Дети грозы. Зови меня Смерть

Улыбаясь, словно получила долгожданный подарок, Фаина унесла мальчика устраивать на новом месте, в детской Ориса.



2-й день каштанового цвета, Суард

Шуалейда



Она плохо помнила, как возвращалась домой. В памяти осталось только одно — было весело и очень здорово, а еще смешно. И скакать по ночной реке, и запускать в темные спящие окна иллюзорных бабочек и настоящих фей… или, наоборот, настоящих бабочек и иллюзорных фей? Да какая разница, когда на одной из крыш им повстречался удивительно грустный одноухий кот, и Шу стало так его жаль, что она подарила ему крылья! Коту понравилось, правда-правда! Он так мило кувыркался в воздухе и мяукал, только почему-то потом вцепился в трубу и никак не хотел ее отпускать, как Шу ни уговаривала его поохотиться на вкусных летучих мышей…

— Наверное, он плохо видит в темноте, бедный котик! Все потому, что мыши слишком серые. Давай сделаем летучих мышей… голубыми, да! И розовыми! И желтыми… в горошек!

Дайму тоже было весело и смешно, это она помнила совершенно точно. Ему очень понравилась ее идея, и они раскрасили не только летучих мышей, но и голубей, и ворон, и почему-то городских лис — в желто-зеленый горох. Получилось, правда, кривовато, но это все потому, что лисы не оценили идею и все время разбегались, словно какие-то крысы!

Стоит ли удивляться, что и крысам тоже досталось веселья полной мерой? Теперь у каждой городской крысы светились усы, чтобы бедняжкам не было так темно и скучно по ночам, а на спинке было написано название родной улицы — чтобы крысы не заблудились…

Удивительно лишь, как Шу и Дайм не заблудились и не приехали вместо Риль Суардиса куда-нибудь во дворец сашмирского раджи. Видимо, у полковников Магбезопасности лучше устойчивость к фейской пыльце, чем у юных невинных принцесс.

В общем, юная невинная принцесса запретила полковнику МБ провожать себя до кровати, потому что…

— Ре-пы-та-ца… ре-ци-па… — не сумев выговорить ужасно смешное слово, Шу сделала очень большие глаза и приложила палец к губам. — Чш-ш! Никто не должен знать!

— Никто! — авторитетно подтвердил полковник МБ и предложил ее подсадить, а то вдруг юная принцесса сама не сумеет залезть на балкон.

И подсадил. И залезла. Правда, балкон оказался не тем — и на балконе почему-то обнаружился герцог Альгредо в ужасно смешном полосатом халате.

— Чш-ш! — убедительно сказал ему полковник МБ. — Ты нас не видел. Секретная операция.

— Разумеется, мой светлый шер. Крайне секретная операция, — согласился герцог Альгредо. — А давайте-ка я провожу ее высочество в ее покои.

— О, мои покои! Мои покои не тут… не здесь… — Шу всерьез задумалась. Да так крепко, что забыла перекинуть вторую ногу через перила балкона, так и сидела верхом.

— Шли бы вы к себе, полковник Дюбрайн. Вам надо отдохнуть, — очень любезно предложил Альгредо. — Не беспокойтесь за ее высочество, я позабочусь…

— Я сама! — перебила его Шу. — Я не маленькая! Я… у меня… я теперь целая королева фей, вот! У меня есть свой остров. Поехали покажу!

Почему Альгредо отказался посмотреть остров фей, Шу так и не поняла, но когда Альгредо пожаловался на больную поясницу и старость, которая не радость, чуть не заплакала от сочувствия и, вытащив из-за пазухи колбу с пыльцой фей, протянула ему. От всей щедрой души.

— Лечитесь, дядюшка Урмано! Прекрасное, пате… панет… нто… па-тен-то-ванное средство!

У дядюшки Урмано сделались очень круглые глаза, но колбу он взял. Очень бережно. И правильно! Свежая фейская пыльца — это вам не… Что «не», Шу забыла.

А у Дайма снова зарычало в кармане. И Дайм сделал очень серьезное лицо, он же полковник МБ, а не какой-то там глупый мальчишка.

— Прошу прощения, герцог. Служба не ждет! — очень серьезно сказал он, доставая из кармана… почему-то розовую в горошек крысу.

Крыса обиженно запищала, извернулась и попыталась цапнуть Дайма за палец, но не успела. Шу его спасла! Она тут же, немедленно, превратила крысу в мышь! Белую! В голубенький цветочек! И уже эту очумевшую мышь аккуратно вынул из рук Дайма дядюшка Урмано — за хвостик, двумя пальцами.

— Бедняжка, ей же, наверное, неудобно, — пожалела мышку Шу. — И скучно! Надо ей подруж…

— Не надо! — почему-то в один голос отозвались Дайм и герцог Альгредо, переглянулись, и Альгредо выпустил бедную мышку на балконные перила, откуда мышка незамедлительно удрала, только хвост мелькнул. Голубенький. С бантиком.

— Ладно, подружку она сама найдет, — покладисто согласилась Шу. — А что это вы делаете на моем балконе, дядюшка Урмано? У вас тут свидание?

Разузнать на тему свидания она не успела, потому что Дайм нашел наконец свое карманное зеркальце. Почему-то на шляпе, и почему-то оно никак не желало от шляпы отлипать, а когда Дайм его все же оторвал — то задрыгало в воздухе голыми белыми корешками.

— Дюбрайн на связи, — сказал полковник, знаком веля дядюшке Урмано молчать.

— Я начинаю сомневаться в твоей верности, брат мой, — донеслось из зеркала, и белые корешки тут же замерли, высохли и опали. — Где моя невеста? Что это за фокусы с подменами? Дюбрайн, неме…

Сердитый голос Люкреса сменился не менее сердитым шипением пара. Зеленого. Вонючего. В который превратилось испарившееся зеркальце.

— Твой брат — скотина невоспитанная, — заявила Шу. — Сам он невеста.

— Упс. Какой-то ненадежный артефакт. Альгредо, завтра жду от вас отчет, почему во вверенном вам королевстве портятся артефакты!

— Конечно, полковник, будет вам отчет. Вас, кажется, вызывали?

— Точно, вызывали… э… спокойной ночи, ваше высочество! — Дайм галантно склонился к руке Шу, а потом строго глянул на Альгредо: — В вашем возрасте, герцог, неприлично лазить на балкон к юной невинной принцессе. Да еще в халате.

— Я учту это в своем отчете, полковник.


— То-то же!

Погрозив Альгредо пальцем — очень грозно, Шу сама почти испугалась! — Дайм развернулся и ушел. Правда, немножко оступился, когда балкон закончился, но тут же достойно вышел из положения: щелкнул пальцами, и под его ногами затрепыхалась дорожка из крысиных спинок. Очень красивая, разноцветная! Прямо от одного балкона до другого!

Шу от восторга захлопала в ладоши, так это было красиво! Вот только цветов не хватало, да, цветов!..

Повинуясь ее желанию, с неба посыпались лепестки роз, фиалок, ромашек, бегоний, кувшинок… почему-то вместе с листьями и лягушками… А, какая разница, кваканье — тоже здорово!

— Кхм… Шуалейда, девочка моя! Шуалейда! — отвлек ее от сотворения неописуемой красоты чей-то голос.

Обернувшись, она обнаружила рядом герцога Альгредо. В халате и со светящейся колбой в руке.

— Ой, дядюшка Урмано, — смутилась Шу и зачем-то спрятала руки за спину. — Это не я, честно-честно, не я!

— Конечно не ты, кто бы сомневался, — загадочно сказал дядюшка Урмано и заботливо предложил: — Пойдем, я отведу тебя спать. Ну, давай руку…

— Зачем? Я сама! — Шу отступила на шаг, почему-то предложение дяди Урмано казалось ей подозрительным. — Я… меня мама ждет.

— Тебя брат ждет. Идем к Каетано, он волнуется.

— Волнуется? А… что-то случилось? Я помогу! Я сейчас!..

Шу заозиралась, пытаясь понять, где Кай и какая помощь ему нужна, но ее снова тронул за руку Альгредо.

— Идем, я провожу тебя. Главное, не шуми, хорошо? Надо идти тихо-тихо… — И он потянул ее за руку к балконным дверям.

Шу послушно прошла несколько шагов, пока до нее не дошло, что она так и не рассказала маме про Дайма, про Роне и остров фей!

— Я сама! — Она вырвала руку и велела: — А вы ступайте к Каю и скажите, что все хорошо! Пусть ложится спать.

И, подхватив юбки, помчалась к маме — скорее рассказать ей…

Дядюшка Урмано что-то кричал ей вслед, но Шу не разобрала, что именно. Ее переполняли новости, и какие новости! Мама обязательно порадуется за нее! Она стала совсем взрослой, у нее теперь два возлюбленных — Дайм и Роне, и свой остров, и еще она не будет императрицей!..





Глава 10. Безымянный тупик





…жизнь и верность принадлежит Темному Брату. Нет для Руки Брата другой жены, кроме службы Брату, и нет другого сына, кроме приказа Брата.

Канон Полуночи



21-й день холодных вод (некоторое время назад), Суард

Себастьян бие Морелле по прозванию Стриж



Этот разлапистый граб Стриж приметил еще лет десять назад. Местечко было очень красивое, но совершенно глухое и безлюдное. Почему-то в эту часть леса никто не ходил. Берега узкой, холодной Циль заросли ивами, грабами и звездчатником — колючими лианами с крупными резными листьями и гроздьями бело-голубых цветов, похожих на звездочки. Мягкую от палых листьев землю укрывал ковер разнотравья с пятнами диких фиалок. И ни единой тропинки! Хотя до широких аллей Королевского парка было рукой подать, да и до скромных тропинок Королевского леса — тоже.

Это же место было где-то между парком и лесом. Дальше от дворца и ближе к Великой реке Циль одели в каменную набережную, украсили мостиками и ротондами, разбили вдоль нее бульвар — по левому берегу, принадлежащему Верхнему городу. Правый же берег, самое начало Нижнего города, был скромнее. Вместо пышного зеленого бульвара вдоль речушки выросли лавки, ресторанчики и мастерские. Не такие дорогие, как в Верхнем городе, но гораздо лучше тех, что ютились в Нижнем.

Не так давно бургомистр даже предложил выделить несколько кварталов близ речушки Циль в Средний город…

Впрочем, благоустройством города Стриж интересовался куда меньше, чем давно обжитым личным грабом, нависающим над диким берегом. Когда Стриж только начал обживать граб, Шорох подсмеивался над ним, мол, братишка вьет себе гнездо, скоро птенцов выведет.

Не то чтобы Шорох был совсем уж неправ насчет гнезда. Удобную развилку трех ветвей, похожую на трон какого-нибудь лесного барона, Стриж за десяток лет отполировал до блеска. И сейчас сидел в ней, любуясь королевским дворцом — расположенный на холме, он был отлично виден в просвет между ветвями.

В сумерках Риль Суардис походил на творение фей — резной, мерцающий самоцветами огней, оплетенный светящейся паутиной, словно драгоценным кружевом. А две дворцовые башни словно прорастали в небо, одна огненным деревом с лилово-голубыми листьями, вторая — деревом белоснежным, оплетенным лианами всех оттенков неба: от прозрачной полуденной голубизны до бархатной сине-фиолетовой черноты южной ночи.

Иногда Стриж приходил сюда вместе с братом, и они смотрели на дворец вместе. Но не сегодня. Сегодня Стриж был здесь один — если не считать свирели, вырезанной собственноручно из найденной здесь же полой ветки, и русалок. Русалки всегда вылезали из воды, когда Стриж играл. Иногда они чесали зеленые и синие, уходящие в реку волосы перламутровыми гребешками-ракушками, иногда грелись в свете зеленой луны, а иногда пели. Голоса у них были тихими, похожими на плеск волн и шелест дождя по листьям, и завораживающе красивыми. Как и сами русалки.

Правда, Стриж ни разу не смог рассмотреть их вблизи — стоило ему спрыгнуть с дерева, как русалки со смехом и брызгами ныряли в речку, и смех еще долго звенел над берегом и переливался призрачными радугами.

Сегодня русалки не пели и не чесали волосы. Они даже не вышли на камни, поднимающиеся из реки. Лишь всплыли, и их слабо светящиеся отраженным лунным светом лица смотрели из реки — глазами глубокими и темными, как ночное небо.

Сегодня Стриж играл не для них, а для себя. Мелодия рождалась сама — как и все мелодии, живущие в Королевском парке. Нежная, прерывистая, словно последние всхлипы, и переливчатая, словно звон ручья на перекате, она летела над речкой и запутывалась в ветвях ив и грабов.