Дети капитана Гранта

– Что подумает капитан Грант! – сказал однажды жене Гленарван.

– Он подумает, что Джон достоин Мери, и не ошибется, дорогой Эдуард.

Между тем яхта быстро двигалась к цели. 16 ноября, через пять дней после того, как скрылся из виду мыс Корриентес, подул западный бриз, чрезвычайно редко благоприятствующий судам, огибающим южную оконечность Африки: там постоянно дуют юго-восточные ветры. «Дункан» распустил паруса и под фоком, бизанью, марселем, брамселем и косыми парусами лег на левый борт и понесся левым галсом так быстро, что винт почти не успевал отталкиваться от ускользающих вод, рассекаемых его форштевнем. Можно было подумать, что «Дункан» принимает участие в состязании яхт Королевского яхт-клуба.

На следующий день океан оказался покрытым громадными водорослями, делавшими его похожим на огромный пруд, заросший травами. Казалось, это еще одно Саргассово море, образованное из обломков деревьев и растений с соседних материков.

Впервые на такие скопления обратил внимание мореплавателей ученый Мори.

«Дункан» словно скользил по громадному лугу (Паганель удачно сравнил его с пампасами), и ход яхты несколько замедлился.

Прошли еще одни сутки, и на рассвете с мачты послышался голос наблюдателя.

– Земля! – крикнул он.

– Где? – спросил его Том Остин, стоявший в это время на вахте.

– На подветренной стороне, – ответил матрос.

Не успел раздаться этот всегда волнующий крик: «Земля!», как палуба сразу наполнилась людьми. Вскоре из каюты выглянула подзорная труба, и тотчас же вслед за ней появился Жак Паганель. Ученый поспешно направил свой инструмент в указанную сторону, но не увидел там ничего похожего на землю.

– Взгляните выше, в облака, – посоветовал ему Джон Манглс.

– Верно, – сказал Паганель. – Там, правда, виднеется что-то вроде остроконечной горной вершины.

– Это острова Тристан-да-Кунья, – объявил Джон Манглс.

– В таком случае, если только память мне не изменяет, – продолжал ученый, – мы должны быть от острова Тристан в восьмидесяти милях, ибо его вершина, поднимающаяся на семь тысяч футов над уровнем моря, видна именно с такого расстояния.

– Совершенно верно, – отозвался капитан Джон.

Прошло несколько часов, и на горизонте вполне отчетливо вырисовалась группа островов с высокими крутыми берегами. Коническая вершина острова Тристан выделялась темным силуэтом на фоне неба, озаренного лучами восходящего солнца. Вскоре из скалистой массы архипелага выступил главный его остров, расположенный как бы у вершины направленного на северо-восток треугольника.

Тристан находится под 37°6’ южной широты и 12° западной долготы от Гринвичского меридиана. Этот маленький архипелаг, затерянный в Атлантическом океане, дополняется в восемнадцати милях к юго-западу островом Инаксессибл, а в десяти милях к юго-востоку – островом Найтингейл. Около полудня яхта прошла мимо двух известных морякам береговых ориентиров: угловой скалы острова Инаксессибл, очень похожей на лодку с поднятым парусом, и двух островков у северной части острова Найтингейл, напоминающих развалины небольшой крепости. В три часа «Дункан» вошел в бухту острова Тристан – Фалмут, защищенную от западных ветров остроконечной горой Хелп. Здесь дремало на якоре несколько китобойных судов, занятых добычей тюленей и других морских животных, которыми изобилуют эти берега.

Джон Манглс стал искать надежное место для стоянки «Дункана», зная, что эта открытая гавань очень опасна для судов при северном и северо-западном ветре. Именно в этой бухте затонул в 1829 году английский бриг «Джулия» с командой и грузом. «Дункан» бросил якорь на каменистое дно в полумиле от берега, на глубине ста сорока футов. Для пассажиров яхты тотчас была спущена большая шлюпка; они высадились на берег, покрытый тонким темным песком – мельчайшими остатками выветрившихся известковых скал.

Столицей всего архипелага Тристан-да-Кунья является небольшой поселок, расположенный в глубине бухты, у широкого шумного ручья. В нем до полусотни довольно опрятных домиков, расположенных с той геометрической правильностью, которая, по-видимому, является последним словом английской архитектуры. За этим миниатюрным городком расстилается равнина в полторы тысячи гектаров, заканчивающаяся огромными насыпями из застывшей лавы. А над этой плоской возвышенностью поднимается конический пик в семь тысяч футов.

Лорд Гленарван был принят губернатором, подчиненным английским колониальным властям в Кейптауне, и тотчас же осведомился у него относительно Гарри Гранта и «Британии». Но это имя и название оказались совершенно неизвестными ему. Острова Тристан-да-Кунья находятся в стороне от обычного морского пути, и к берегам их редко подходят суда. После известного крушения английского судна «Блендон-Голл», разбившегося в 1821 году о скалы острова Инаксессибл, еще два судна потерпели крушение у берега главного острова: «Примоге» в 1845 году и трехмачтовый американский корабль «Филадельфия» в 1857 году. Этими тремя катастрофами и ограничивалась местная статистика кораблекрушений.

В сущности, Гленарван и не рассчитывал получить здесь какие-нибудь сведения, а расспрашивал губернатора только для очистки совести.

Из тех же соображений он послал шлюпки вокруг острова, окружность которого не превышает семнадцати миль. Если бы остров был даже втрое больше, то и тогда на нем не могли бы уместиться ни Лондон, ни Париж.

Пока производился этот осмотр, пассажиры «Дункана» прогуливались по поселку и его окрестностям. Население поселка не достигало и ста пятидесяти человек. Все это были англичане и американцы, женатые на негритянках и готтентотках, поразительно безобразных. Дети от этих смешанных браков сочетают грубоватые саксонские черты с черной кожей африканцев.

Путешественники были рады тому, что чувствуют под ногами твердую почву. Побывав в поселке, они отправились на берег, к которому прилегает единственная на этом острове обработанная долина. Все остальное пространство острова покрыто крутыми и бесплодными утесами из застывшей лавы. Среди них живут тысячи огромных альбатросов и нескладных пингвинов.

Сначала путешественники осмотрели утесы вулканического происхождения, а потом направились к долине. Вокруг них журчали многочисленные проворные ручьи, питаемые вечными снегами конусообразной горы. Пейзаж оживляли зеленые кусты, на которых виднелось почти столько же птичек, сколько и цветов. Среди зеленеющих пастбищ возвышалось одно-единственное дерево футов в двадцать вышиной. Гигантский кустарник «туссе» с древовидным стеблем, «ацена» с колючими семенами, могучие «ломарии» с переплетающимися стеблями, многолетние кустарниковые растения «ануэрии», распространяющие кругом одуряющий аромат, мхи, дикий сельдерей, папоротники – все это составляло хотя не слишком разнообразную, но роскошную флору. Чувствовалось, что над этим благодатным островом нежно веет вечная весна.

В окрестностях поселка паслись стада быков и овец. Поля, засеянные пшеницей, маисом, овощами, ввезенными сюда лет сорок назад, примыкали вплотную к улицам столицы.

Паганель восторженно называл остров воспетой Фенелоном Огигией, он предложил леди Гленарван отыскать грот и стать новой Калипсо[78], сам же он желал лишь быть одной из нимф у нее в услужении.

Так, любуясь природой и разговаривая, путешественники долго гуляли и вернулись на яхту только с наступлением темноты.

Неподалеку от поселка паслись стада быков и баранов; рожь, маис, овощи, которые были ввезены сюда лет сорок тому назад и которыми было засеяно и засажено все, чуть ли не самые улицы поселка, составляли главное богатство населения.

Как раз в то время, когда Гленарван вернулся на борт, подошли к «Дункану» и шлюпки. Они успели в несколько часов объехать кругом весь остров, но никакого следа «Британии» не нашли. Таким образом, острова Тристан-да-Кунья были окончательно исключены из программы поисков.

Теперь «Дункан» мог свободно покинуть эти африканские острова и продолжать свой путь на восток. Если он не отплыл в тот же вечер, то только потому, что Гленарван разрешил команде поохотиться на тюленей. Тюлени кишели в бухте Фалмут. Когда-то в этих водах прекрасно себя чувствовали и настоящие киты. Но на них столько охотились, что они почти перевелись. Тюлени же живут здесь целыми стадами. Команда яхты решила всю ночь за ними охотиться, а на следующий день заготовить запасы жира. Поэтому отплытие «Дункана» было отложено на послезавтрашний день – 20 ноября.

За ужином Паганель сообщил своим спутникам интересные сведения об островах Тристан-да-Кунья. Они узнали, что этот архипелаг, открытый в 1506 году португальцем Тристаном-да-Кунья, одним из спутников д’Альбукерка, в течение более ста лет не был исследован. Здешние острова считались, и не без основания, приютом бурь и пользовались не лучшей репутацией, чем Бермудские острова. Поэтому к ним подходили только суда, заброшенные к их берегам бурями Атлантического океана.

В 1697 году, когда три голландских судна Индийской компании пристали к островам Тристан-да-Кунья, были определены координаты этих островов, а в 1700 году великий астроном Галлей внес в эти вычисления свои поправки. Между 1712 и 1767 годами ознакомились с архипелагом несколько французских мореплавателей. Среди них – Лаперуз, которому было поручено осмотреть острова во время знаменитого путешествия 1785 года. Эти так редко посещаемые острова были необитаемы вплоть до 1811 года, когда одному американцу, Джонатану Лемберту, пришла мысль основать там колонию. В январе этого года он высадился здесь с двумя товарищами, и они принялись за работу. Английский губернатор мыса Доброй Надежды, узнав, что новые колонисты преуспевают, предложил им протекторат Англии. Джонатан принял это предложение и водрузил над своей хижиной британский флаг. Казалось, Джонатану суждено было мирно и безмятежно царствовать над «своими народами» – стариком итальянцем и португальским мулатом, но однажды, исследуя берега своей «империи», он утонул или был утоплен – это осталось тайной. Настал 1816 год. Наполеон был заточен на острове Св. Елены, и Англия, дабы бдительнее охранять его, держала один гарнизон на Тристан-да-Кунья, а другой – на острове Вознесения. Гарнизон Тристан-да-Кунья состоял из артиллерийской батареи, переведенной из Кейптауна, и из отряда готтентотов. Он оставался здесь до самой смерти Наполеона, до 1821 года, затем был возвращен обратно на мыс Доброй Надежды.

– Один только европеец, – добавил Паганель, – капрал, шотландец…

– А, шотландец! – перебил его майор, которого всегда интересовали соотечественники.

– …которого звали Уильям Гласс, – продолжал географ. – Так вот, он остался на острове с женой и двумя готтентотами. Вскоре к шотландцу присоединились два англичанина: один матрос, а другой рыбак с берегов Темзы, служивший до этого драгуном в аргентинской армии. Наконец, один из потерпевших крушение в тысяча восемьсот двадцать первом году на «Блендон-Голле» поселился вместе со своей молодой женой на острове Тристан. Таким образом, на этом острове в тысяча восемьсот двадцать первом году жило шесть мужчин и две женщины. В тысяча восемьсот двадцать девятом году население возросло: мужчин стало семь, женщин шесть, а детей четырнадцать. В тысяча восемьсот тридцать пятом году число жителей достигло сорока, а в настоящее время оно утроилось.


– Так складывается нация, – сказал Гленарван.

– Скажу еще, чтобы дополнить историю Тристан-да-Кунья, – продолжал Паганель, – эти острова, по-моему, не менее острова Хуан-Фернандес имеют право считаться островами робинзонов. В самом деле, если на островах Хуан-Фернандес были в разное время покинуты на произвол судьбы два моряка, то такой же участи едва не подверглись на острове Тристан два ученых. В тысяча семьсот девяносто третьем году мой соотечественник, естествоиспытатель Обер Дюпти-Туар, до того увлекся здесь собиранием растений, что заблудился и смог добраться до своего корабля лишь в тот момент, когда капитан уже отдал приказ поднять якорь. А в тысяча восемьсот двадцать четвертом году один из ваших соотечественников, дорогой Гленарван, искусный рисовальщик, по имени Огюст Эрл, был оставлен на этом же самом острове и провел на нем целых восемь месяцев. Капитан судна забыл о том, что Эрл находится на берегу, и, подняв паруса, отплыл к мысу Доброй Надежды.

– Вот поистине рассеянный капитан! – воскликнул майор. – Это, верно, был один из ваших родичей, Паганель?

– Если он и не был моим родичем, то, во всяком случае, достоин этой чести, – заявил географ.

И этим его ответом разговор об островах Тристан-да-Кунья был закончен.

Ночная охота команды «Дункана» оказалась удачной: убито было пятьдесят крупных тюленей. Разрешив охоту, Гленарван не мог запретить матросам использовать трофеи. Поэтому следующий день был посвящен вытапливанию тюленьего жира, а также обработке кож этих ценных животных. Само собой разумеется, что и второй день стоянки в порту пассажиры «Дункана» использовали для того, чтобы совершить новую прогулку в глубь острова. Гленарван и майор захватили с собой ружья – они собирались поохотиться на местную дичь.

Гуляя, путешественники дошли до самой подошвы горы. Почва здесь была усеяна кусками лавовых шлаков, пористых и черных, и другими обломками вулканического происхождения. Гора возвышалась над нагромождением шатких скал. Происхождение этого огромного конусообразного пика было бесспорно, и английский капитан Кармайкел совершенно верно распознал в нем потухший вулкан.

Охотники набрели на несколько кабанов. Пуля майора уложила на месте одного из них. Гленарван же удовольствовался тем, что подстрелил несколько черных куропаток, из которых должно было выйти превосходное рагу. На высоких горных площадках часто мелькали козы. Еще на острове было много диких кошек: гордых, сильных, отважных, страшных даже для собак. Они быстро размножались и обещали в недалеком будущем стать самыми опасными хищниками на острове.

В восемь часов вечера все вернулись на яхту, а ночью «Дункан» навсегда покинул Тристан.





Глава третья

Остров Амстердам




Джон Манглс собирался запастись углем на мысе Доброй Надежды, поэтому ему пришлось немного уклониться от тридцать седьмой параллели и подняться на два градуса к северу. Здесь еще не начиналась зона пассатов, а дули сильные западные ветры, очень благоприятствовавшие ходу «Дункана». Менее чем в шесть дней он прошел тысячу триста миль, то есть расстояние от Тристан-да-Кунья до южной оконечности Африки. 24 ноября в три часа дня показалась Столовая гора, а немного погодя Джон заметил и гору Сигналов, поднимающуюся у входа в залив. «Дункан» вошел туда около восьми часов вечера и стал на якорь в порту Кейптаун.

Паганелю, члену Географического общества, было, конечно, известно, что южную оконечность Африки впервые заметил португальский адмирал Бартоломеу Диаш в 1486 году, а обогнул ее только в 1497 году Васко да Гама. Да и как мог Паганель этого не знать: ведь великий мореплаватель воспет в «Лузиадах» Камоэнса! По этому поводу ученый сделал одно любопытное замечание: если бы Диаш в 1486 году, за шесть лет до первого путешествия Христофора Колумба, обогнул мыс Доброй Надежды, то открытие Америки могло бы быть отложено на совершенно неопределенное время. Ведь путь вдоль южной оконечности Африки – самый короткий и прямой путь в Восточную Индию. А великий генуэзский моряк, углубляясь на запад, как раз искал ближайшего пути в «страну пряностей». И если бы путь вокруг мыса был уже найден, экспедиция Колумба не имела бы смысла, и вероятно, он не предпринял бы ее.

Кейптаун, или Капштадт, основанный в 1652 году голландцем Ван-Рибеком, расположен в глубине Столовой бухты. Это столица значительной колонии, которая окончательно стала английской после договоров 1815 года.

Пассажиры «Дункана» воспользовались стоянкой в порту, чтобы осмотреть город. В их распоряжении было лишь двенадцать часов, так как капитану достаточно было одного дня для возобновления запасов угля и он хотел сняться с якоря 26-го утром.

Впрочем, больше времени им и не понадобилось, чтобы обойти правильные квадраты шахматной доски, называемой Кейптауном. 30 тысяч черных и белых жителей играют на ней роль шахматных фигур: ферзей, королей, слонов и пешек. Так, во всяком случае, рассказал про этот город Паганель. После того как вы осмотрите замок, возвышающийся в юго-восточной части города, дом и сад губернатора, биржу, музей, каменный крест, водруженный здесь Бартоломеу Диашем в память своего открытия, да еще выпьете стакан понтейского – лучшего из местных вин, вам не останется ничего другого, как пуститься в дальнейший путь.

Так и сделали путешественники на рассвете следующего дня. «Дункан» поднял стакселя, фок и брамсель и через несколько часов уже обогнул тот знаменитый мыс Бурь, которому португальский король Иоанн II, оптимист, так неудачно дал название Доброй Надежды. Отсюда до островов Амстердам – две тысячи девятьсот миль. При хорошей погоде и благоприятном ветре это расстояние можно пройти дней в десять. На море путешественникам больше повезло, чем в пампасах: им не пришлось жаловаться на неблагосклонность стихий. Ветер и вода, ополчившиеся против них на суше, теперь дружно помогали им двигаться вперед.

– О море, море! – повторял Паганель. – Вот где простор для человеческой деятельности! А корабль – настоящий проводник цивилизации! Если бы земная поверхность была одним огромным материком, мы в девятнадцатом веке не знали бы и тысячной его части. Взгляните, что происходит внутри обширных материков – на равнинах Центральной Азии, в пустынях Африки, прериях Америки, на пространствах Австралии, в ледяных полярных странах. Человек едва осмеливается проникнуть туда. Самый смелый отступает, самый отважный погибает. Продвигаться там человеку невозможно: средства сообщения недостаточны. Жара, болезни, ярость дикарей ставят непреодолимые препятствия… Двадцать миль пустыни больше разделяют людей, чем пятьсот миль океана. Живущие на разных берегах океана ближе друг к другу, чем живущие на разных концах леса. Англия как бы граничит с Австралией. Но возьмите, например, Египет: он, кажется, на миллионы лье отдален от Сенегала. Пекин как будто за тридевять земель от Петербурга… Море в наше время более доступно, чем самая небольшая пустыня, и только благодаря ему, как верно заметил один американский ученый[79], между пятью частями света установились родственные узы.

Паганель говорил с жаром, и даже майор ничего не возразил на этот гимн океану. И в самом деле, если бы для поисков Гарри Гранта нужно было следовать вдоль тридцать седьмой параллели все время по материку, то это предприятие оказалось бы неосуществимым. Но к услугам отважных путешественников было море, переносившее их из одной страны в другую.

6 декабря, на рассвете, над морскими волнами показалась какая-то гора. Это был остров Амстердам, расположенный под 37°51’ южной широты. Конусообразная вершина была видна в ясную погоду за пятьдесят миль. В восемь часов утра очертания этой горы, еще неясные, стали напоминать общий облик Тенерифского пика.

– Значит, она похожа и на гору острова Тристан, – заметил Гленарван.

– Основательный вывод, – отозвался Паганель. – Он вытекает из геометрографической аксиомы: два острова, похожие на третий, похожи и друг на друга. Добавлю, что острова Амстердам, так же как и острова Тристан-да-Кунья, были богаты тюленями и робинзонами.

– Значит, везде есть робинзоны? – спросила леди Элен.

– Честное слово, мадам, я не много знаю островов, где не бывало подобных приключений, – отозвался ученый, – сама жизнь гораздо раньше вашего знаменитого соотечественника Даниеля Дефо осуществила его бессмертный роман.

– Господин Паганель, – обратилась к нему Мери Грант, – разрешите мне задать вам один вопрос.

– Хоть два, дорогая мисс. Обязуюсь на них ответить.

– Скажите, вас очень пугает мысль очутиться на необитаемом острове?

– Меня? – воскликнул Паганель.

– Не вздумайте, друг мой, уверять, что это ваше заветное желание, – сказал майор.

– Я этого не говорю, – ответил географ, – но, пожалуй, подобное приключение пришлось бы мне по вкусу. Я бы начал новую жизнь: стал бы охотиться, ловить рыбу, жил бы зимой в пещере, а летом – на дереве, устроил бы склад для собранного урожая… Словом, я занялся бы колонизацией моего острова.

– Один?

– Один, если бы так пришлось. А к тому же разве на земле может быть полное одиночество? Как будто нельзя выбрать себе друга среди животных: приручить какого-нибудь козленка, говорящего попугая, милую обезьянку. А если случай пошлет вам такого товарища, как верный Пятница, то чего же еще вам нужно? Два друга на одном утесе – вот вам и счастье! Представьте, например, майора и меня…

– Благодарю вас, – сказал Мак-Наббс, – у меня нет ни малейшего желания разыгрывать роль Робинзона, я бы сыграл ее очень плохо.

– Дорогой Паганель, – вмешалась леди Элен, – ваше воображение опять уносит вас в мир фантазий. Но мне кажется, что действительность очень отличается от мечтаний. Вы представляете лишь тех вымышленных робинзонов, которых заботливая судьба забрасывает на благодатные острова, где природа балует их, словно любимых детей. Вы видите только хорошую сторону вещей.