Дети грозы. Зови меня Смерть

— Тьма. Ядовитый темный артефакт.

Шуалейда подвесила напротив фиала шкатулку с инкрустацией, мгновение подумала и открыла ее. Тут же из шкатулки выплеснулась тьма, так похожая на ту, что осталась за дверью. На тьму, прогрызающую себе путь сквозь щиты Дайма, сквозь ее собственную решимость.

— Я ненавижу тебя, Роне шер Бастерхази. Ненавижу и никогда не буду твоей! Слышишь?! Никогда! — крикнула Шу, не заботясь, услышит ли ее жадное чудовище, которое пряталось под личиной страстного возлюбленного.

Она дала обещание самой себе, и этого достаточно.

— Сумрак. Третья точка. Равновесие. — Шу встала на равном расстоянии от фиала и шкатулки, позволила стихийным потокам обвить себя, обнюхать, попробовать на вкус и на ощупь.

Позволила проникнуть в себя, закружить, завертеть. Сама протянула руки, коснулась фиала и шкатулки, света и тьмы.

А потом открыла глаза.

Вокруг вихрились лиловые, синие и голубые потоки, словно художник налил в стакан краски и размешивал, а Шу смотрела на красковорот со дна. Оторвавшись от завораживающей красоты, она опустила взгляд на свет и тьму в своих ладонях. На миг стало невыносимо больно — от того, что лишь свет был живым, пульсировал в такт биению сердца. Любящего сердца. А тьма… Тьма казалась разломом в Ургаш, холодный, лживый и мертвый — как душа темного шера.

— Я ненавижу тебя, Роне шер Бастерхази. Ты предал меня. Нас обоих. Будь ты проклят.

Где-то далеко-далеко в ответ на ее проклятие содрогнулось от боли чье-то сердце.

А где-то совсем близко, в ее ладонях, шевельнулся свет. Живой. Горячий.

— Дайм, спасибо тебе, — шепнула она, осознавая, какое сокровище доверил ей Дайм: свое сердце, жизнь и дар. Почти как в единении, только без ответного подарка.

Свет не ответил. Зато солнечные блики скользнули по ее лицу, коснулись губ — почти поцелуем.

— Я тоже люблю тебя, мой светлый шер.

— Люблю, люблю, — отозвалось эхо.

И… Линза словно именно этого и ждала. Вихревые потоки отступили, мир с громким хрустом встал на место.

Шу прижала сгусток света к груди, вздрогнув от удовольствия — показалось, под ладонью котенок пумы. Теплый, мягкий, с шелковой шерсткой и морской бирюзой глаз. Он урчал, обещая не выпускать когти, пока Шу не забывается. Она забеспокоилась, уловив страх и боль котенка. Потянулась мысленно к Дайму:



«Как ты? Я скоро, я сейчас!»

Но зубки тут же вцепились в руку: не отвлекайся!

— Как скажешь, любовь моя, — шепнула она в настороженные черные уши и улыбнулась.

Еще один глубокий вздох. От ног до макушки пробежала щекотная волна: синий поток отделился от красковорота, обвился вокруг лодыжек, влился в нее, пробуя и предлагая.

— Хочешь поиграть? — спросила Шу.

— Поиграть! — радостно откликнулся Источник, обсыпая ее искрами с запахом фейской груши. — Играть, хочу играть!

— Давай поиграем. Вот с этим камешком.

Она указала на полупрозрачный кварцевый диск, будущий алтарь. Сейчас он лежал посреди гостиной, принесенный рабочими и забытый второпях, когда те разбегались прочь по приказу Дайма…

Дайм. Он там один, защищает ее от темного ужаса. Надо спешить!

«Что такое спешить? Зачем спешить? Это весело?» — зазвенели со всех сторон голоса, похожие на голоса фей.

— Да, это весело! Очень весело! Мы сделаем все быстро-быстро, так, чтобы снаружи башни прошла всего минута.

— Да! Весело! Весело! — откликнулись звенящие голоса. — Забудь о времени, давай играть!

— Вы обещали, всего минута!

— Ты обещала — играть, только играть!

— Ладно, договорились. Поднимите этот камень на последний этаж. Можете?

Потоки взвились смерчем, протанцевали к диску и подкинули его под потолок.

Капелью зазвенел смех — со всех сторон, будто смеялась башня. Стены, пол и потолок стали прозрачными. Камень взлетел, завис посреди верхней комнаты. Шу, забыв обо всем на свете и поддавшись веселью Источника, тоже засмеялась, подпрыгнула и поплыла в плотном, упругом воздухе, ухватившись за светящуюся нить, одну из тысяч, пронизавших башню. Нить покалывала, дрожала и пела. Показалось, что башня — арфа, и струны ее продолжаются за облака и небесный хрусталь, где мальчик и девочка играют в мяч, а черный океан лижет белый песок, оставляя на берегу хлопья радужной пены.

— Полетаем? — обернулась девочка с лицом неуловимым и сияющим, как солнечный блик.

— И сделаем фейерверк, — обернулся брат-близнец.


— Иди к нам, Шу. Поиграем вместе! — Голоса их сливались, манили переливами прозрачных ручьев. — Будет весело!

Океан заиграл весенним разноцветьем, взбугрился, потянулся к Шу. В глубине волны звезды кружились в вельсе. Одна звезда приблизилась, увеличилась… и оказалась диском мира Райхи.

Восторг переполнял Шу. Руки тянулись потрогать иголки горных пиков, запустить в океан лодочку из коры. Показались города, дороги. Выросли из песчинок дворцы и дома, по улицам заторопились крохотные человечки.

— Поиграем? — снова раздался детский голос. — Любишь бросать камешки?

Шу хотела согласиться, но ее отвлекла боль. Она опустила взгляд: крохотный кугуар, вздыбив шерстку, впился когтями в запястье. Показались алые капли, закружилась голова… Мир раздвоился: на игрушечную землю наложился образ пустой круглой комнаты. Голос мальчика стал совсем не детским. А камешек в его ладони — совсем не игрушкой.

— Шу! — зашипел зверек. — Опомнись, Шу!

— Нет, не хочу! — крикнула она, не понимая, не хочет опомниться или играть.

— Хочеш-ш-шь, — совсем другим голосом, пустым и холодным, шепнул мальчик.

Шу сорвало с места, закружило, понесло. Мальчик приближался, рос, в черных глазах закручивались воронки смерчей: затягивали, затапливали тяжелой негой:

«Поддайся! Будет хорошо. Будет все, что захочешь. Власть? Бери. Сила? Сколько угодно. Знания? Все — твое».

Смерчи засасывали, манили вереницами образов-грез.

«Бери же!» — Голос божества взвился, сминая волю, обещая и угрожая.

— Не хочу!

— Тебе мало? — Темный Хисс рассмеялся. — Чего ж ты хочешь, дочь и сестра моя? Скажи, я дам тебе.

Темная воронка надвинулась, всосала. Шу не успела испугаться, как упала посреди роскошного зала, полного людей. Прямо на трон.

— Ваше всемогущество, соблаговолите ли принять послов? — подбежал, униженно кланяясь, мажордом, удивительно похожий на принца Люкреса.

Он говорил что-то сладко-льстивое, но Шу не слушала. Вокруг суетились люди, преподносили подарки, просили совета, молили о милости. Каждое их слово, каждое лицо откликалось узнаванием, маленькая обиженная девочка внутри кричала, топая ножками: хочу! Мое! И Шу кружилась в танце с иноземным принцем, подписывала помилование раскаявшемуся от ее мудрых речей мошеннику, указывала инженерам-гномам, где строить новый город, снисходительно бросала Ристане: «Закажи себе приличное платье!» А потом…

Потом она поднялась в свою башню. На самый верхний этаж. И там ее ждал темный шер Бастерхази — прикованный к столбу, нагой, беспомощный. Он молил о прощении, клялся в любви…

— Доверься мне, моя Гроза. Подойди, дотронься, прошу тебя! Я буду служить тебе. Хочешь? Любое твое желание, любое наслаждение. Вместе мы будем сильнее всех! Подари мне поцелуй, люби меня, моя девочка! Я твой…

Шу невольно шагнула к нему, завороженная его красотой, его бархатным голосом. Ей так хотелось верить ему, дотронуться, поцеловать… взять его — себе… Она не понимала, почему нельзя? Что не так? Самый сильный, самый красивый мужчина молит ее о любви, ведь с ним ей будет хорошо, ей не придется ни о чем беспокоиться, ни о чем думать, только наслаждаться!

Она даже протянула к нему руку — избавить его от оков… хотя в оковах он тоже прекрасен, ее темный шер. Ее Роне.

Резкая боль в пальцах и сердитое шипение вырвали ее из наваждения.

Дайм. Вот кто любит ее по-настоящему, вот кто защищает ее и заботится о ней. Светлый шер, а не темный. Роне — это наваждение, обман и предательство! Чудовище, желающее сожрать ее силу и ее душу.

— Нет. Я не верю тебе, Бастерхази. Мне не нужна твоя фальшивая любовь…

Она хотела продолжить — умри, Бастерхази! Но что-то помешало. Какое-то сомнение.

— Прошу тебя, Шуалейда, моя госпожа! — Темный шер рвался к ней из оков, ранился, по его запястьям текла кровь. Сладкая, терпкая, вкусная кровь, чистая магия. — Возьми!

— Нет. Я… потом. Я решу твою судьбу потом, — пробормотала она, отступая и желая, чтобы он исчез, чтобы ей не пришлось больше думать о нем.

Ее желание исполнилось. Темный шер словно выцвел, подернулся дымкой, его манящий голос стих. А в башню Заката вбежал гонец.

— На побережье высадилась армия Марки!

И Шу вылетела из окна башни, собирая по пути к морю тучи и ветры. Она сбрасывала в бушующие волны сонмы вражеских солдат и гнала корабли на штормовых волнах. Цунами захлестывало острова Марки, смывало деревушки и города, бурлящее море разверзалось, поглощая тысячи карумитов, кричащих в смертном ужасе. А потом карумиты сменялись зургами, горели степи, сметая с лица земли людоедское племя, чтобы никогда больше орда не потревожила мирную империю Шуалейды Суардис.

Со всех концов земли, к ней, владычице, стекалась магия — сладкая и пряная, пьяная и веселая мощь. По ее слову воздвигались горы и поворачивались реки.

Голова кружилась, весь мир умещался на ладони.

— Бери, — рыжеволосый мальчик с бездонно-черными глазами протягивал ей камешек. — Ты же любишь играть.

Рука сама тянулась взять — и один камешек, и второй. Их так много на берегу, их приносят волны черного океана. И девочка в стороне, что улыбается так грустно — пусть она тоже играет! Давайте бросать камешки!..

Но рука застыла на полпути. Что-то не пускало. Тянуло. Злило — что-то посмело помешать! Ей, всемогущей колдунье?!

— Шу! — в шипении темного прибоя послышалось имя. — Шу?!

Голос такой странно-знакомый, и почему-то больно, и пусто, и слезы в горле.

Мальчик с камешками в ладони подернулся рябью, словно отражение в озере. Задрожал, расплылся — и вместо него Шу увидела себя. Но… нет! Она не такая! Это костлявое, одетое лишь в магические вихри, с безумным светом в глазах, с седыми космами-тучами, с руками-молниями. Светлая, как же страшно!