Девушка из песни

Его глаза открылись, закрылись и снова открылись, остекленевшие, расфокусированные. А затем наши взгляды встретились.

Облегчение было настолько мощным, что у меня едва не подкосились ноги.

Я сжала его ладонь.

– Привет, малыш.

Он оставался таким же мертвенно-бледным под тенью щетины.

– Ви, – прохрипел он.

– Наконец-то, – обрадовалась медсестра. – С возвращением, дорогой. Дай-ка мне на тебя взглянуть.

Она прошлась по палате, проверяя и переписывая показатели, а я тем временем подтащила стул к кровати и тяжело опустилась на него, испытывая чувство дежавю. Другая больница, семь лет назад.

– Что случилось? – спросил он, слегка повернув голову на подушке.

– Помпа сломалась и ввела тебе слишком много инсулина, – ответила я. – У тебя упали показатели.

– Слишком длинный ответ. – Медсестра подошла, чтобы проверить капельницу. – А если короче: она тебе жизнь спасла, вот что случилось.

Губы Миллера дрогнули, когда он попытался улыбнуться.

– Она уже это делала. Давно.

Он закрыл глаза, и я испуганно посмотрела на медсестру.

– Он просто отдыхает, милая. Похоже, тебе тоже не помешает немного поспать.

– Я в порядке. – Ни за что не покину этот стул, наши руки все равно что скованы вместе.

Проходили часы, Миллер просыпался на несколько минут, а потом снова погружался в сон. У него взяли еще какие-то анализы, и я наблюдала, как доктор Монро шепчется с нефрологом, оба стояли с мрачным видом.

Около девяти вечера приехала мать Миллера. Я видела Лоис Стрэттон всего несколько раз, когда училась в старшей школе. Раньше она всегда выглядела уставшей и посеревшей. Миллер поселил ее в светлую квартиру в Лос-Анджелесе, и теперь она казалась более здоровой и жизнерадостной, хотя сейчас лицо искажала тревога за сына.

Она бросилась к Миллеру, лихорадочно шаря по нему взглядом.

– Я думала, он очнулся. Мне сказали, что он был в коме, но уже очнулся.

– Так и есть, – подтвердила я. – Сейчас он спит.

Она опустилась на стул.

– Мой дорогой мальчик, – запричитала она и со слезами посмотрела на меня. – Ох. Вайолет. Спасибо тебе, милая. Я так благодарна тебе за то, что ты оказалась рядом, когда он нуждался в тебе больше всего. Уже дважды. В ту ночь у тебя во дворе и сейчас. Только тогда показатели взлетели вверх, а сегодня упали на минимум.

– Мне стоило находиться рядом. Все время. Я могла уберечь его.

– В первую очередь это была моя обязанность. – Она шмыгнула носом и вытерла глаза. – В каком-то смысле я тоже его бросила. Оставила самого о себе заботиться. Я столько зла ему причинила из-за того, что ужасно устала. Я сама нуждалась в помощи, но ее не было.

– Вы делали все, что могли, – возразила я.

– Как и ты.

Мы разделили мгновение тепла и понимания. Двое людей, которые больше всех любили Миллера.

Вошла социальный работник с букетом цветов.

– От некоей Бренды из «Рук помощи». Я оставлю их на окне.

Она поставила на подоконник ярко-желтые герберы вперемешку с белыми розами, предложила принести нам кофе и ушла.

– «Руки помощи»? – спросила Лоис. Мы обе разговаривали приглушенными голосами. – Это та благотворительная организация, которой Миллер собирается отдать все деньги?

Я кивнула.

– Для бездомных семей.

Она грустно улыбнулась.

– Ну конечно. Он непременно хотел кому-нибудь помочь, раз выпала такая возможность. Но и до популярности ему была присуща сострадательность. Несправедливость всегда его огорчала. А еще злила. Даже в детстве.

«– И нет ничего печальнее, чем именинный торт всего с одним отрезанным куском.

– Я могу придумать сотню вещей печальнее, – возразил Миллер».


Я улыбнулась.

– Таким он и был, когда мы познакомились.

– Думаю, он с этим родился. Явно не мы с Рэем его этому научили. Мы были так молоды, когда он у нас появился. Едва ли старше, чем вы сейчас.

Нежно улыбнувшись, Лоис смахнула прядь волос со лба Миллера, привычное движение, которое она, вероятно, делала тысячу раз в его детстве.

– Однажды он играл в песочнице с одним мальчиком, – проговорила она. – Миллеру тогда было около трех, наверное, а тому мальчику чуть побольше. Он отобрал у Миллера пластмассовую лопату и переломил ее пополам. Я подбежала и отругала его, ожидая, что придется утешать Миллера. Вместо этого он просто выглядел озадаченным. Трудно представить себе такое выражение на лице трехлетнего ребенка. Он не плакал. Ему только хотелось узнать причину. «Зачем он это сделал, мама?» Он не мог объяснить беспричинную жестокость.

Лоис нежно улыбнулась, глядя на сына.

– Он долго был таким. Открытым. Любознательным. Думаю, именно из этого источника он черпал вдохновение для своих песен. Наблюдал за жизнью, а затем переносил впечатления в лирику и музыку, благодаря гитаре, которую подарил ему Рэй. Его самое ценное достояние. – Она тяжело вздохнула. – Но с уходом Рэя все изменилось. Миллер замкнулся в себе. Стал подозрительным. Больше никого не хотел любить. Может, он и играл, но я больше не слышала. Это разбивало мне сердце.

Лоис посмотрела на меня поверх спящего Миллера.

– А потом появилась ты. Ты открыла ему сердце, Вайолет. Знаю, что многие благодарят Эвелин за то, что обнаружила талант Миллера, но сначала он пел для тебя. Ты – причина его популярности. Он настолько сильно тебя любит, что не может сдерживаться. Даже когда он оттолкнул тебя, я знала. Всегда знала, что ты его девочка.

«Его девочка. Я всегда была его девочкой».

– Думаю, я тоже это знала, – произнесла я, улыбаясь сквозь слезы. – Даже когда еще не подозревала о своих истинных чувствах.





32





Миллер


Я открыл глаза и увидел солнечный свет, льющийся из окна в конце маленькой комнаты. Тело словно срослось с кроватью, тяжелое и слабое. Вайолет сидела рядом, ее голова покоилась на моем матрасе, а рука сжимала мою ладонь.

Она не отходила от меня уже два дня, с тех пор как меня перевели из реанимации. Два дня, в течение которых доктор Монро и его команда провели все существующие исследования и сообщили мне торжественную новость о том, что почки, как и поджелудочная железа, приказали долго жить. К куче аппаратов в палате добавился еще один для диализа, а мое имя вписали в длинный список нуждающихся в пересадке органов. А поскольку мой диабет новые почки попросту уничтожит, то мою кандидатуру одобрят только для одновременной трансплантации поджелудочной железы и почек.

– Перестановочка в кишках, – ляпнул я, пытаясь рассмешить Вайолет, когда ей хотелось плакать. Она не выпускала мою руку, и меня снова накрыло старым чувством вины за то, что я снова заставил ее пройти через это.

В то утро она почувствовала, что я проснулся, подняла голову и устало улыбнулась.

– Привет.

– Где мама?

– Она спустилась в кафетерий за кофе. Как себя чувствуешь?

– Готов отсюда свалить.

– Сказали, что уже скоро. Может быть, завтра.

«Потому что донора нет».

Она грустно улыбнулась, не глядя мне в глаза.

– Ви, что случилось? Помимо… – я махнул рукой. – Всего этого.

– Ничего. Просто устала.

– Ты забываешь, что я досконально изучил твою мимику. Что-то не так, и дело не только в моих дерьмовых почках.

Вайолет сделала вид, что задумалась.

– Это случаем не панк-группа такая? «Дерьмовые Почки»? Мне кажется, они были хэдлайнерами фестиваля «Burning Man»…

– Ответь мне.

Она смахнула с простыни соринку.

– Я проверила, смогу ли стать донором для тебя. И твоя мама тоже. Но мы несовместимы.

Я притянул ее к себе.