Детская книга

Дмитрий слал ненасытному воеводе всё, что тот требовал. Сам помчался бы навстречу своей Марине, да нельзя. По дипломатическому церемониалу это означало бы признать себя вассалом польского короля. И так бояре шипели — как это православный царь на иноземке, да еще католичке женится?

— Ты мой брат нареченный, первый вельможа царства, не говоря уж про то, что бывший ангел, — объявил Юрка и подмигнул. — Поедешь встречать государеву невесту. Посмотришь, какая она, моя Маринка. Увидишь, с ней у нас дело шустрей пойдет! Она девчонка классная, и соображает, как Петросян.

Государь, позвонив в колокольчик, вызвал боярина-дворецкого и стал отдавать ему распоряжения о подготовке торжественной встречи.

А Соломка дернула Ластика за рукав. Глаза ее светились любопытством. Он думал, она спросит, кто такой Петросян (это был такой чемпион мира по шахматам — давно, еще до Каспарова).

Но княжна шепотом спросила про другое:

— А я — классная?





Классная девчонка




Снова, как год назад, Ластик ехал в южном направлении, но до чего же изменился способ его передвижения!

Ныне он не трясся в собачьем ящике, а покачивался на мягких подушках просторной царской кареты.

Вокруг сверкал золотыми латами почетный эскорт из конных рейтаров с опущенными забралами на шлемах, с многоцветными штандартами в руках, а сзади на рысях поспевали полторы тысячи дворян московских, разодетых в пух и прах.

Грандиозная процессия прогрохотала через Москву-реку по специально выстроенному мосту неслыханной конструкции — он держался не на опорах, а на одних канатах (самоличное изобретение его величества) — и с необычной для церемониального посольства скоростью понеслась по широкому шляху. Зная, с каким нетерпением государь ждет свою невесту, князь Солянский велел гнать во весь опор.

Мчали без остановки и в тот же день перед закатом сошлись с поездом сандомирского воеводы Мнишка — еще более многолюдным, но куда менее роскошным.

Сам-то пан Мнишек ехал на прекрасном аргамаке в сверкающей упряжи (конь из государевых конюшен; сбруя тоже), белоснежная карета его дочери тоже была чудо как хороша (опять-таки дар с государева колымажного двора), но свита выглядела довольно потрепанно, а сзади и вовсе валила оборванная, шумная толпа нищей шляхты, отправившейся в Москву за весельем и богатством.

Обе колонны остановились на лугу в двухстах шагах одна от другой. Туда-сюда засновали гонцы, обуславливая детали церемониала. Ластик сидел в своей карете, как истукан — блюл перед поляками государеву честь. Дело было нелегкое. Посидите-ка ясным майским днем в шубе и меховой шапке. Без кондиционера, без вентилятора, даже дверцу кареты не приоткроешь — неподобно.

Воевода долго ломался, не желал встречаться с принцем Солянским, пока ему не пожалуют парчовой шубы — мол, пообносился в дороге, стыдно царскому тестю в таком виде показаться перед московскими дворянами.

Ладно, послали ему и шубу, и сундук с червонцами. Тогда переговоры пошли быстрей.

Московские слуги ставили посередине луга два шатра: малый серебряный для пана Мнишка и великий золотой для пани Марины.

Солнце совсем уже сползло к горизонту, когда один из рейтаров, охранявших карету, с поклоном открыл дверцу и спустил ступеньку.

Ластик важно ступил на траву, поддерживаемый с двух сторон.

До шатров было рукой подать, но идти пешком великому послу невместно — князь-ангелу подвели смирного коня, накрытого алой попоной.

Рейтары почтительно взяли государева брата под локотки, усадили в седло.

— Эй ты, — щелкнул Ластик одного из них по забралу. — Веди.

Тот низко поклонился, взял коня под уздцы. С другой стороны семенил толмач, сзади шествовала свита из лучших дворян.

Помня, что на него сейчас смотрят тысячи глаз, Ластик повыше задирал подбородок и пялился в пространство — именно так подобало вести себя представителю великого государя.

У входа в серебряный шатер его поджидал Мнишек — невысокий, пузатенький, с холеной бородкой и закрученными усами.

Приложив руку к груди, воевода слегка поклонился и заговорил сладчайшим голосом.

— Сначала пожалуй ко мне, светлейший принц, — перевел толмач. — Я желаю обсудить с тобой кое-какие неожиданно возникшие обстоятельства.

Снова вымогать будет, догадался Ластик и важно обронил, воззрившись на поляка с высоты седла:

— Желать здесь может один лишь государь Дмитрий Иванович. Долг всех прочих повиноваться его воле. Мне приказано перво-наперво передать поклон благородной госпоже Марине, твоей дочери. С глазу на глаз.

Воевода заморгал, глядя на расфуфыренного мальчишку, державшегося столь надменно. Перечить не осмелился.

— Как твоей милости будет угодно, — сконфуженно пролепетал он. — Воля монарха свята. Я обожду.

Рейтар потянул коня за узду. Двинулись дальше.

Из второго шатра навстречу послу никто не вышел, лишь по обе стороны от входа застыли присевшие в реверансе дамы — фрейлины Марины Мнишек. В Москве этаких женщин Ластик не видывал: непривычно тощи, с непокрытыми головами, а удивительнее всего было смотреть на голые плечи и шеи.

Спохватившись, что роняет престиж государя, Ластик отвел глаза от дамских декольте и грозно воскликнул:


— Где ковер? Не может нога царского посла касаться голой земли!

Толмач перевел, откуда-то понабежали паны, загалдели по-своему, но ковра у поляков не было.

— Не ступлю на траву! — объявил князь Солянский — Не стерплю такого поношения! Ну-ка ты, — снова шлепнул он рейтара по шлему. — Бери меня на руки и неси в шатер, пред очи государевой невесты. А ты тут жди, — прикрикнул на сунувшегося следом толмача. — Понадобишься — позову.

Солдат осторожно вынул из седла сердитого посла и на вытянутых руках торжественно внес в шатер, разделенный бархатной портьерой надвое.

В той половине, куда попал Ластик, не было ни души. Земля застлана медвежьими шкурами, из обстановки — костяной стол на гнутых ножках и два резных стула.

Сейчас я ее увижу, с волнением думал Ластик. Наверное, эта Марина и в самом деле какая-нибудь совершенно необыкновенная, раз Юрка так ее любит.

Занавес колыхнулся, словно под напором сильного ветра, и к послу вышла будущая царица. С ней был еще какой-то человек, но на него Ластик даже не взглянул — его сейчас интересовала только Марина.

Первое впечатление было такое: она выглядит взрослее своих восемнадцати лет. Взгляд прямой, гордый, совсем не девичий. Губы тонкие, будто поджатые. Непохоже, чтобы эта девушка часто улыбалась. В принципе ничего, но не такая сногсшибательная красавица, как расписывал Юрка. В какой-то книжке было написано, что настоящая красавица всегда прекрасней своего наряда, как бы он ни был хорош. А у Марины внешность, пожалуй, уступала великолепию платья, слишком густо обшитого драгоценными каменьями. Они так сверкали и переливались, что лицо оказалось словно бы в тени.

Ластик поклонился царской невесте.

Та едва кивнула и заговорила первой, что вообще-то было нарушением этикета, поскольку князь Солянский представлял здесь особу государя.

— Я слышала, что названный брат Дмитрия очень юн, но ты, оказывается, вовсе дитя.

Что Марина успела выучиться по-русски, было известно из писем, но Ластик не ожидал услышать такую чистую речь, почти без акцента. Удивился — и обиделся. Во-первых, сама она дитя. И во-вторых, чего это она такая надутая?

Помня, как поставил на место ее папашу, Ластик со всей солидностью объявил:

— Государь велел мне сказать твоей милости нечто с глазу на глаз.

И демонстративно покосился на спутника Марины, судя по кургузому наряду, из немцев.

Но у дочки характер оказался потверже, чем у отца.

— Это мой астролог пан барон Эдвард Келли. У меня нет от него секретов, — холодно молвила она. — Говори.

Пришлось рассмотреть астролога получше.

Он был немолод, невелик ростом, неприметен лицом и состоял сплошь из геометрических фигур: квадратное туловище, ноги — как два массивных цилиндра, шар бритой головы, сверху покрытой черным кругом берета. Да и физиономия у барона тоже была вполне геометрическая — эллипс с пририсованным книзу треугольником каштановой бородки, а по бокам две симметричные дуги усов.

Одет Эдвард Келли был в несуразно короткую куртку (кажется, она называлась «камзол»), смешные шорты с пуфами и обтягивающие чулки розового цвета. По московским понятиям — скоморох, шут гороховый. Интересней всего Ластику показалась странная конструкция, прикрепленная ко лбу астролога: обруч, а на нем пузатая трубочка с увеличительным стеклом. Зачем она барону? Не звезды же разглядывать?

Подождав, пока царский посол его рассмотрит, Келли поклонился и спросил на таком же правильном русском языке, как и его госпожа, только звуки произносил на английский лад:

— Благоуодный пуынц, могу ли я спуосить, где ви досталы такой пуекуасный диамант? — Пухлый палец деликатно показал на Райское Яблоко, висевшее на груди князь-ангела.

— Не время о пустом болтать, — отбрил англичанина Ластик и отвернулся. — Госпожа, у меня к тебе слово государево. Повторяю еще раз, — с нажимом произнес он, — оно предназначено лишь для твоих ушей.

Марина топнула ногой, ее глаза сверкнули:

— Не забывайся, князь! Ты говоришь со своей будущей царицей! У меня нет тайн от барона Келли! А хочешь, чтоб нас не слышали чужие — вели выйти своему рейтару. Или ты боишься оставаться со мной без охраны?

Ластик в замешательстве оглянулся на солдата. Из-под забрала донесся веселый смех, и рука в перчатке расстегнула застежки шлема.

— Дмитрий! Мой Дмитрий! — пронзительно вскричала Марина.

И лицо ее преобразилось. Сухие губы раздвинулись в улыбке, обнажив ровные, белоснежные зубы — большую редкость в эпоху, когда о зубной пасте и слыхом не слыхивали. Глаза будто распахнулись, наполнились светом.

— Мой милый, — тихо проговорила ясновельможная пани. — Наконец-то…

Царь стоял на месте, смотрел на нее не отрываясь и, кажется, не мог пошевелиться. Тогда она сама шагнула ему навстречу, обняла своими тонкими белыми руками и стала целовать в щеки, в лоб, в губы. И первым же прикосновением будто исцелила его от паралича.

— Марина! — задохнулся государь, крепко прижал ее к себе.

Тут Ластик застеснялся — отошел в сторону, отвернулся. Чудеса да и только! Вот что любовь с людьми делает. Меняет прямо до неузнаваемости. Кто бы мог подумать, что эта самая Марина, столь мало ему понравившаяся, может так улыбаться, говорить таким голосом. Оказывается, она в самом деле редкостная, просто невероятная красавица, не соврал Юрка. Наверное, она всегда такая, когда с ним.

Неудивительно, что Юрка голову потерял. Сколько ни отговаривал его Ластик от безумной затеи — нарядиться рейтаром — всё было впустую. И слушать не стал.

В Кремле прикрытие обеспечивал Басманов. Было объявлено, что государь и его первый воевода заперлись в царских покоях, чтобы обсудить план будущего похода. Даже слугам входить в кабинет запрещалось. На самом деле Басманов сидел там один-одинешенек, если не считать жареного поросенка и бочонка романеи, а православный государь, презрев риск неслыханного скандала, поскакал на свидание с прекрасной полячкой.

Неправильно это, безответственно и очень глупо, думал Ластик, разглядывая полог шатра. Но зато как красиво!

Кто-то слегка дернул его за рукав.

— Благородный принц, — зашептал астролог со своим квакающим акцентом, — прости, что не представился твоей светлости как следует. Русские люди, у кого я учился русскому языку, звали меня Едварием Патрикеевичем Кельиным — так им было проще.