Дети грозы. Зови меня Смерть

Как жаль, что нельзя этого сделать! Но когда-нибудь у нее получится. Обязательно получится. Не будь она Суардис!

Кинув поводья какому-то особо прыткому воздыхателю, Ристана спрыгнула с лошади прямиком в руки Сильво, отмахнулась от фрейлин и быстрым шагом направилась к себе. Она не могла больше притворяться. Ни секунды. Тем более шисов ублюдок все равно ей не поверил, как она ни старалась.

Как он посмел? Как?.. Чего ему не хватало, сукину сыну? Разве она не красивее и не умнее сестры? А Бастерхази? Неужели он думает, что она верит в его наглую ложь? Он — такой же, как шисов ублюдок Дюбрайн. Увидел одаренную самку — и потерял последние мозги, словно весенний кот. И еще смеет уверять Ристану, что по-прежнему думает только о ней и действует только ради ее блага.

Мерзавец.

Сукин сын.

Наплевал на ее чувства, растоптал, унизил, оставил в одиночестве… а ведь она его любила! Любит до сих пор, будь он проклят!

Ристана кинула злой взгляд на графа Сильво, отворившего перед ней дверь будуара и отступившего в сторону. Деликатный, дери его Мертвый! Как будто ей поможет его шисова деликатность. Как будто ей нужна его скучная любовь.

Не утруждаясь улыбкой, Ристана сделала Сильво знак следовать за ней. И, швырнув веер и перчатки в шарахнувшуюся от нее камеристку, упала в кресло перед туалетным столиком. Большую часть его занимали не баночки и флакончики с притираниями, а зеркало. Старинное, в массивной бронзовой раме с прихотливыми завитушками.

— Все вон, — велела она камеристке и дежурной фрейлине и чуть мягче добавила: — А ты останься со мной, Сильво.

Не обращая больше внимания ни на кого, Ристана повернулась к зеркалу и принялась рассматривать свое отражение. Это успокаивало. Словно жгущая ее ненависть вытекала из нее и впитывалась в отражение, делая его еще прекраснее.

Погладив пальцами щеку и убедившись, что ее кожа нежна, шелковиста и упруга, Ристана облегченно выдохнула. Ее самый страшный кошмар — что она вдруг стала морщинистой бессильной старухой — опять отступил.

Отражение в зеркале тоже улыбнулось. Сыто и довольно. На Ристану снизошло спокойствие и умиротворение, головная боль, преследовавшая ее с самого вчерашнего бала, отступила. И разум очистился от всего лишнего вроде любви и ненависти. Какие, право, глупости, когда на кону стоит судьба ее страны и дело всей ее жизни! Очень жаль, что отец не внял ее словам и объявил наследником Каетано. Мальчишка погубит Валанту, даже если сумеет выжить и сесть на трон вопреки планам Люкреса.

Или Люкрес погубит. Его не интересует ничего, кроме собственного величия, а величие для него — исключительно в магическом даре. Боги, какая глупость! Иметь все, о чем только можно мечтать, но желать недоступного и совершенно ненужного. Несусветная глупость.

Вот Ристана не мечтает о даре. Нет его — значит, Двуединым так угодно. Зато есть красота, ум и Валанта. Самое важное, единственное, что имеет значение. Процветание и могущество Валанты. И ради него она готова на все. Потому что это — ее долг. Это — судьба и путь настоящих Суардисов. А кроме того — это ее шанс…

— Скажи, что у нас все получится, — попросила она зеркало и погладила бронзовую, в завитушках, раму.

«У нас все получится!» — отозвался голос в ее голове. Голос, похожий и одновременно не похожий на ее собственный.

Ристана знала: то, что ей иногда снится — на самом деле не сны, а воспоминания. О другой жизни. Наверное, ее собственной, только не этой, а какой-то прошлой. Обычно люди не помнят, что было с ними раньше. Но она — не обычный человек. Она — Суардис. И если у нее нет стихийного дара, это не значит ровным счетом ничего. И она помнит. Смутно, обрывками. А иногда видит в зеркале то свое лицо, из прошлого. Тогда она тоже была красива, высокородна и любила самого лучшего человека на свете. И он ее любил.

Иногда он снился Ристане, и она просыпалась счастливой.

А иногда ей казалось, что она видит его наяву — в Роне Бастерхази. Наверное, поэтому она и влюбилась в него сразу, в первую же их встречу. Потому что в Роне было что-то от него.

То самое пламя, не стихийное, а пламя духа, словно он горит изнутри какой-то великой идеей.

Жаль только, проснувшись, она не могла вспомнить ни имени, ни лица своего возлюбленного. Но когда-нибудь она вспомнит и найдет его. Где угодно. В любом обличье. И неважно, что в той прошлой жизни она была истинной шерой — и он тоже был шером. Великим шером. Зато она — принцесса, почти королева. Королевская власть открывает массу возможностей. Будучи королевой, она не только найдет его, но и подарит ему… безопасность? Счастье? Возможность воплотить его мечту? Неважно. Ристана просто знала, что ей нужна и корона, и процветающая Валанта. Может быть, потому что когда-то они вместе мечтали о мире и счастье для всех…

И у них все получится. Сначала — у нее.

Ведь у мамы тоже не было стихийного дара, однако она получила то, что хотела. Стала королевой, родила и воспитала достойную дочь. И если бы не проклятая Зефрида Тальге, никто бы не усомнился в праве Ристаны на власть и корону.

Но мама, даже умерев, позаботилась о ней. Оставила ей родовой талисман. Она знала, что ее дочь — не обычная девочка и ей нужны будут необычные средства. И сейчас пришло время его использовать.

Ристана долго надеялась, что ей больше не придется этого делать. Ведь мама предупреждала, что талисман слишком силен и опасен, и потому его следует прятать ото всех, особенно — от Конвента и Магбезопасности. Пока он хранится на своем месте, никто не сможет его обнаружить, даже сам Светлейший.

Мама была права. Конечно, Светлейший не бывал в ее будуаре и не смотрелся в ее зеркало, но вот Роне и Дюбрайн бывали — и ровным счетом ничего не заметили, слава Двуединым.

Нажав на одну из завитушек на раме и услышав тихий щелчок, Ристана аккуратно вынула из открывшейся ниши маленькую шкатулку. Открывать ее она не стала. Ей хватило увидеть талисман всего однажды и едва не ослепнуть от заключенного в нем пламени. Возможно, пламени самой Бездны. Хотя мама говорила, что это пламя звезды, когда-то упавшей на землю. Но какая разница? Талисман однажды помог Ристане влюбить в себя шера Кельмаха и убедить его избавиться от Зефриды Тальге и ее отродья.

Но шер Кельмах оказался слаб и не сумел довести дело до конца.

У Ристаны было огромное искушение дать коснуться талисмана Роне, но она была достаточно умна и осторожна, чтобы ему не поддаться. Роне намного сильнее Кельмаха, вдруг талисман не смог бы сломить его волю мгновенно. А быть может, она слишком любила Роне, чтобы пожертвовать им. Шер Кельмах, коснувшись талисмана, изменился. Очень сильно изменился. А потом и вовсе погиб.

Ристана не хотела, чтобы Роне тоже сгорел. Роне был слишком похож… не он, но…

Нет, она не будет думать о Роне Бастерхази.

Может быть, потом. Когда она станет королевой. Ей же понадобится помощник в ее поисках… и не только помощник… А потом, когда она найдет его, все как-нибудь образуется. Обязательно.

А пока…

— Валентино, — позвала она, не отрывая взгляда от шкатулки.

Без защиты древнего артефакта, выполненного в виде зеркала, содержимое шкатулки манило и притягивало, требовало немедленно открыть крышку, взять в руки алый камень и впустить в себя… Ристане даже думать не хотелось о том, что именно впустить и что станет с ней, если она дотронется до талисмана. Нет уж. Долгие годы талисман служил ей, а не она — ему, и пусть так остается и впредь.

— Что вы желаете, моя королева? — Сильво опустился на одно колено возле ее кресла.

— Помнишь, мы с тобой говорили о крайних мерах?


— Я храню в сердце каждое ваше слово.

— Я тоже, Валентино. И ты был прав, нам придется это сделать. Тебе сделать.

— Ради вас…

Повернувшись к любовнику, Ристана коснулась его губ пальцами.

— Ради нас, Валентино. И помни, ты ни в коем случае не должен сам открывать эту шкатулку. Ты нужен мне живым и здравомыслящим.

— Увы, с моим здравомыслием в вашем присутствии дело плохо, — шепнул Сильво, ловя и целуя ее пальцы. — Я отправлюсь немедленно.

— Ты отправишься завтра утром, Валентино. — Ристана погладила его по губам, нежным и горячим. Почти как у того, кто снился ей в самых прекрасных снах. Почти как у Роне. — Не оставляй меня сегодня одну.

— Я люблю вас, моя королева.

Поставив шкатулку на стол, Ристана прикрыла глаза и позволила Сильво себя поцеловать, а затем и отнести на постель. Видеть лицо Сильво она не хотела — он был слишком похож на ублюдка Дюбрайна и совсем не похож на Роне.

Впрочем, если она нечаянно назовет Сильво чужим именем — он все равно не заметит. Счастливый влюбленный идиот. Как бы она хотела быть такой же! Хотя бы этой ночью.



20-й день холодных вод, Суард (некоторое время назад)

Себастьяно бие Морелле по прозванию Стриж



Раскаленный воздух жег горло, нестерпимо хотелось пить. Словно насмехаясь, в сквере перед банком журчал фонтан. Нырнуть бы в него, напиться и смыть с себя клейкий запах жертвы! Но останавливаться было нельзя. Во всем Суарде не нашлось ни единой щели, где Стриж мог бы отсидеться до заката: охотник находил его везде. Чуял, гаденыш.

Вдалеке над рекой показался край темной тучи. Разморенные жарой горожане расходились на сиесту по домам и прохладным кофейням. Лавочники уносили столики с товаром. Только мальчишка в желтом берете размахивал листками и орал:

— Последние новости со всей империи! Наследник трона возвращается в столицу! Чудесное воскрешение в графстве Ландеха!

На обгоняющего редких прохожих Стрижа газетчик не обратил внимания — чумазые подмастерья газет не покупают. Зато пристал к вышедшим из ресторации купцам:

— Новые налоги! Совет проголосовал за новые налоги! Покупайте утренний выпуск!

Не замедляя бега, Стриж проскочил под носом у газетчика. Тот дернулся, дюжина печатных листов вспорхнула над улицей.

— Забери тебя Ургаш!

Стриж скользнул взглядом по отражению газетчика в витрине — и, не успев понять, что не так, резко вильнул в сторону, чуть не под колеса извозчику. Пригнулся, закрылся рукой…

Грохот, звон: витрина разлетелась вдребезги, осколок вонзился Стрижу в предплечье, другой задел бок, еще несколько пролетели выше и царапнули извозчицкую кобылу. Та заржала и понесла, закусив удила. Стриж еле успел откатиться с дороги, — на мостовой остался кровавый след, — вскочил, вытряхнув из руки осколок, оттолкнул замершего газетчика и припустил прочь, зажимая рану.

Позади завизжала женщина, кто-то из купцов закричал, призывая полицию. Из модной лавки вылетел торговец с деревянной меркой, попытался стукнуть удирающего «хулигана» — но Стриж поднырнул под палку, проскользнул меж нескольких благородных шеров, выскочивших из ресторации со шпагами наголо. Шеры не обратили внимания на какого-то подмастерья, кинулись к разбитой витрине, а Стриж метнулся в узкую расщелину проулка.

Длинного. Извилистого. Все двери заперты, окна — второй этаж. Единственный балкончик в самом устье проулка оплетен виноградом. Мгновенье Стриж потратил на ложный след: подобрал испачканный кровью камешек и кинул в проулок. Облизал руку, останавливая кровь, и забрался на балкончик. Снова зажал рану ртом, чтоб быстрее затягивалась, и прислушался.

Скандал набирал силу. Жалобно кричала кобыла, извозчик причитал и клялся убить хиссово отродье. Отродье ловили всей улицей, орали, ругались, требовали целителя для дамы и полицию. А все это столпотворение заглушало биение крови в ушах: в такт неслышным шагам охотника.

Стриж нащупал рядом бутыль, пахнущую стоялой водой, выхлебал все, что было — едва четверть — и, удобнее перехватив горлышко, приник к полу. На миг его догнал страх, вспомнились мелькнувшие в стекле волчьи глаза, запах смерти — если б Стриж промедлил, валялся бы сейчас с располосованным горлом. Какого шиса, это ж должна была быть безопасная игра! Какой клоп и кого укусил? И что делать?..

Подумать толком он не успел. В проулок заглянул парень лет шестнадцати, ровесник Стрижа. Одет в небеленую рубаху и короткие штаны, бос, как и всякий подмастерье по жаре. Сутулится, неуверенно крутится на месте, словно детский волчок: за эту привычку и получил прозвище. Волчок, воплощенная безобидность. Только в кармане степная оса с ядовитой иглой, а в горсти зеленые сливы, твердые, как камень. Такими не только стекла можно бить.

Волчок всмотрелся в извилистый проулок, принюхался… В его глазах мелькнула твердая решимость убивать, а не играть по правилам. Шис его!..

Стриж сжал горлышко бутыли: сейчас Волчок поднимет взгляд, увидит тень на балконе, бросит свои сливы — двойным веером, как звездочки. И тогда бутыль — Волчку в голову, прыгнуть сверху, и плевать на правила, выжить бы…

Где-то в глубине проулка стукнула рама. Волчок замер. Плеснула вода, затем послышались шаги — Волчок сорвался с места, помчался на звук.

Стриж выдохнул. Слава Хиссу, ему не придется никого убивать! По крайней мере, прямо сейчас.

Выждав, пока Волчок скроется за углом, Стриж замотал руку оторванной от подола рубахи полосой и неслышно спустился на узкую клумбу под стеной. Едва он коснулся земли, острое чувство опасности подбросило его и отшвырнуло прочь. В прыжке Стриж развернулся, приземлился на обе ноги, рука сама собой метнулась к поясу — и наткнулась на пустоту. Ножей, любимых ножей с пробковой рукоятью и залитой в лезвие ртутью не было. Проклятье.

Словно соткавшийся из воздуха чернявый парень, на пару лет старше и на полголовы выше Стрижа, покачал головой. Узкие губы на породистом горбоносом лице скривились в усмешке.

— Беги, Стриж, беги, — сказал горбоносый громко и внятно, отступил и махнул рукой в сторону улицы.

Этот подмастерье — свои прозвали его Угрем за скользкий характер — был одет в латаные штаны с рубахой и перепачканный мукой фартук. Смуглое лицо тоже пятнала мука, отвлекая внимание от тонких черт и хищного взгляда.

Второй «подмастерье пекаря» возник рядом так же неслышно и незаметно. На Угря он походил лишь одеждой и мастью: высокий, крепкий, чернявый, с чуть раскосыми глазами кочевников, весь плавный и текучий. Орис бие Морелле по прозванию Шорох. Родной сын Мастера Ткача. Брат.

Шорох скользнул взглядом по забинтованной руке Стрижа, по пятнам крови на рубахе. Закаменел лицом и прошипел: