобретением в одну эпоху, в другую может стать препятствием для выживания. В те времена, когда люди добывали себе пропитание охотой, чуткий слух, безусловно, давал серьезную фору. А в современном городе… это чревато, я бы сказал, некоторой перегруженностью. Такие люди – скорее наблюдатели жизни, нежели ее активные участники.

– Это психолог так писал?

– Да, как будто…

– Печально.

– Почему?

– Потому что это то, что можно прежде всего сказать о Лео. Он всегда был всего лишь наблюдателем.

– Кроме той недели в декабре…

– Кроме той недели в декабре. Так ты подозреваешь, что тот выстрел в лесу был не просто несчастным случаем?

Малин заметно оживилась, это был хороший знак. Теперь Микаэль надеялся выудить у нее подробности их последней встречи с Лео.

– Мне самому это интересно, – ответил он на ее вопрос.





* * *


Лео никогда не забывал Карла Сегера. Уже будучи взрослым, он во всех подробностях помнил их еженедельные беседы в Брумме – каждый вторник в четыре часа дня. Все вышло так, как говорил Карл. Со временем Лео приспособился к миру звуков. Он научился ценить эту свою особенность. Когда Лео музицировал – а музицировал он всегда, – она была несомненным преимуществом. Маннхеймер хотел стать джазовым музыкантом и уже в детстве получил приглашение от «Метронома»[22] записать диск. Но отказался, полагая, что материала для этого пока недостаточно.

Стокгольмскую высшую школу предпринимательства он воспринимал как временное пристанище. Все изменится, полагал Лео, когда он достигнет мастерства в музыке. Тогда он выпустит диск и станет новым Китом Джарреттом[23]. Но временное пристанище стало постоянным домом – Лео и сам не заметил, как это получилось. Неужели виной всему был страх неудачи или нежелание огорчать родителей? Или периоды депрессии в его положении были так же неизбежны, как смена времен года? Лео превратился в одиночку, и это тоже вызывало недоумение со стороны. Окружавшая его аура таинственности притягивала женщин. Но окрутить Лео оказалось не так-то просто. На дружеских вечеринках он больше молчал и при первой возможности уезжал домой, в тишину. Правда, потом появилась Мадлен Бард. Позже Лео не мог объяснить себе, чем именно она его завлекла. Но Мадлен была особенная, – он чувствовал это всегда. Ее мерцающие синие глаза видели его насквозь, а на красивое лицо часто набегала тень меланхолии.

Они обручились и некоторое время прожили вместе в его квартире на Флорагатан. Лео как раз унаследовал отцовскую долю акций в фонде Эгрена, и родители Мадлен сочли его выгодной партией.

Их отношения с самого начала не были безоблачными. Мадлен хотела быть в обществе и требовала от Лео устраивать обеды для друзей. Он противился, и тогда Мадлен убегала в спальню в слезах. Но эти мелкие неприятности не делали погоды. Их брак обещал быть счастливым, тогда Лео не сомневался в этом. Ведь они с Мадлен любили друг друга.

Катастрофа разразилась в августе, на празднике раков, который отмечали в усадьбе Мёрнеров на Вэрмдё. Все пошло не так с самого начала. Лео как потерянный блуждал между гостями, не в силах вынести их вопли. В конце концов он убежал, предоставив Мадлен одной рассыпаться в любезностях. И она прыгала, как коза, заверяя хозяев, что все получилось просто фантастически. Что у нее просто в голове не укладывается, как же можно было все так здорово организовать… А какие места… Да она готова переехать сюда хоть сейчас… Ну, и все такое.

В полночь Лео удалось уединиться в одной из дальних комнат с книгой в руках. Милтон Мезз-Меззроу[24] – он не мог поверить собственным глазам, когда обнаружил на полке такое! Лео тут же погрузился в чтение и вскоре унесся и душой, и мыслями в джаз-клубы Чикаго и Нового Орлеана, забыв про веселившихся на берегу гостей.

Через пару часов к нему вломился Ивар Эгрен, пьяный, как и всегда на праздниках. На нем была дурацкая черная шляпа, коричневый костюм обтягивал обширный живот. Лео заткнул ладонями уши, чтобы не слышать его воплей.

– Я хочу покататься на лодке с твоей невестой, – кричал Ивар.

– Ни в коем случае, – отвечал Лео. – Ты пьян.

Но Ивару было наплевать на его запреты. В конце концов в качестве уступки он согласился напялить на Мадлен красный спасательный жилет. Когда Лео вышел на веранду, красный жилет уже исчезал в сумерках в направлении озера.


Стояла тихая летняя ночь. Вода блестела в мерцающем свете звезд. Ивар и Мадлен негромко разговаривали, а Лео слышал каждое их слово. Собственно, ничего возмутительного не происходило – обычные светские глупости. Но Лео внезапно понял: там, в лодке, сидела другая Мадлен – бесчувственная, вульгарная, – и ему стало больно уже от одного этого открытия. Шло время. Спустя пару часов Ивар и Мадлен заплыли так далеко, что уже даже Лео не мог их слышать. Они вернулись спустя несколько часов, когда остальные гости уже разъехались. Небо прояснилось. Лео стоял на берегу, обмотав шею шарфом. Он равнодушно наблюдал, как к нему приближается перепуганная Мадлен.

В такси по дороге домой между ними словно упала стена. А спустя девять дней Мадлен собрала вещи. Двадцать первого ноября того же года, когда сумерки на дворе почти не рассеивались и весь Стокгольм был покрыт тонким слоем снега, она обручилась с Иваром. Лео слег. Врачи диагностировали у него частичный паралич.

Придя в себя, он вернулся к работе и первым делом поздравил Ивара, заключив его в братские объятия. Лео присутствовал и на мальчишнике, и на свадьбе. И позже, всякий раз сталкиваясь с Мадлен, дружески ее приветствовал. Он научился делать хорошую мину при плохой игре и всем своим видом показывал, что дружит с Иваром с детства, а узы такой дружбы не разорвать ничем. Но втайне Лео вынашивал планы мести, и Ивар это чувствовал. Он понимал, что не сможет жить спокойно, пока не сокрушит Лео до конца.





* * *


Вопреки надеждам Микаэля, Малин больше не вспоминала о той встрече с Лео. На самом верху Хорнсгатспукельн она вдруг остановилась. Солнце так и палило, так что место для передышки было выбрано явно не самое удачное. Но Малин будто остолбенела. Мимо спешили прохожие, где-то просигналил автомобиль. Малин обернулась в сторону площади Марияторгет.

– Мне пора, – только и сказала она.

Потом рассеянно поцеловала Микаэля и по каменным ступенькам побежала в сторону Хорнсгатан и площади Марияторгет. Блумквист в недоумении остался на месте. Потом вытащил мобильник и позвонил Эрике Бергер – своей близкой подруге и главному редактору «Миллениума» – и сказал, чтобы в ближайшие несколько дней в газете его не ждали. Эрику это нисколько не удивило. Июньский номер только что вышел, а на носу был праздник летнего солнцестояния. Кроме того, этим летом они впервые позволили себе нанять двух временных сотрудников.

– Ты такой мрачный, – заметила Эрика. – Что-нибудь случилось?

– В отделении Лисбет во Флудберге произошла серьезная потасовка.

– О боже! Надеюсь, она не пострадала?

– Пострадала одна крутая преступница, но это отдельная история. Лисбет в данном случае свидетель.

– Она выкрутится.

– Будем надеяться. Слушай… можешь оказать мне одну услугу?

– Конечно, какую?

– Можешь попросить кого-нибудь из редакции – ту же Софи – сходить завтра утром в государственный архив и взять кое-какие досье… я скажу чьи. Только пусть не говорит, для кого.

Блумквист назвал три имени. Эрика записала персональные номера на мобильный.

– Старик Маннхеймер? – удивилась она. – Помнится, он давно уже в могиле.

– Вот уже шесть лет как, – подтвердил Микаэль.

– В детстве я видела его пару раз – мой отец был с ним знаком. Он тоже имеет какое-то отношение к Лисбет?

– Возможно. Точно сказать не могу. А какой он был?

– Маннхеймер? Трудно сказать. Тогда еще не был стариком, но имел репутацию… человека со странностями, скажем так. Тем не менее ничего плохого сказать о нем не могу. Помню, он интересовался моими музыкальными пристрастиями и забавно свистел. А зачем он тебе?

– Как-нибудь потом расскажу.

– Ну ладно, как хочешь…

Эрика что-то еще рассказывала о предстоящем номере и потоке рекламы, но Микаэль слушал ее плохо. Он дал отбой, оборвав ее буквально на полуслове, и продолжил движение вверх по Бельмансгатан. Миновал бар «Бишопс армс», по мощеному спуску сошел к воротам, поднялся к себе в мансарду и сразу сел за компьютер с парой бутылок «Урквел Пилзнера». Чем больше Микаэль думал о том выстреле в Эстхаммаре, тем более загадочными представлялись ему обстоятельства дела. Со старыми преступлениями так бывает всегда, он знал это по опыту.





* * *


Никаких оцифрованных архивов не существовало – прежде всего из соображений конфиденциальности. Согласно правилам государственного архива, документы предварительных расследований уничтожались по истечении пятилетнего срока. Поэтому Микаэль решил съездить в Уппсалу, в окружной суд, с тем чтобы посмотреть протоколы судебных заседаний. Далее, вероятно, было бы нелишним связаться с полицией или с каким-нибудь следователем на пенсии, который помнит это дело, – если таковые, конечно, остались. Микаэль набрал номер Элленор Юрт – женщины, которая была помолвлена с Карлом Сегером, – и сразу понял, что эту тему она давно для себя закрыла. Элленор как могла вежливо объяснила ему, что не желает говорить о Карле.

– Надеюсь на ваше понимание, – сказала она.

Тем не менее на встречу согласилась. Дело было не в том, что она вдруг переменила свою точку зрения, и даже не в журналистском шарме Блумквиста. Настроение Эллинор изменилось, как только Микаэль – на свой страх и риск – упомянул Лео Маннхеймера.

– Лео! – перебила его она. – О… как же давно это было… Как он?

Блумквист отвечал, что не знает.

– Вы были с ним знакомы? – в свою очередь поинтересовался он.

– Конечно! Карл души не чаял в этом мальчике.