Девочка в красном пальто

– Тут очень темно. – Я пытаюсь разглядеть, где мы едем.

– Я выбрал трассу В. Она как-то повеселее, – отвечает он.

Я не понимаю, чего тут веселого может быть, когда за окном полная темень и вообще ничего не видно, только трава – ее освещают фары – хлещет по колесам. Дедушка начинает напевать:

– Я выберу трассу В, а ты не станешь возражать, – и смеется своей песне так, словно придумал что-то очень умное.

– Подпевай, Кармел, я научу тебя словам. «Я выберу трассу В, а ты не станешь возражать…»[1]

– Нет, спасибо.

Он крепче сжимает руль и снова смеется.

– Это было бы весело. Когда поешь дуэтом – путь кажется короче.

– Нет, спасибо, – я изо всех сил стараюсь быть вежливой, но что делать – мне совсем не хочется петь его песню. Не такое у меня настроение.

Он все уговаривает и уговаривает меня, потом, наконец, сдается.

– Уже недалеко.

Я вглядываюсь в темноту, как кошка, и начинаю различать очертания черных холмов. Это похоже на сельскую местность, только без единого дома.

– Я думала, ты живешь в Лондоне, – говорю я.

– Ну… понимаешь, Кармел. Дело в том… дело в том, что мы жили в Лондоне. Но после смерти твоей бабушки я не смог там оставаться. Потом я встретил Дороти, она настоящее сокровище, и мы поселились в Уэльсе. В ожидании попутного ветра, который забросит нас куда-нибудь еще.

– Бабушка умерла? – Я подскакиваю. – Когда она умерла?

– Несколько лет тому назад. Разве мама не говорила тебе, милая? – Он укоризненно качает головой, как будто осуждает маму за то, что скрыла это от меня.

– Ну, может, и говорила. – Я хочу защитить маму и делаю вид, что не помню точно, говорила она или нет.

– Я думаю, ты бы запомнила, Кармел, – отвечает он, и он, конечно, прав.

Я прихожу к выводу, что невозможно по-настоящему горевать из-за смерти совершенно незнакомого человека, даже если это собственная бабушка. Но очень уж странно выходит, что мама об этом ничего не сказала. Очень хочется спросить, почему они с мамой поссорились, но боюсь, что это будет очень невежливо с моей стороны. Потом мне приходит в голову мысль, что мама никогда ни с кем не ссорится без причины, поэтому решаю держать с ним ухо востро и внимательней присмотреться к нему – тогда, может, сама пойму, в чем дело.

Я ужасно устала, глаза щиплет, как будто в них насыпали песка, но все равно я ни на минуту не могу забыть о маме.

– Можно еще раз позвонить в больницу и узнать, как там мама?

– Уже очень поздно. Персонал спит, потому что сейчас глубокая ночь.

– Правда?

– Угу. Мы позвоним утром, и, даст бог, нам сообщат хорошие новости. Ну вот, мы почти приехали.

Мы все едем и едем, взбираемся на холмы и петляем среди них, и я слышу, как ветер колотит в машину.

– Вот и приехали, – говорит он, и фары освещают самые высокие железные ворота в мире.

– Значит, ты живешь здесь?

Место какое-то пугающее, но я не хочу это говорить вслух.

– Да, временно. Дом выглядит огромным, но мы, Кармел, снимаем только маленький уголок. Остальное пустует.

– Понятно, – выдавливаю я.

Он потирает руки. Так обычно делают люди, когда обдумывают, как им поступить дальше. Он выходит из машины и отпирает большущий замок, который висит на воротах. В свете фар его светлые волосы сияют вокруг головы. Он открывает ворота и возвращается в машину.

Мы въезжаем во двор, и фары освещают огромное каменное здание, похожее на старинный замок. Он останавливается сразу за воротами и выходит, чтобы закрыть их.

Когда он возвращается, я спрашиваю:

– Это замок, что ли?

Он улыбается, выключает двигатель, и фары тут же гаснут, и все погружается в темноту. Теперь он сидит рядом со мной в полной темноте, и я не знаю, улыбается он еще или уже нет. Я не знаю, какое у него выражение лица.

Его голос раздается из темноты.

– Нет, милая. Это не замок, – отвечает он. – Это то, что в старину называлось «работный дом». Инвесторы начали его перестраивать, но у них закончились деньги, и мы тут приютились. – Судя по голосу, он улыбается.


Я слышала о работных домах. В школе по истории мы проходили. Туда отправляли людей, которые… которые «сбились с пути и попали в трудное положение». Но я не задаю никаких вопросов.

– Пора вылезать из машины, милая.

Я выхожу, но я так устала, что ноги меня не слушаются. К тому же вокруг совсем темно, и непонятно, куда идти. В лицо дует холодный свежий ветер, он пахнет травой и цветами.

– Погоди, я помогу тебе. Я думал, у меня в машине есть фонарик, но, похоже, я забыл положить его. – Он смеется: – Какой глупый дедушка!

Я чувствую, как он кладет руку мне на плечо и направляет меня, но я спотыкаюсь и чуть не падаю, потому что не вижу ни своих ног, ни куда ступаю. И вдруг, хотя на небе нет ни одной звездочки, чтобы подсветить наш путь, я догадываюсь, что мы находимся рядом с домом – потому что ощущаю присутствие каменной громады, как летучие мыши ощущают преграду на своем пути.

Дверь открывается, и полоска света падает на ряд больших каменных ступеней, они ведут ко входу, и на старинные каменные плиты, ими вымощен двор. Это единственное здесь пятно света, оно такое яркое, что женщина в дверном проеме напоминает вырезанную из бумаги куклу, как в театре теней.

– А вот и Дороти! Поджидает нас.

На ней юбка почти до полу, длинные волосы развеваются на ветру, и вообще она похожа на злую ведьму из мультфильма, которая стоит на пороге своего замка, и я про себя повторяю слова, которые мама учила меня говорить, когда страшно: «Мужайся, Кармел, мужайся».

И это всегда помогает. Ну, почти всегда. Когда мы заходим в дом, я могу разглядеть Дороти под лампочкой, которая висит в коридоре, и она кажется уже не такой жуткой. У нее смуглая кожа и глаза немного сонные, но умные. Она наклоняется ко мне и говорит:

– Значит, ты и есть малышка Кармел.

Я киваю. И хотя мы с ней совсем незнакомы, мне приятно находиться рядом с женщиной. От нее пахнет печеньем и корицей, и вид у нее тоже немного «старинный» в этой длинной юбке и заправленной в нее красной блузке.

Она берет меня за руку.

– Пойдем, дитя мое. Ты наверняка проголодалась. – По ее выговору слышно, что она не англичанка.

Мы идем по коридору, она открывает дверь – тут стоят ботинки и висят пальто, потом открывает еще одну дверь – за ней находится кухня с длинным деревянным столом посередине. Кухня совсем новенькая – не то что коридор, белые шкафы так и сияют.

– Это наша часть дома, Кармел. Тебе нравится?

Я киваю, хотя что мне может понравиться в такую минуту.

– Остальной дом не отремонтирован, поэтому нам сдали жилье по дешевке, сделали просто прекрасную скидку. – На ее лице написано огромное удовольствие. – Может, ты хочешь умыться?

Я киваю, она ведет меня через большую гостиную, а потом вверх и вверх по винтовой лестнице, и мы приходим в ванную. Рядом с ванной – спальня, дверь в нее открыта, и я вижу на полу возле кровати несколько чемоданов. Она ждет меня возле ванной, а потом мы спускаемся обратно в кухню.

– Садись здесь, дитя мое. – Дороти выдвигает стул с краю стола. – Чего ты хочешь? Может быть, печенья с молоком?

– Да, пожалуйста.

Дороти ставит стакан молока и кладет передо мной три печенья с шоколадной крошкой. Тут я понимаю, что просто умираю от голода, и быстро проглатываю печенье. И лишь когда слизываю крошки с пальцев, замечаю, что осталась одна. Мне делается не по себе – сижу за таким огромным столом в таком огромном доме, как будто я принцесса из сказки братьев Гримм, у нас дома есть такая книжка. И я начинаю плакать, мне страшно и одиноко. Крупные слезы падают на крошки на тарелке.

Заходит Дороти. Глаза у меня полны слез, поэтому ее красная кофта расплывается. Я моргаю, и все проходит.

– Ах, боже мой. Дитя мое, дитя мое, что случилось?

– Я тут одна. Куда вы все подевались?

Она поднимает руки к небу:

– Боже мой! Ну что за ребенок? Я отлучилась на минутку, чтоб приготовить тебе постель. Не нужно плакать, какой в этом смысл? Все наладится, будет на пять с плюсом. Так всегда бывает.

– Правда?

– Конечно, – она кивает. – Пойдем, я уложу тебя в постель. Утром тебе станет гораздо лучше. Утром всегда становится лучше. Утро вечера мудренее. Только знаешь, – она упирает руки в боки, – тут такое дело. У нас только одна спальня, и в ней спим мы с твоим дедушкой. Но я подыскала тебе кровать в другой части дома. Там, конечно, нет ремонта, как в этой части, но спать можно. Слава богу, нам оставили ключи от всего дома, чтобы мы за ним присматривали, – подмигивает она мне.

Мы снова идем по коридору, где висит лампочка без абажура. Я поднимаюсь за Дороти по большой деревянной лестнице, и эхо наших шагов раздается под потолком. На верхней площадке она отпирает дверь в длинный коридор со множеством дверей. Она несет свечу, которая очень кстати, потому что чем дальше мы идем по коридору, тем темнее становится. Сначала она показывает туалет, которым я могу пользоваться, там деревянное сиденье и старинная цепочка. Потом она открывает соседнюю дверь.

– Вот твоя комната.

Мебели в комнате нет – только кровать с простыней и одеялами да старый стул у окна.

– В этой части дома нет электричества, – говорит она. – Вот моя нижняя юбка, можешь надеть ее вместо ночной рубашки.

Я смотрю на кровать:

– Дороти, а здесь точно можно спать?

Комната выглядит так, словно в ней не ночевали тысячу лет, и, судя запертым замкам, она не предназначалась для жильцов.

– А кто сказал, что нельзя? – Она снова подмигивает мне.

Я не хочу раздеваться, пока она стоит тут. Поэтому сажусь на кровать, а юбку держу в руке. Слышатся ее шаги у меня за спиной, потом захлопывается дверь – щелк, и готово. Быстро-быстро переодеваюсь в юбку, она белая, с оборкой по подолу. Дверь снова открывается:

– Все в порядке, Кармел?