Детская книга

«Сево надо?»




На двери сияла ярко начищенная табличка. На ней только имя, без звания, без указания профессии.





Эрастъ Петровичъ ФАНДОРИНЪ




Ластик поднес палец к кнопке звонка, но нажать не решился.

Неужели он сейчас наяву увидит элегантного брюнета с седыми висками — того самого, с портрета? Правда, там Эраст Петрович молодой, а в 1914 году ему уже… сколько? Он родился в 1856-м, значит, целых 58 лет. Наверно, совсем седой.

Что же ему сказать-то? Здравствуйте, я ваш правнук?

Нет, лучше ничего не говорить, а сразу протянуть письмо. Надо думать, мистер Ван Дорн там всё что нужно объясняет.

Ластик сунул руку за пазуху. Похолодел.

Конверта с бумагами не было! То ли вывалился по дороге, то ли, что вероятней, вытащили хитровские ловкачи — подумали, деньги.

Беда!

Что делать?

Попробовать объяснить самому? Но разве Эраст Петрович поверит мальчишке-реалисту, несущему фантастическую чушь? Кто вообще в такое поверит! А в конверте были и факты, и доказательства… Ох! Там ведь еще было имя и адрес генерала, у которого хранится Яблоко!

Ничего не попишешь, придется возвращаться к профессору. Пусть приготовит новый конверт. До чего же стыдно! Паршивый из Ластика получился фон Дорн…

Он понуро развернулся, собираясь спуститься по ступенькам, но дверь вдруг взяла и отворилась.

На Ластика смотрел невысокий, крепко сбитый человек с раскосыми глазами. Коротко стриженные волосы, черные с проседью, торчали, как иголки у ежа.

— Сево тортишь перед дверью, марьтик реарист? — спросил азиат с мягким акцентом, черные глазки подозрительно сощурились. — Минуту тортишь, две тортишь, пять тортишь. Кто такой? Сево надо?

Это же японец Маса, верный помощник Эраста Петровича, догадался Ластик. Он «л» не выговаривает, как и половину остальных букв.

— Вы — Маса? — пролепетал Ластик.

— Кому Маса, а кому Масаир Мицуевич, — строго поправил японец и прищурился еще больше. — Чебя кто присырар?

Эх, была не была, решился Ластик. В конце концов, если не поверят, можно будет заявиться снова. Из будущего-то? Да хоть тысячу раз.

— Мне бы Эраста Петровича Фандорина. Он дома?

Маса молчал, цепко разглядывая реалиста. Выражение лица постепенно смягчалось — кажется, мальчик ему чем-то понравился.

— Господзина нету. Уехар.

Ластик не очень-то и расстроился. Все равно за письмом возвращаться.

— Скоро вернется?

— Терез две недери.

Как через две недели?! Но это же… Это поздно! Камень уже украдут!

— Как через две недели?! — в голос закричал Ластик. — Но это же поздно! Ка… — Он поперхнулся. — Как его разыскать? Он мне очень-очень нужен!

— Когда господзин уезяет одзин и дазе меня не берет, разыскачь его нерьзя. Совсем нерьзя, — покачал головой Маса и тяжко вздохнул. — Приходи терез две недери, марьтик реарист.

И закрыл дверь, уныло сверкнувшую медной табличкой.






Совсем караул




Обратно Ластик брел, не глядя по сторонам, и думал только об одном: это крах, полный крах. Должно быть, Эраст Петрович занят каким-нибудь важным расследованием, до того секретным, что даже верного помощника с собой не взял.

Как это некстати! Без великого сыщика Райское Яблоко добыть не удастся. Значит, с 1914 годом ничего не выходит. Неужто профессор заставит отправиться во времена Ивана Грозного, да еще через могилу? Бр-р-р…

Весь во власти печальных мыслей, Ластик сам не заметил, как вышел на Маросейку. Перебежал на другую сторону, благо никакого светофора на перекрестке не было, и собирался нырнуть в переулок, как вдруг услышал, совсем близко, визгливый крик:

— Вор! Держи вора! Сударь, он у вас часы вытащил!

Пузатый господин в белом полотняном пиджаке обернулся, захлопал себя по карманам.

А кричал другой — долговязый, в темно-синей форме без погон и фуражке с кокардой (чиновник, догадался Ластик).

Чиновник показывал пальцем на мальчишку, топтавшегося подле толстяка. Это был смуглолицый, кудрявый паренек в красной рубашке из переливчатого шелка. Он запросто мог бы убежать, но вместо этого скорчил плаксивую физиономию и закрестился:

— Брешете, дяденька! Не брал я, вот те крест святой!

— Нету часов! — ахнул пузатый. — Золотых! С боем! «Павел Буре»! Держи его!

И крепко схватил черноволосого мальчишку за ворот.

— Не брал я! — надрывался тот. — Как можно — чужое брать!

— Да они у него в кулаке зажаты! — показал синий. — Я видел!

Вокруг собралась кучка зевак, но почти сразу же и рассосалась. Похоже, поимка воришки здесь была делом обычным и неинтересным. А Ластик задержался — он такое раньше только в кино видал.

Предполагаемый карманник разжал кулак — в нем ничего не было. Показал второй — тоже пусто.

— Но… Но я собственными глазами видел! — растерялся чиновник. — Клянусь вам!

Толстяк заозирался по сторонам, крикнул:

— Полиция! Полиция! Вот черти, когда надо — не дозовешься.

Но это он ошибся. От церкви, придерживая саблю, бежал милиционер, то есть городовой. Не тот, которого Ластик видел во дворе своего дома, — другой.

Пострадавший и свидетель, перебивая друг друга, принялись излагать, как было дело. Мальчишка помалкивал — только всхлипывал и размазывал по лицу слезы.

Ластику стало его жалко. Может, синий ошибся?

— Обыскать его, мерзавца! — потребовал владелец часов. — Запрятал куда-нибудь.

Городовой кивнул:

— Это мы мигом!

И взялся за дело.

Присел на корточки, принялся ощупывать паренька.

Тот бубнил, давясь рыданиями:

— Грех вам, господа, сироту обижать.

Слезы из его глаз лились прямо ручьем.

Страдалец встретился с Ластиком взглядом и вдруг отчебучил: оскалил зубы, между которыми блеснул кончик золотой цепочки, да еще подмигнул, но слезы при этом течь не перестали.

— Нету, господа, — объявил городовой. — У меня рука хваткая. Были бы — сыскал бы.

— В участок его. Тряхнуть как следует, — потребовал толстяк.

И чиновник тоже не унимался:

— Я, слава богу, в здравом уме и на зрение не жалуюсь. Может, он за щеку сунул?

— А ну, разинь рот! — велел мальчишке полицейский.