Демонтаж патриархата, или Женщины берут верх. Книга для мужчин
Часть 93 из 155 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
«Советский Союз твердо нас поддерживает.
По большинству вопросов у нас очень хорошие взаимоотношения с СССР. Русские хотят во
всех подробностях представить себе нашу позицию… В Совете Безопасности русские работают
не просто как наши союзники, а как наши эмиссары. Они берут на себя любую задачу».
После ноябрьских праздников Голда Меир телеграфировала в министерство иностранных дел
отчет о беседе с Молотовым:
«Мы с семьями присутствовали на параде, который явился великолепной демонстрацией
силы, а вечером дома у Молотова почувствовали особую теплоту. Молотов предложил мне
рюмку водки. Я похвалила парад и сказала:
– Если бы только у нас были некоторые из вооружений, которые были на параде.
Молотов заметил:
– Вы будете их иметь. Даже мы начинали с малого».
136
Обнадеженные военной и политической поддержкой израильские дипломаты совершенно не
понимали реальных мотивов сталинской политики. В Министерстве иностранных дел Голда
Меир завела речь на тему, крайне болезненную для советских чиновников.
«Мейерсон, – записывал после беседы заместитель министра Валериан Александрович
Зорин, – заявила, что еврейская проблема может быть решена коренным образом лишь путем
широкой иммиграции евреев в Государство Израиль.
Я заметил в связи с этим, что иммиграция сама по себе не может, на мой взгляд, решить эту
проблему, поскольку многие евреи не поедут в Палестину, а будут продолжать жить в других
странах. Я добавил, что в СССР, в социалистическом государстве, навсегда покончено с
национальным гнетом и неравноправным положением евреев…»
Писатель Илья Григорьевич Эренбург пытался объяснить израильским дипломатам: не
следует говорить об эмиграции советских евреев, это вызовет резкое противодействие со
стороны властей и всем будет плохо.
Израильские дипломаты не понимали Эренбурга, потому что и к ним самим, и к государству, которое они представляли в Москве, власть тогда относилась исключительно доброжелательно.
Праздновать еврейский Новый год израильские дипломаты отправились в московскую
хоральную синагогу. И здесь произошло то, что так сильно не понравилось Сталину. Увидеть
израильских дипломатов пришло огромное количество евреев. Лишь немногие из них хотели в ту
пору сами уехать в Палестину, но факт создания еврейского государства после тысячелетий
изгнания казался фантастикой. И они считали, что их эмоции соответствуют политике
Советского государства, поддержавшего Израиль. Можно сказать, они попались в ловушку
официальной пропаганды, выражавшей симпатии Израилю.
Голда Меир была потрясена:
«Обычно по праздникам в синагогу приходили примерно сто-двести человек – тут же нас
ожидала огромная толпа. Они обступили меня, чуть не раздавили, чуть не подняли на руках…
Я была для них символом еврейского государства. А я не могла ни говорить, ни улыбнуться, ни даже помахать рукой. Я сидела неподвижно, как каменная, под тысячами устремленных на
меня взглядов…
Служба закончилась, и я поднялась, чтобы уйти, – но двигаться мне было трудно. Такой
океан любви обрушился на меня, что мне стало трудно дышать: думаю, что я была на грани
обморока. Люди протягивали руки и говорили «наша Голда» и плакали».
Советские евреи были воодушевлены созданием Израиля и искренне хотели ему помочь. Вот
это и не понравилось Сталину. Он считал, что Израиль предназначен для евреев из других стран, для евреев, лишенных социалистической родины. Советский человек в Израиль не поедет. А
если евреи позволяют себе выражать симпатии другому государству, значит, они ненадежны и
опасны. Внутренний враг…
Произраильская линия во внешней политике сопровождалась нарастанием антисемитизма
внутри страны. Израильским дипломатам в Москве не позволялось устанавливать отношения с
советскими евреями.
Голда Меир пробыла послом всего семь месяцев. Сталинская Москва оставила у нее
печальные воспоминания:
«Холодное царство всеобщей подозрительности, враждебности и молчания. Явное
социальное неравенство, всеобщий страх, изоляция, в которой пребывал дипломатический
корпус, – все это угнетало меня неимоверно».
Голда Меир родилась в Киеве, до революции, ее дед тридцать лет прослужил в царской
армии, ее отец был столяром. Детские воспоминания не были радостными. Семья
нищенствовала, голодала, пятеро из восьми детей умерли маленькими:
«Ясно помню разговоры о погроме, который вот-вот должен обрушиться на нас. Я тогда не
знала, что такое погром, но мне уже было известно, что это как-то связано с тем, что мы евреи, и
с тем, что толпа подонков с ножами и палками ходит по городу и кричит: «Христа распяли!»
Ребенком ее увезли в Соединенные Штаты, поэтому по-русски она не говорила. Зато
свободно говорила по- английски и восхищалась Америкой. Семья прожила в городе Милуоки
всего месяца три, когда в городе был устроен парад по случаю дня труда.
«Моя сестра, – рассказывала Голда Меир, – увидела двигавшихся во главе шествия конных
полицейских. Она страшно испугалась:
137
– Казаки! Это казаки!
Она так разрыдалась, что ее пришлось отвести домой. А для меня этот парад – толпы на
улицах, медь оркестров, запах жареной кукурузы и сосисок – стал символом американской
свободы. Конная полиция не разгоняла и не давила демонстрацию, как в России, а охраняла ее».
Америка ей нравилась, но не настолько, чтобы остаться. Она увлеклась идеями сионизма и
мечтала уехать в Палестину.
Отец предупреждал ее:
– Не стоит быть слишком умной. Мужчины не любят умных девушек.
Но ум не помешал ей выйти замуж за Мориса Мейерсона. Он был противником сионизма. Но
По большинству вопросов у нас очень хорошие взаимоотношения с СССР. Русские хотят во
всех подробностях представить себе нашу позицию… В Совете Безопасности русские работают
не просто как наши союзники, а как наши эмиссары. Они берут на себя любую задачу».
После ноябрьских праздников Голда Меир телеграфировала в министерство иностранных дел
отчет о беседе с Молотовым:
«Мы с семьями присутствовали на параде, который явился великолепной демонстрацией
силы, а вечером дома у Молотова почувствовали особую теплоту. Молотов предложил мне
рюмку водки. Я похвалила парад и сказала:
– Если бы только у нас были некоторые из вооружений, которые были на параде.
Молотов заметил:
– Вы будете их иметь. Даже мы начинали с малого».
136
Обнадеженные военной и политической поддержкой израильские дипломаты совершенно не
понимали реальных мотивов сталинской политики. В Министерстве иностранных дел Голда
Меир завела речь на тему, крайне болезненную для советских чиновников.
«Мейерсон, – записывал после беседы заместитель министра Валериан Александрович
Зорин, – заявила, что еврейская проблема может быть решена коренным образом лишь путем
широкой иммиграции евреев в Государство Израиль.
Я заметил в связи с этим, что иммиграция сама по себе не может, на мой взгляд, решить эту
проблему, поскольку многие евреи не поедут в Палестину, а будут продолжать жить в других
странах. Я добавил, что в СССР, в социалистическом государстве, навсегда покончено с
национальным гнетом и неравноправным положением евреев…»
Писатель Илья Григорьевич Эренбург пытался объяснить израильским дипломатам: не
следует говорить об эмиграции советских евреев, это вызовет резкое противодействие со
стороны властей и всем будет плохо.
Израильские дипломаты не понимали Эренбурга, потому что и к ним самим, и к государству, которое они представляли в Москве, власть тогда относилась исключительно доброжелательно.
Праздновать еврейский Новый год израильские дипломаты отправились в московскую
хоральную синагогу. И здесь произошло то, что так сильно не понравилось Сталину. Увидеть
израильских дипломатов пришло огромное количество евреев. Лишь немногие из них хотели в ту
пору сами уехать в Палестину, но факт создания еврейского государства после тысячелетий
изгнания казался фантастикой. И они считали, что их эмоции соответствуют политике
Советского государства, поддержавшего Израиль. Можно сказать, они попались в ловушку
официальной пропаганды, выражавшей симпатии Израилю.
Голда Меир была потрясена:
«Обычно по праздникам в синагогу приходили примерно сто-двести человек – тут же нас
ожидала огромная толпа. Они обступили меня, чуть не раздавили, чуть не подняли на руках…
Я была для них символом еврейского государства. А я не могла ни говорить, ни улыбнуться, ни даже помахать рукой. Я сидела неподвижно, как каменная, под тысячами устремленных на
меня взглядов…
Служба закончилась, и я поднялась, чтобы уйти, – но двигаться мне было трудно. Такой
океан любви обрушился на меня, что мне стало трудно дышать: думаю, что я была на грани
обморока. Люди протягивали руки и говорили «наша Голда» и плакали».
Советские евреи были воодушевлены созданием Израиля и искренне хотели ему помочь. Вот
это и не понравилось Сталину. Он считал, что Израиль предназначен для евреев из других стран, для евреев, лишенных социалистической родины. Советский человек в Израиль не поедет. А
если евреи позволяют себе выражать симпатии другому государству, значит, они ненадежны и
опасны. Внутренний враг…
Произраильская линия во внешней политике сопровождалась нарастанием антисемитизма
внутри страны. Израильским дипломатам в Москве не позволялось устанавливать отношения с
советскими евреями.
Голда Меир пробыла послом всего семь месяцев. Сталинская Москва оставила у нее
печальные воспоминания:
«Холодное царство всеобщей подозрительности, враждебности и молчания. Явное
социальное неравенство, всеобщий страх, изоляция, в которой пребывал дипломатический
корпус, – все это угнетало меня неимоверно».
Голда Меир родилась в Киеве, до революции, ее дед тридцать лет прослужил в царской
армии, ее отец был столяром. Детские воспоминания не были радостными. Семья
нищенствовала, голодала, пятеро из восьми детей умерли маленькими:
«Ясно помню разговоры о погроме, который вот-вот должен обрушиться на нас. Я тогда не
знала, что такое погром, но мне уже было известно, что это как-то связано с тем, что мы евреи, и
с тем, что толпа подонков с ножами и палками ходит по городу и кричит: «Христа распяли!»
Ребенком ее увезли в Соединенные Штаты, поэтому по-русски она не говорила. Зато
свободно говорила по- английски и восхищалась Америкой. Семья прожила в городе Милуоки
всего месяца три, когда в городе был устроен парад по случаю дня труда.
«Моя сестра, – рассказывала Голда Меир, – увидела двигавшихся во главе шествия конных
полицейских. Она страшно испугалась:
137
– Казаки! Это казаки!
Она так разрыдалась, что ее пришлось отвести домой. А для меня этот парад – толпы на
улицах, медь оркестров, запах жареной кукурузы и сосисок – стал символом американской
свободы. Конная полиция не разгоняла и не давила демонстрацию, как в России, а охраняла ее».
Америка ей нравилась, но не настолько, чтобы остаться. Она увлеклась идеями сионизма и
мечтала уехать в Палестину.
Отец предупреждал ее:
– Не стоит быть слишком умной. Мужчины не любят умных девушек.
Но ум не помешал ей выйти замуж за Мориса Мейерсона. Он был противником сионизма. Но