День триффидов. Куколки
Часть 3 из 58 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Я перелез через бар и вошел в заднюю комнату. Там стоял пузатый краснолицый человек с седыми моржовыми усами, одетый в брюки и сорочку без воротничка. Он был изрядно пьян. Кажется, он раздумывал, открывать ли бутылку, которую он держал в руке, или запустить ею мне в голову.
– А ежели вы не доктор, то кто вы? – спросил он подозрительно.
– Я был пациентом… но выпить я хочу, как любой доктор, – ответил я и добавил: – У вас опять джин.
– Опять! Вот сволочь, – сказал он и отшвырнул бутылку. Она с веселым звоном вылетела в окно.
– Дайте-ка мне штопор, – сказал я.
Я взял с полки бутылку виски, откупорил ее и вручил ему вместе со стаканом. Себе я налил порцию крепкого бренди, долив немного содовой, затем еще одну порцию. После этого дрожь в моих руках несколько унялась.
Я взглянул на своего собутыльника. Он пил виски, не разбавляя, прямо из горлышка.
– Вы напьетесь, – сказал я.
Он остановился и повернул ко мне голову. Я мог бы поклясться, что его глаза видят меня.
– Напьюсь, сказали тоже! – произнес он презрительно. – Да я уже пьян, черт подери!
Он был настолько прав, что я не стал спорить. Секунду подумав, он объявил:
– Я должен стать еще пьянее. Гораздо пьянее. – Он придвинулся ко мне. – Знаете что? Я ослеп. Слепой, понимаете? Как летучая мышь. И все слепые, как летучие мыши. Кроме вас. Почему вы не слепой, как летучая мышь?
– Не знаю, – сказал я.
– Это все проклятая комета, разрази ее… Это она все наделала. Зеленые падучие звезды… и все теперь слепые, как мыши. Вы видели зеленые звезды?
– Нет, – признался я.
– В том-то и дело. Вы их не видели и потому не ослепли. Все другие их видели, – он выразительно помотал рукой, – и все ослепли, как мыши. Сволочная комета, вот что я скажу.
Я налил себе третью порцию бренди. Мне стало казаться, что в его словах что-то есть.
– Все ослепли? – повторил я.
– Ну да! Все. Наверное, все в мире. Кроме вас, – добавил он, подумав.
– Почему вы знаете?
– Да очень просто. Вы вот прислушайтесь, – предложил он.
Мы стояли рядом, опершись на бар в темном кабачке, и слушали. Ничего не было слышно – ничего, кроме шороха грязной газеты, которую ветер гнал по пустой улице. И эта тишина включала в себя все, что было здесь забыто тысячу лет назад, а то и больше.
– Поняли? – сказал он. – Это само собой ясно.
– Да, – сказал я медленно. – Да. Теперь я понимаю.
Я решил, что пора идти. Я не знал куда. Но мне нужно было узнать как можно больше о том, что происходит.
– Вы здесь хозяин? – спросил я.
– Ну и что из этого? – сказал он, словно оправдываясь.
– Да ничего, просто я должен уплатить за три двойных бренди.
– А… плюньте вы.
– Но послушайте…
– Плюньте, вам говорят. И знаете почему? Потому что на кой дьявол мертвецу деньги? А я ведь мертвец… все равно что мертвец. Вот только выпью немного еще.
Для своих лет он выглядел весьма крепким мужчиной, и я сказал ему об этом.
– Зачем жить, если ты слепой, как мышь? – злобно отозвался он. – Моя жена так мне и сказала. И она была права… только она храбрее, чем я. Когда она узнала, что детишки тоже ослепли, она что сделала? Легла с ними в постель и открыла газ. Понятно? Только у меня духу не хватило с ними остаться. Жена у меня была храбрая, не то что я. Ничего, я тоже стану смелее. Я скоро вернусь к ним – вот только напьюсь как следует.
Что я мог ему сказать? Все, что я говорил, только злило его. В конце концов он ощупью нашел лестницу и скрылся наверху с бутылкой в руке. Я не пытался ни остановить его, ни следовать за ним. Я стоял и смотрел, как он уходит. Я вышел на безмолвную улицу.
Глава 2
Появление триффидов
Это рассказ о событиях моей личной жизни. В нем упоминается огромное количество вещей, исчезнувших навсегда, и я не могу вести его иначе, чем употребляя слова, которыми мы имели обыкновение обозначать эти исчезнувшие вещи, так что они должны остаться в рассказе. А чтобы была понятна общая обстановка, мне придется вернуться к более давним временам, чем день, с которого я начал.
* * *
Когда я был ребенком, наша семья – отец, мать и я – жила в южном пригороде Лондона. У нас был маленький дом, который отец содержал ежедневным добросовестным высиживанием за конторкой в департаменте государственных сборов, и маленький сад, в котором отец работал еще более добросовестно каждое лето. Мало что отличало нас от десяти или двенадцати миллионов других людей, населявших тогда Лондон и его окрестности.
Отец был одним из тех виртуозов, которые способны в один миг получить сумму целой колонки чисел – даже в тогдашних нелепых денежных единицах, – и потому, вполне естественно, по его мнению, меня ждала карьера бухгалтера. В результате моя неспособность дважды получить одинаковую сумму одних и тех же слагаемых представлялась отцу явлением загадочным и досадным. И мои преподаватели, пытавшиеся доказать мне, что ответы в математике получаются логически, а не путем некоего мистического вдохновения, один за другим отступались от меня в уверенности, что я не способен к вычислениям. Отец, читая мои школьные табеля, мрачнел, хотя во всех других отношениях, кроме математики, табеля выглядели вполне прилично. Думаю, его мысль следовала таким путем: нет способности к числам – нет понятия о финансах – нет денег.
– Право, не знаю, что с тобой будет. Что бы ты сам хотел делать? – спрашивал он.
И лет до тринадцати или четырнадцати я, сознавая полную свою никчемность, уныло качал головой и признавался, что не знаю.
Тогда отец тоже качал головой.
Для него мир резко делился на людей за конторками, занимавшихся умственной работой, и людей без конторок, умственной работой не занимавшихся и потому неумытых. Как он ухитрился сохранить такие воззрения, которые успели устареть за целый век до него, я не знаю, но они насквозь пропитали годы моего детства, и я только много позже осознал, что неумение обращаться с числами совсем не обязательно обрекает меня на жизнь дворника или судомойки. Мне в голову не приходило, что карьеру мне может обеспечить предмет, который интересовал меня больше всего, а отец тоже либо не замечал, либо не обращал внимания на то, что мои отметки по биологии всегда были хорошими.
По-настоящему эта проблема была решена для нас появлением триффидов. Но триффиды сделали для меня гораздо больше. Они обеспечили меня профессией и дали возможность жить в достатке. Правда, несколько раз они едва не отняли у меня жизнь. С другой стороны, надо признаться, что они и сохранили ее, ибо именно ожог триффидом уложил меня на больничную койку, где я провел трагический «вечер кометных осколков».
В книгах содержится множество досужих рассуждений относительно внезапного появления триффидов. Большинство этих рассуждений – сплошной бред. Разумеется, триффиды не возникли самопроизвольно, как полагают некоторые простые души. Вряд ли справедлива и гипотеза, рассматривающая появление триффидов как некую разновидность пришествия – этакое знамение, предупреждающее о том, что грядет нечто худшее, если буйный мир не исправится и не станет вести себя прилично. И не из космоса попали к нам их семена в качестве образцов ужасающих форм жизни, населяющих иные, менее благополучные планеты. Я, во всяком случае, отлично знаю, что это не так.
Я узнал о них больше, чем кто бы то ни было, потому что триффиды стали моей специальностью, и фирма, в которой я служил, была тесно, хотя и не совсем честно, связана с их появлением в нашем мире. Тем не менее их истинное происхождение остается неясным. Мое собственное мнение, чего бы оно ни стоило, состоит в том, что триффиды появились в результате серии биологических экспериментов и, по всей вероятности, совершенно случайно. Те, кто знал их истинную генеалогию, не опубликовали ни одного авторитетного документа. Причиной этому было, несомненно, странное политическое положение в ту эпоху.
Мир, в котором мы тогда жили, был просторен, и большая его часть была открыта для любого из нас. Его опутывали шоссе, железные дороги и океанские линии, готовые перенести нас за тысячи миль в целости и сохранности. Если нам хотелось путешествовать быстрее и мы могли себе это позволить, мы путешествовали на самолетах. В те дни ни у кого не было нужды таскать с собой оружие и вообще принимать какие-либо меры предосторожности. Вы могли просто встать и отправиться куда вам угодно, и ничто не могло помешать вам, если не считать множества всяких анкет и правил. Сейчас этот одомашненный мир представляется утопией. Тем не менее таким он был.
Молодым людям, которые не знают его, трудно, должно быть, вообразить все это. Наверное, то время представляется им золотым веком, хотя оно далеко не было таковым. Иные могут решить, что подобный благоустроенный мир был скучен, и это тоже не так. Наша планета была довольно занятным местом – по крайней мере для биолога. С каждым годом мы понемногу отодвигали границу произрастания пищевых растений все дальше на север. Там, где всегда были тундры и пустоши, появлялись и давали обильные урожаи новые поля. Возвращались к жизни и покрывались зеленью древние пустыни. Дело в том, что пища была тогда нашей самой насущной проблемой и процесс восстановления посевных площадей и движение границ произрастания культурных растений вызывали у нас не меньше волнений, нежели движение военных фронтов у предыдущих поколений.
Это смещение интереса с мечей на орала было, вне сомнений, социальным прогрессом, но в то же время ошибались оптимисты, когда утверждали, что оно свидетельствует об изменении человеческой натуры. Человеческая натура оставалась прежней – девяносто пять процентов людей жаждали жить в мире, а остальные пять процентов только и ждали случая заварить какую-нибудь кашу. Затишье продолжалось лишь потому, что такого случая не представлялось.
Одним из факторов, которые удерживали милитаристские пять процентов от безобразных выходок, были искусственные спутники. Интенсивные исследования в области ракетной техники дали наконец результаты. Были запущены первые исследовательские спутники. Прошло какое-то время, и на орбитах появились боевые спутники, спутники-бомбы. Было очень неприятно сознавать, что над вашей головой крутятся в неизвестных количествах ужасные средства истребления, крутятся и крутятся себе спокойно, пока кто-то не нажмет кнопку. Еще неприятнее было сознавать, что сделать здесь ничего нельзя. Тем не менее жизнь должна была идти своим чередом, волей-неволей приходилось свыкаться с этой идеей, а новизна, как известно, живет очень недолго. Время от времени появлялись сообщения о том, что, кроме спутников с ядерными боеголовками, над нашими головами носятся спутники, начиненные гербицидами, эпизоотиками, радиоактивной пылью, инфекционными болезнями – новенькими, с иголочки, только что из лабораторий. Трудно сказать, действительно ли существовало это ненадежное и по сути своей предназначенное для истребления без разбора оружие. Но надо иметь в виду, что границы человеческой глупости – особенно глупости, вызванной давящим страхом – определить трудно. И не исключено поэтому, что в каких-нибудь генеральных штабах набор вирусов, очень неустойчивых и делающихся безвредными уже через несколько дней, мог считаться стратегическим оружием. В конце концов страны заключили между собой молчаливое соглашение ничего не отрицать и не подтверждать относительно боевых спутников, и постепенно общественное мнение переключилось на не менее важную, но менее острую проблему нехватки продовольствия.
Именно в это время на исторической арене появился Умберто Кристофоро Палангец. Впрочем, его появление прошло совершенно незамеченным, и вряд ли те, кто не знал его лично, когда-либо догадывались о его существовании. Я, например, узнал о нем лишь годы спустя, когда уже работал в компании.
Умберто был латиноамериканцем. Его роль в мировом производстве продуктов питания началась с того момента, когда он вошел в контору «Арктической и Европейской компании рыбьих жиров» и показал там бутыль с бледно-розовым маслом.
В «Арктической и Европейской» не проявили никакого энтузиазма. Дела ее шли не совсем хорошо. Тем не менее со временем они все же удосужились подвергнуть оставленный образец анализу.
Прежде всего обнаружилось, что масло это не является рыбьим жиром: это было растительное масло неизвестного происхождения. Вторым откровением явилось то обстоятельство, что в сравнении с этим маслом лучшие рыбьи жиры казались дрянной машинной смазкой. Встревожившись, сотрудники «Арктической и Европейской» отправили остаток образца на более тщательное исследование и одновременно разослали торопливые запросы с целью выяснить, не появлялся ли мистер Палангец где-либо еще.
Когда Умберто пришел опять, директор-управляющий принял его с очень лестной обходительностью.
– Какое замечательное масло принесли вы нам, мистер Палангец, – сказал он.
Умберто наклонил черную лоснящуюся голову. Он и сам прекрасно знал это.
– Ничего подобного я в жизни не видел, – признался директор.
Умберто снова наклонил голову.
– Да, вы не видели, – вежливо сказал он. Затем, как бы после раздумья, он добавил: – Но это ничего, сеньор, я думаю, вы еще увидите. И в очень больших количествах. – Он опять подумал. – Оно появится на рынке, я думаю, лет через семь-восемь. – Он улыбнулся.
Директору это показалось невозможным. Он честно сказал:
– Оно лучше, чем наши рыбьи жиры.
– Мне так и говорили, сеньор, – согласился Умберто.
– Вы собираетесь торговать им сами, мистер Палангец?
Умберто снова улыбнулся:
– Разве тогда я показал бы его вам?
– Мы могли бы улучшить один из наших жиров синтетическим, – заметил директор задумчиво.
– При помощи некоторых витаминов… но синтез витаминов обойдется слишком дорого, даже если бы вы умели это, – тихо сказал Умберто. – Кроме того, – добавил он, – мне говорили, что это масло все равно с легкостью вытеснит ваши лучшие жиры.
– А ежели вы не доктор, то кто вы? – спросил он подозрительно.
– Я был пациентом… но выпить я хочу, как любой доктор, – ответил я и добавил: – У вас опять джин.
– Опять! Вот сволочь, – сказал он и отшвырнул бутылку. Она с веселым звоном вылетела в окно.
– Дайте-ка мне штопор, – сказал я.
Я взял с полки бутылку виски, откупорил ее и вручил ему вместе со стаканом. Себе я налил порцию крепкого бренди, долив немного содовой, затем еще одну порцию. После этого дрожь в моих руках несколько унялась.
Я взглянул на своего собутыльника. Он пил виски, не разбавляя, прямо из горлышка.
– Вы напьетесь, – сказал я.
Он остановился и повернул ко мне голову. Я мог бы поклясться, что его глаза видят меня.
– Напьюсь, сказали тоже! – произнес он презрительно. – Да я уже пьян, черт подери!
Он был настолько прав, что я не стал спорить. Секунду подумав, он объявил:
– Я должен стать еще пьянее. Гораздо пьянее. – Он придвинулся ко мне. – Знаете что? Я ослеп. Слепой, понимаете? Как летучая мышь. И все слепые, как летучие мыши. Кроме вас. Почему вы не слепой, как летучая мышь?
– Не знаю, – сказал я.
– Это все проклятая комета, разрази ее… Это она все наделала. Зеленые падучие звезды… и все теперь слепые, как мыши. Вы видели зеленые звезды?
– Нет, – признался я.
– В том-то и дело. Вы их не видели и потому не ослепли. Все другие их видели, – он выразительно помотал рукой, – и все ослепли, как мыши. Сволочная комета, вот что я скажу.
Я налил себе третью порцию бренди. Мне стало казаться, что в его словах что-то есть.
– Все ослепли? – повторил я.
– Ну да! Все. Наверное, все в мире. Кроме вас, – добавил он, подумав.
– Почему вы знаете?
– Да очень просто. Вы вот прислушайтесь, – предложил он.
Мы стояли рядом, опершись на бар в темном кабачке, и слушали. Ничего не было слышно – ничего, кроме шороха грязной газеты, которую ветер гнал по пустой улице. И эта тишина включала в себя все, что было здесь забыто тысячу лет назад, а то и больше.
– Поняли? – сказал он. – Это само собой ясно.
– Да, – сказал я медленно. – Да. Теперь я понимаю.
Я решил, что пора идти. Я не знал куда. Но мне нужно было узнать как можно больше о том, что происходит.
– Вы здесь хозяин? – спросил я.
– Ну и что из этого? – сказал он, словно оправдываясь.
– Да ничего, просто я должен уплатить за три двойных бренди.
– А… плюньте вы.
– Но послушайте…
– Плюньте, вам говорят. И знаете почему? Потому что на кой дьявол мертвецу деньги? А я ведь мертвец… все равно что мертвец. Вот только выпью немного еще.
Для своих лет он выглядел весьма крепким мужчиной, и я сказал ему об этом.
– Зачем жить, если ты слепой, как мышь? – злобно отозвался он. – Моя жена так мне и сказала. И она была права… только она храбрее, чем я. Когда она узнала, что детишки тоже ослепли, она что сделала? Легла с ними в постель и открыла газ. Понятно? Только у меня духу не хватило с ними остаться. Жена у меня была храбрая, не то что я. Ничего, я тоже стану смелее. Я скоро вернусь к ним – вот только напьюсь как следует.
Что я мог ему сказать? Все, что я говорил, только злило его. В конце концов он ощупью нашел лестницу и скрылся наверху с бутылкой в руке. Я не пытался ни остановить его, ни следовать за ним. Я стоял и смотрел, как он уходит. Я вышел на безмолвную улицу.
Глава 2
Появление триффидов
Это рассказ о событиях моей личной жизни. В нем упоминается огромное количество вещей, исчезнувших навсегда, и я не могу вести его иначе, чем употребляя слова, которыми мы имели обыкновение обозначать эти исчезнувшие вещи, так что они должны остаться в рассказе. А чтобы была понятна общая обстановка, мне придется вернуться к более давним временам, чем день, с которого я начал.
* * *
Когда я был ребенком, наша семья – отец, мать и я – жила в южном пригороде Лондона. У нас был маленький дом, который отец содержал ежедневным добросовестным высиживанием за конторкой в департаменте государственных сборов, и маленький сад, в котором отец работал еще более добросовестно каждое лето. Мало что отличало нас от десяти или двенадцати миллионов других людей, населявших тогда Лондон и его окрестности.
Отец был одним из тех виртуозов, которые способны в один миг получить сумму целой колонки чисел – даже в тогдашних нелепых денежных единицах, – и потому, вполне естественно, по его мнению, меня ждала карьера бухгалтера. В результате моя неспособность дважды получить одинаковую сумму одних и тех же слагаемых представлялась отцу явлением загадочным и досадным. И мои преподаватели, пытавшиеся доказать мне, что ответы в математике получаются логически, а не путем некоего мистического вдохновения, один за другим отступались от меня в уверенности, что я не способен к вычислениям. Отец, читая мои школьные табеля, мрачнел, хотя во всех других отношениях, кроме математики, табеля выглядели вполне прилично. Думаю, его мысль следовала таким путем: нет способности к числам – нет понятия о финансах – нет денег.
– Право, не знаю, что с тобой будет. Что бы ты сам хотел делать? – спрашивал он.
И лет до тринадцати или четырнадцати я, сознавая полную свою никчемность, уныло качал головой и признавался, что не знаю.
Тогда отец тоже качал головой.
Для него мир резко делился на людей за конторками, занимавшихся умственной работой, и людей без конторок, умственной работой не занимавшихся и потому неумытых. Как он ухитрился сохранить такие воззрения, которые успели устареть за целый век до него, я не знаю, но они насквозь пропитали годы моего детства, и я только много позже осознал, что неумение обращаться с числами совсем не обязательно обрекает меня на жизнь дворника или судомойки. Мне в голову не приходило, что карьеру мне может обеспечить предмет, который интересовал меня больше всего, а отец тоже либо не замечал, либо не обращал внимания на то, что мои отметки по биологии всегда были хорошими.
По-настоящему эта проблема была решена для нас появлением триффидов. Но триффиды сделали для меня гораздо больше. Они обеспечили меня профессией и дали возможность жить в достатке. Правда, несколько раз они едва не отняли у меня жизнь. С другой стороны, надо признаться, что они и сохранили ее, ибо именно ожог триффидом уложил меня на больничную койку, где я провел трагический «вечер кометных осколков».
В книгах содержится множество досужих рассуждений относительно внезапного появления триффидов. Большинство этих рассуждений – сплошной бред. Разумеется, триффиды не возникли самопроизвольно, как полагают некоторые простые души. Вряд ли справедлива и гипотеза, рассматривающая появление триффидов как некую разновидность пришествия – этакое знамение, предупреждающее о том, что грядет нечто худшее, если буйный мир не исправится и не станет вести себя прилично. И не из космоса попали к нам их семена в качестве образцов ужасающих форм жизни, населяющих иные, менее благополучные планеты. Я, во всяком случае, отлично знаю, что это не так.
Я узнал о них больше, чем кто бы то ни было, потому что триффиды стали моей специальностью, и фирма, в которой я служил, была тесно, хотя и не совсем честно, связана с их появлением в нашем мире. Тем не менее их истинное происхождение остается неясным. Мое собственное мнение, чего бы оно ни стоило, состоит в том, что триффиды появились в результате серии биологических экспериментов и, по всей вероятности, совершенно случайно. Те, кто знал их истинную генеалогию, не опубликовали ни одного авторитетного документа. Причиной этому было, несомненно, странное политическое положение в ту эпоху.
Мир, в котором мы тогда жили, был просторен, и большая его часть была открыта для любого из нас. Его опутывали шоссе, железные дороги и океанские линии, готовые перенести нас за тысячи миль в целости и сохранности. Если нам хотелось путешествовать быстрее и мы могли себе это позволить, мы путешествовали на самолетах. В те дни ни у кого не было нужды таскать с собой оружие и вообще принимать какие-либо меры предосторожности. Вы могли просто встать и отправиться куда вам угодно, и ничто не могло помешать вам, если не считать множества всяких анкет и правил. Сейчас этот одомашненный мир представляется утопией. Тем не менее таким он был.
Молодым людям, которые не знают его, трудно, должно быть, вообразить все это. Наверное, то время представляется им золотым веком, хотя оно далеко не было таковым. Иные могут решить, что подобный благоустроенный мир был скучен, и это тоже не так. Наша планета была довольно занятным местом – по крайней мере для биолога. С каждым годом мы понемногу отодвигали границу произрастания пищевых растений все дальше на север. Там, где всегда были тундры и пустоши, появлялись и давали обильные урожаи новые поля. Возвращались к жизни и покрывались зеленью древние пустыни. Дело в том, что пища была тогда нашей самой насущной проблемой и процесс восстановления посевных площадей и движение границ произрастания культурных растений вызывали у нас не меньше волнений, нежели движение военных фронтов у предыдущих поколений.
Это смещение интереса с мечей на орала было, вне сомнений, социальным прогрессом, но в то же время ошибались оптимисты, когда утверждали, что оно свидетельствует об изменении человеческой натуры. Человеческая натура оставалась прежней – девяносто пять процентов людей жаждали жить в мире, а остальные пять процентов только и ждали случая заварить какую-нибудь кашу. Затишье продолжалось лишь потому, что такого случая не представлялось.
Одним из факторов, которые удерживали милитаристские пять процентов от безобразных выходок, были искусственные спутники. Интенсивные исследования в области ракетной техники дали наконец результаты. Были запущены первые исследовательские спутники. Прошло какое-то время, и на орбитах появились боевые спутники, спутники-бомбы. Было очень неприятно сознавать, что над вашей головой крутятся в неизвестных количествах ужасные средства истребления, крутятся и крутятся себе спокойно, пока кто-то не нажмет кнопку. Еще неприятнее было сознавать, что сделать здесь ничего нельзя. Тем не менее жизнь должна была идти своим чередом, волей-неволей приходилось свыкаться с этой идеей, а новизна, как известно, живет очень недолго. Время от времени появлялись сообщения о том, что, кроме спутников с ядерными боеголовками, над нашими головами носятся спутники, начиненные гербицидами, эпизоотиками, радиоактивной пылью, инфекционными болезнями – новенькими, с иголочки, только что из лабораторий. Трудно сказать, действительно ли существовало это ненадежное и по сути своей предназначенное для истребления без разбора оружие. Но надо иметь в виду, что границы человеческой глупости – особенно глупости, вызванной давящим страхом – определить трудно. И не исключено поэтому, что в каких-нибудь генеральных штабах набор вирусов, очень неустойчивых и делающихся безвредными уже через несколько дней, мог считаться стратегическим оружием. В конце концов страны заключили между собой молчаливое соглашение ничего не отрицать и не подтверждать относительно боевых спутников, и постепенно общественное мнение переключилось на не менее важную, но менее острую проблему нехватки продовольствия.
Именно в это время на исторической арене появился Умберто Кристофоро Палангец. Впрочем, его появление прошло совершенно незамеченным, и вряд ли те, кто не знал его лично, когда-либо догадывались о его существовании. Я, например, узнал о нем лишь годы спустя, когда уже работал в компании.
Умберто был латиноамериканцем. Его роль в мировом производстве продуктов питания началась с того момента, когда он вошел в контору «Арктической и Европейской компании рыбьих жиров» и показал там бутыль с бледно-розовым маслом.
В «Арктической и Европейской» не проявили никакого энтузиазма. Дела ее шли не совсем хорошо. Тем не менее со временем они все же удосужились подвергнуть оставленный образец анализу.
Прежде всего обнаружилось, что масло это не является рыбьим жиром: это было растительное масло неизвестного происхождения. Вторым откровением явилось то обстоятельство, что в сравнении с этим маслом лучшие рыбьи жиры казались дрянной машинной смазкой. Встревожившись, сотрудники «Арктической и Европейской» отправили остаток образца на более тщательное исследование и одновременно разослали торопливые запросы с целью выяснить, не появлялся ли мистер Палангец где-либо еще.
Когда Умберто пришел опять, директор-управляющий принял его с очень лестной обходительностью.
– Какое замечательное масло принесли вы нам, мистер Палангец, – сказал он.
Умберто наклонил черную лоснящуюся голову. Он и сам прекрасно знал это.
– Ничего подобного я в жизни не видел, – признался директор.
Умберто снова наклонил голову.
– Да, вы не видели, – вежливо сказал он. Затем, как бы после раздумья, он добавил: – Но это ничего, сеньор, я думаю, вы еще увидите. И в очень больших количествах. – Он опять подумал. – Оно появится на рынке, я думаю, лет через семь-восемь. – Он улыбнулся.
Директору это показалось невозможным. Он честно сказал:
– Оно лучше, чем наши рыбьи жиры.
– Мне так и говорили, сеньор, – согласился Умберто.
– Вы собираетесь торговать им сами, мистер Палангец?
Умберто снова улыбнулся:
– Разве тогда я показал бы его вам?
– Мы могли бы улучшить один из наших жиров синтетическим, – заметил директор задумчиво.
– При помощи некоторых витаминов… но синтез витаминов обойдется слишком дорого, даже если бы вы умели это, – тихо сказал Умберто. – Кроме того, – добавил он, – мне говорили, что это масло все равно с легкостью вытеснит ваши лучшие жиры.