Девчонки, я приехал!

…Бабуся Колпакова злобствует, конечно, от вздорности характера, а ведь с кавалером-то и впрямь… неладно. Кто такой? Где пропадает? Почему на глаза не показывается? Надинька говорит — инженер, учёный и вроде надежды подаёт, диссертацию защитил! А на что она нужна, диссертация эта, ежели он только в телефон звонит да письма пишет! Перед Новым годом телеграмму дал, «молнию»! А сам так и не явился, вдвоём праздник встретили. Чего прячется? От кого? Может, из… сидевших, отведи господь от такого горя! Надинька-то совсем дитя, что она в людях разбирает? Всего двадцать лет на свете живёт, и всё при родителях и при ней, Агаше!.. Был бы жив Павел Егорович, разобрался бы как следует, основательный он был человек, правильный, порядочный! Как без него разобраться, и без Любочки?..



Впрочем, рассиживаться некогда.



Агаша поднялась и стала собирать со стола скатерть.



Первым делом в очереди. Какие нынче очереди стали, никакого спасу нету! И морозы крещенские, на улице не больно постоишь. А деваться некуда, приходится стоять. Булочная на углу уже открылась, скоро хлеб привезут, как бы не упустить. Хорошо бы мыла купить, но это уж если повезёт!.. На рынок сходить, прицениться к сахару и лимонам, уж больно Надинька любит чай с лимоном и с сахаром. И вообще её подкормить бы, она насквозь светится, щёки ввалились совсем, и ножки стали тоненькие-тоненькие. Только чем подкормишь, ничего же нету!..



Вот бы деньги пригодились, которые кавалер-то посылает! Только Агаша не слишком и верила в эти самые деньги. Небось выдумывает девочка, хочет в лучшем виде его изобразить.



Ох, грехи наши тяжкие…



Пока Агаша таким образом раздумывала, Надинька ехала в трамвае. Окна были разукрашены морозом так, что ничего не было видно, только плыли мимо жёлтые огни автомобилей и фонарей. Надиньку покачивало из стороны в сторону, и она напевала себе под нос в такт покачиваниям: «Серёжка, Серёжка, побудь со мной немножко, пойдём мы по тропинке, растают в сердце льдинки».



Как хорошо, что он позвонил! Надо же, помнит, что у неё сегодня последний экзамен! О чём он собирается с ней говорить, вот интересно? Должно быть, о чертежах! Они так познакомились: она принесла на кафедру работу, а он там был, и они вместе с профессором стали смотреть, и Серёжа сказал, что чертёж выполнен блестяще, а профессор его представил: наш выпускник, молодой конструктор, кандидат наук.



И молодой конструктор, кандидат наук пошёл её провожать.



Надинька улыбнулась воспоминанию, но спохватилась и нахмурилась — плохая примета, нельзя улыбаться перед экзаменом!



Несмотря на ранний час, народу в трамвае было не слишком много, и Надинька пристроилась удобно — она держалась за кожаную петлю и смотрела в морозное окно, а не в спины граждан.



Трамвай повернул на Садовую, зазвенел на повороте и наддал.



…Придумала Надинька вот что: после экзамена поехать на электричке на дачу. Она так соскучилась по своему дому! Почти так же, как по отцу. И чем дальше шло время, тем больше Надинька тосковала.



Поначалу ещё ничего было, можно как-то уговорить себя, да и жизнь очень изменилась, нужно было переезжать, перевозить мебель, звать ребят-комсомольцев, чтоб втащили рояль! А потом с каждым днём тоска всё густела и тяжелела — вот два месяца не видались, вот три, а вот и полгода.



По ночам Надинька длинно и обстоятельно беседовала с отцом. Забиралась под одеяло, подкладывала ладонь под щёку, закрывала глаза и воображала всегда одно и то же: просторный и тёплый летний день, непременно выходной, только отец на работе, и его ждут к обеду. Надинька читает в гамаке, но то и дело отвлекается, прислушивается, посматривает за штакетник, не покажется ли «Победа». Вот наконец и машина, Надинька бежит встречать. «Девчонки, — доносится от калитки знакомый голос, — я приехал!» Надинька обнимает отца — он так хорошо пахнет, автомобилем, чистой рубашкой, трубочным табаком! — принимает у него шляпу и пиджак, относит в дом, и они вдвоём, обнявшись, несколько раз неспешно обходят участок, разговаривают обо всём на свете.



Потом — купание! Отец переодевается в холщовую просторную пару, в вышитую русскую рубаху и сандалии, перекидывает через плечо полотенца. Вдвоём они идут на речку, спускаются по косогору на чистый, весёлый жёлтый песок, и оба одновременно кидаются в воду! Отец саженками доплывал до середины широкой в этом месте Москвы-реки, фыркал, шумно дышал, как медведь. Надинька за ним не поспевала, возвращалась раньше.



После купания обед на террасе, и никуда не нужно спешить, и ненавистный телефон в кабинете пока не звонит, и никто не отвлекает отца от неё, дочери, и от важных и нужных с ней разговоров!..



Разговаривали они до самого самовара, то есть часов до восьми!



До сих пор каждую ночь Надинька разговаривает с ним, рассказывает о своих делах, старается не жаловаться и не хныкать. Отец слушает, почти ничего не говорит, только изредка шутит — вот, мол, какая у меня стала большая и разумная дочь!..




Надинька страшно соскучилась по нему. И по дому соскучилась!..



Вот под Новый год ей вдруг показалось, что дома вовсе нет на свете — ведь не может так быть, чтоб он остался один, без них! Надинька принялась вспоминать: всякий уголок сада, каждую яблоню, трещины на полу террасы, паркет в столовой, резьбу на дверях буфета! И как дворник чистил после снегопада дорожки, ровно-ровно, по ниточке, и как сверкал снег, когда из окон террасы падал на сугробы разноцветный свет, синий, зелёный, красный! В окнах были затейливые витражи. И как на санях привозили из леса ёлку, правил всегда один и тот же бородатый дядька в тулупе. Агаша поила его на кухне чаем, делала бутерброды, а Надиньке выдавалась горбушка чёрного хлеба с солью — угостить большую смирную лошадь. Лошадь переступала ногами, гремела сбруей, косилась на Надиньку и брала с ладони хлеб тёплыми шершавыми губами, от которых на морозе шёл пар. Большие деревенские сани были устланы сеном, от которого пахло травой и конюшней, ёлка лежала на мешковине, и каждый год Надиньке казалось, что лучше этой ёлки у них никогда не было!..



Она должна поехать, проведать дом. Просто посмотреть из-за калитки, может быть, обойти вокруг, если дорожки расчищены.



Надинька специально заранее съездила на станцию, изучила зимнее расписание поездов, и получилось, что, если она вызовется отвечать первой, успеет и туда, и обратно.



Экзамен она сдала легко и красиво.



— Отлично, товарищ Кольцова, — со сдержанным удовольствием сказал ей профессор, возвращая зачётку. — Так держать. Из вас выйдет крепкий инженер.



Надинька старалась не слишком собой гордиться — это как-то не по-комсомольски! — и всё же страшно гордилась. Конспекты она отдала Мирке, которая, как обычно, не знала ни одной формулы, но умела вывести любую — Мирра была самой умной студенткой на курсе.



Из аптеки Надинька даже ухитрилась позвонить Агаше.



Подошла, конечно, бабуся Колпакова.



— Позовите Агашу, — попросила Надинька весело.



— Нету её, — мстительно отозвалась бабуся. — Как с утра ушла, так и не возверталась!



— Передайте ей, пожалуйста, что у меня «отлично»! И сессия сдана!



— Я передатчиком служить не нанималась, — ответила бабуся и положила трубку.



Надинька засмеялась и скорчила телефону рожу.



Как только она выскочила из тёплой аптеки на морозную улицу, её окликнули:



— Надежда!



Надинька проехалась по утоптанному снегу, чуть не упала, замахала руками и схватилась за ствол липы.



— Коля?



Он подошёл и крепко пожал ей руку.