Девять камер ее сердца

В такое позднее время это мог быть всего лишь алкоголь. Сколько я успел выпить? Наверняка больше, чем нужно. В голове звенела знакомая легкость, а зал, где все это и происходило, начинал подергиваться такой своеобразной мутноватой дымкой.



Я заметил тебя сразу же, как только ты вошла. Ты замерла в неуверенности, огляделась и направилась через всю комнату туда, где был выход на небольшую лужайку. И остановилась возле небольшого светящегося камина. Почему ты так сделала? Ну, это был декабрь, довольно холодно, а твое платье – или то, что называлось этим словом – не могло особенно тебя согреть. Это было что-то среднее между кимоно и лабораторным халатом, с рукавами, которые болтались, как крылья мельницы. На моей жене это выглядело бы как странный банный халат, но тебе шло, придавая налет определенной драматичности. Ты казалась женщиной, с которой постоянно что-то происходит.

Я наблюдал за тобой на расстоянии, прихлебывая виски – и то, и другое было этаким неспешным удовольствием. Меня привлекало твое лицо. Этот нос, изгиб бровей, что-то в линии подбородка. У тебя были длинные волосы, но ты убрала их, заколов наверху и открыв прелестную шею. В детстве ты, должно быть, была неловкой и неуклюжей, я почти уверен в этом, но сейчас это прошло. Будь я поэтом, я бы нашел способ описать твое тело, как оно того заслуживало. Но мне на ум приходило только дерево, кипарис, листья которого переливаются в солнечном свете.

Я наблюдал, как ты с непроницаемым лицом смотришь в огонь камина. Задумалась? Скучаешь? Тебя утомило твое окружение? Размышляешь, не поджечь ли тут все вокруг? Какое-то время к тебе никто не подходил, и ты стояла одна среди мельтешащей, меняющейся толпы. Казалось, ни ты не знаешь тут никого, ни тебя никто не знает. Но в таком случае как ты здесь оказалась? Я подошел поближе, но меня окликнули какие-то знакомые. Так трудно не столкнуться с кем-либо, кого знаешь. Тут было много народу, всюду кишели ушлые журналисты и потрепанные писатели. Ладно, это было нечестно и неправда. Это было милое культурное общество; все были давным-давно знакомы между собой и очень гордились своими разветвленными социальными связями и благими намерениями. Я уже не помню, была ли это презентация какой-то книги или что-то в подобном духе. В большей степени, конечно, только повод собраться всем вместе, напиться умеренно дорогим спиртным, посмотреть, кто с кем пришел и кто из новеньких появился на сцене. Их можно было заметить издалека. Они много и часто улыбались, очень старались и говорили что-то типа: «Да, я поэт».



Возможно, ты была подружкой кого-то из этих новеньких, потому что ты не совсем вписывалась. Ты казалась – а я вовсе не склонен к использованию этого слова – какой-то нездешней, неземной. Я вдруг испугался, что ты можешь уйти в тень на краю лужайки и исчезнуть там. Если я сейчас не заговорю с тобой, ты отойдешь от огня, и я тебя потеряю.

Так что я подошел к тебе и спросил, почему ты не встанешь поближе к камину.

– Это бессмысленно.

– Спасти себя от того, чтобы замерзнуть до смерти?

– Возможно. Но ведь согреть, скажем, только руки гораздо хуже, нет? Ну или только – спину? Мне показалось, что ты едва не сказала «задницу», но, возможно, я показался тебе слишком приличным (читай: старым), а ты еще недостаточно выпила. Ну и, конечно, тогда мы еще были не знакомы.

– Я предпочитаю замерзнуть вся.

– Ну или вся согреться.

Не прозвучало ли это дешево? А я еще специально сказал «согреться» вместо «разогреться».

Ты обернулась ко мне.

Твой взгляд упал на мою шею. Я уверен, что ты подумала: «О боже, он носит шейный платок». Я всегда считал, что мне это идет и что в галстуках есть что-то плебейское. Но, возможно, в твоих глазах это выглядело просто устаревшим. Мне немногим больше пятидесяти, но в двадцать с небольшим это кажется чем-то за пределами световых лет.

– Мы знакомы? – спросила ты, уставившись на меня.

Я почти незаметно покачал головой. Вдруг я ясно представил, как обнимаю рукой твою талию, предпочтительно обнаженную. Ужасно непристойно.

– Это платье? – услышал я собственный идиотский вопрос.

Обычно я не таков; ведь все это простая, хорошо отрепетированная рутина, ну разве что другая сторона обычно не бывает такой обезоруживающе юной.

– Я хотел сказать… это потрясающий наряд.

– Спасибо. – Ты подняла руку, и рукав скатился по ней, как волна.

– Где вы живете? – спросил я.

– Там. – В квартире с еще двумя соседками.

– Чем вы занимаетесь?

– Особо ничем.

Ты мне нравилась. Вот правда нравилась.

Я спросил, утруждала ли ты себя когда-либо какими-то скучными вещами… ну, типа занятий в университете.

Да, и ты уже закончила. Уже несколько лет назад. И, если уж я действительно хочу знать, добавила ты, ты только что уволилась со своей первой работы. Какая-то ерунда в одном из издательств.

– Чем вы теперь хотите заниматься? – Едва я спросил это, как почувствовал, что пал в твоих глазах еще ниже.

Но твой ответ был короток и ясен:

– Я не знаю.

Я не сдержался и рассмеялся.

– Простите, – сказал я, – но я так давно не слышал такого. Вот она, привилегия юности, вызывающая зависть у стариков.

– Вы не старик.

Я приподнял бокал.

– Вы так любезны, – и ушел.




Остаток вечера я провел в надежде, что это сработает.

Вместо докучливого присутствия, как мог бы сделать кто-то другой, вместо продолжения разговора было гораздо умнее исчезнуть и понаблюдать, станешь ли ты отыскивать в этой комнате мое лицо, станешь ли встречаться со мной взглядом, если я пройду мимо. Я решил, что снова подойду к тебе уже только ближе к концу вечера – небрежно возникну возле тебя, словно из ниоткуда. Осторожно держа перед собой бокал. (Я воображал, что у меня, что называется, пальцы пианиста. Это считается артистичным и изящным, не правда ли? Этакая поэтическая чувственность?)

Но вместо этого ты сама отыскала меня.

– Знаете, я действительно так думаю.

– Думаете что?

– Что вы не старик.

– Как мило, что вы об этом напоминаете.

Ты густо покраснела и извинилась.

– Я пошутил…

– Нет, я не должна была…

Со временем я узнал, что ты могла испытывать ненормальную, избыточную неловкость перед незнакомыми. Когда мне наконец удалось убедить тебя, что все в порядке, я предложил подбросить тебя домой. «Мне по пути, – сказал я. – И это будет лучшим доказательством, что у меня не осталось недобрых чувств».



В машине мы молчали, прислушиваясь к тихому урчанию мотора. Фонари мелькали в лобовом стекле, как метеоритные дожди. Город был окутан серой дымкой и зимним запустением. Небо рассекал одинокий самолет.

– Когда я смогу снова вас увидеть? – спросил я.

Через год на этой же вечеринке.

– Какое облегчение.

Ты рассмеялась.

Я потянулся и поцеловал тебя, скользнув языком по твоим губам.

Загадка, что находит в этом даже такой, как я, столько проживший и знающий, повидавший уже все, что только можно повидать в этой реальной жизни.

Мы почти доехали, так что я начал мягко настаивать. Сходить пообедать? Выпить?

Ты медлила с ответом, и я вообразил, что нужны какие-то объяснения.

Я не носил обручального кольца, сняв его много лет назад. Оно больше не налезало, и я собирался отдать его увеличить, но так и не дошел. Ты была так молода, что я мог тебе сказать? Иногда, с другими, приходилось непросто, когда всплывал вопрос о моей жене. Любил ли я ее? Был ли у нас один из тех браков, которые со временем превращаются в безразличие? Возможно, это и было так, но я никогда не оставлю ее. Мы не спали в раздельных спальнях – никакой подобной пошлости, – но мы жили совершенно раздельной жизнью. И так было уже давно. Какие-то любовницы появлялись и исчезали. Какие-то задерживались дольше, потому что я тоже был их секретом.

Мы остановились возле твоих ворот.

– Все довольно сложно, да? – спросил я.

– Почему?

У тебя была манера произносить это слово, когда тебе был нужен честный ответ.

– Потому что я намного старше… И эта история с браком… – начал мямлить я, занервничав.

– Мне все равно, что вы старше. А что с браком?

– Я женат. – Я ожидал, что ты рассердишься и с отвращением выйдешь из машины.

Вместо этого ты потянулась ко мне, и я поцеловал тебя, быстро, как будто мне не хватало воздуха.



Через две недели мы начали встречаться в моей пустой городской квартире.

Оттуда съехали жильцы, а новых я еще не нашел.

– Думаю, оставлю ее пока для нас, – сказал я тебе. Мне нравилось смотреть на тебя в пустых и голых комнатах. В своих тихих, отточенных движениях ты была похожа на кошку. Ты забиралась в углы и ниши, ходила по полу босиком, нежилась на террасе в лучах зимнего солнца. Это место стало твоим, хотя ты не приносила сюда ничего, кроме собственного присутствия. Иногда лишь цветы или листья, упавшие на дорогу, которые подбирала по пути. И еще кошек, но это было уже потом.



Встретившись в первый раз, мы пошли выпить в один неприметный бар, небольшой и плохо освещенный. Я спросил, почему ты согласилась встретиться со мной. Ты отхлебнула свое вино – я взял тебе бутылку не очень крепкого Nero d’Avola – и посмотрела мне в лицо:

– Из любопытства.