Даша и Домовой

– Куда отправила?

– Куда подальше. И вы катитесь туда же. И на будущее, хотите убить ребёнка – идите в больницу, нефиг по всяким бабкам бегать. А то добегаетесь до тюрьмы.

– Да кто ты такая, чтобы мне советовать.

– Вот именно – никто. И нечего мне с тобой разговаривать. Стоит тут гнида, время моё убивает, у меня огород не политый, – девушка не смогла отказать себе в удовольствие назвать человека тем, чем он является на самом деле, и рявкнуть на него как на шелудивого пса, – пошел вон отсюда!

Даша нарочито спокойно развернулась и, не оглядываясь, пошла в дом. Мужчина кричал что-то вслед, но ей были безразличны его слова. Теперь она понимала, почему Таня так радовалась жизни в деревне. После такого Игорька жизнь и в деревянном сортире покажется раем.

– Чёрт, Таня! – промелькнуло в её голове, – она же сейчас может у деда в огороде копаться.

Даша спокойно зашла в дом и быстро захлопнула дверь за собой.

– Додо, – позвала она домового, и хотя он не появился, девушка знала, что он слушает её внимательно, – Додо, миленький, срочно передай там по своей связи коллегам, нужно Таню в дом затащить, спрятать любой ценой и чтоб она из дому носа не казала. Тут её мужик приехал.

В печной трубе что-то зашумело и затихло.

– Ну, будем считать, что я услышана, и десант домовых кинулся на спасение сироты, – сказала она вслух.

Ожидание, казалось, длилось целую вечность, вестей от домового не было, и Даша уже начала волноваться. Нервно ходя из угла в угол, она посматривала в окно, хотя сама не знала, чего она ожидала там увидеть.

– Чёрт, это засада какая-то, – возмущалась про себя девушка, – два гадёныша сразу на одну бедную меня, и главное, непонятно как из этого выкручиваться. Да что же так долго Додо возится? Раз его долго нет, значит, Таня где-то на виду, не дай бог её увидит Игорёк, придётся в драку лезть. А тут ещё это тело окопалось в летнике. Неужели они ничего не могут придумать? Неужели, так трудно испугать одно маленькое наивное существо так, что бы она галопом понеслась домой?

Дашу внезапно осенило. До чего же все глупо и просто, ведь решение лежит на поверхности.

– Блин, вот я балда, я же с самого начала всё могла сделать сама. Только для этого мне нужно обидеться, а потом ещё пожалеть себя несчастную.

Даша села в кухне на стул у окна и начала вспоминать, как ей было обидно, когда она разговаривала с Игорьком, от его высокомерия и его взгляда сверху вниз. Какое разочарование её постигло, когда она поняла, что это не Пашка и что, бедная она бедная, ей теперь никак не избавиться от раненого хама. На глаза набежали непрошенные слезы, за окном заморосил мелкий дождик. Девушка посмотрела в окно, тяжело вздохнула, и стала себя жалеть ещё больше. Дождь за окном усилился. И вдруг, ни с того ни с сего, Даша разрыдалась. На деревню обрушилась стена воды. Девушка, выплакав всё своё горе, успокоилась, утерла слезы с глаз, улыбнулась и вышла во двор. Дождь прекратился. В деревне стояла мёртвая тишина, даже собаки, спрятавшиеся от ливня в своих будках, не торопились из них вылезать. Лишь где-то, в конце деревни был слышен звук забуксовавшей машины. Девушка потёрла руки от удовольствия и ехидно захихикала.

День подошел к концу, а ответа на вопрос: «Что делать?» не нашлось. Даша злилась, но ничего придумать не могла. Выходить во двор не хотелось, так или иначе она могла наткнуться на ночного визитера. Держать глухую оборону, закрыв все окна и двери, тоже не получалось. Неизвестно, кто из них оказался заложником положения в большей степени. Еда-то в доме есть, но вот воды нет, её нужно приносить из колодца, а он стоит как раз рядом с летней кухней. Ходить мимо мужика, засевшего в летнике, без приключений не получится. Ведь он голодный, а значит злой. И зачем только она притащила его в летнюю кухню, ведь там все бабушкины настои, мази, травы, это же годы работы, а этот в поисках еды сейчас перепутает все, перепортит. Ох, и попадет Даше от бабушки. За что ей только такие испытания? Испытания или провокации? Может, бабушка просто неправильно подобрала слово, может, это должны быть испытания? Впрочем, какая теперь разница, как ни крути, а у девушки сейчас создалась такая ситуация, из которой выхода нет.

– А может, его всё-таки покормить и попросить уйти? – думала Даша в поисках выхода, – нет, думаю, это плохая идея, – тут же одергивала она себя, – если я его покормлю, то он и вовсе не уйдет отсюда. Ему будет тут удобно и сытно, а зачем тогда уходить? Нет уж, никакой ему еды. Лучше дома буду сидеть, безвылазно. А воду экономить буду, можно пару дней и не мыться. И на кой черт, я открыла ему калитку??? – уже в который раз корила себя девушка, – сейчас бы стояла в магазине, болтала с Анькой, обои в цветочек выбирала.

Её размышления внезапно прервал шум в самом темном месте дома, за печкой. Там, из ниоткуда появился сначала их домовой, затем какое-то взлохмаченное существо, ростом с Дормидонта в овчинном полушубке.

– Дашка, подь сюды, – деловитым тоном произнес Додо и помахал ей рукой.

– Хозяина корчит перед коллегой, – поняла Даша.

Она быстро подскочила к печке, плюхнулась на коленки, чтобы не нависать над хозяином и с нетерпением спросила:

– Ну что, получилось?

– С трудом, но получилось, и то не у нас. Если бы не дождик, то не загнать её нам в дом, уж слишком усердная девица.

– Так радоваться нужно, хозяйка в доме трудолюбивая.

– Мы порадуемся. Потом, – ответил домовой, – а сейчас послушай, что скажет тебе наш брат Феофан, больно интересную историю он рассказывает, и уж очень она на нашу похожа.

– Ага, значит это тоже домовой, только какой-то неопрятный, – догадалась девушка.

Феофан, молчавший до этого момента, вдруг прокашлялся и заговорил невероятно скрипучим голосом:

– Мы с Дормидонтом тута старожилы. Самые старые, значит, и дома у нас. И в этих домах из поколения в поколение живут ведьмы и колдуны. Испокон веков рода наши дружили, но вышло так, что наш Стапанов род на Степане и закончился. Всех сыновей война забрала, а ведь говорил я ему, говорил еще в сорок третьем, не пущай младшого воевать.

– Кх, – кашлянул Дормидонт, – ты поближе, поближе к делу-то.

– Так вот, – продолжил Феофан, – Степан, как и Дарья, знатным лекарем был и люди к нему толпами ходили. Вон Дормидонт соврать не даст. Идёт, бывало, со станции народу куча, бабы, мужики, ребятишки, а потом у деревни начинают делиться. Бабы да ребятишки в сторону Дарьи уходят, а мужики, стало быть, к Степану идут. Нам тогда даже барин телегу снарядил, чтобы на ней баб болезных, да малых детей к Дарье привозили, с каждого по копеечке, опять же доход.

– Кх, – снова кашлянул Додо.

Феофан неодобрительно посмотрел на хозяина дома, но продолжил в нужном направлении.

– Хм… Годов эдак десять назад начал у наших ворот появляться мужик. Сам белый как смерть, весь в черном и клюв вместо носа. И понимаешь, как появится, так жди неприятностей. Сначала какой-то юнец пришёл, волосья у него выпадали, Степан бился над ним долго, но ничего сделать не мог. Потом этот юнец каждые выходные приезжал и стоя у ворот поносил Степана, на чем свет стоит, людей от дома отгонял, больных отпугивал. Лекарь мой от этого даже приболел маненько, но потом ничего, оправился. Второй раз мужик появился, грыжа у него была. Степан долго бился над ней, а удалить не мог, мужику тому к врачу бы пойтить, операцию сделать, так нет, наседает на Степана, лечи мол, и все тут, не люблю я врачей. А когда Степан сказал, что нельзя просто так такую грыжу излечить, операцию нужно делать, то мужик тот так проклял моего ведуна, что тот слёг на полгода, еле оклемался. Хотел уже бросить своё дело, да я отговорил. Поднялся Степан на ноги, люди опять к нему стали приходить, повеселел мой лекарь, а тут опять этот чёрный появился. И явился к нам ветеран один, назвался однополчанином младшого, сказал, что пуля у него застряла между ребрами. Сынок Степанов, еще тогда, в войну пытался другу помочь, да не успел, убили его, а перед тем как его убили-то рассказывал сказки, что, мол, батя его знахарь великий, и может что угодно вылечить. Степан сразу сказал, что не сможет он пулю ту вытащить, времени уже прошло, почитай больше шестидесяти лет, да и зачем ему, однополчанину это, всё равно уже на кладбище одной ногой стоит, правду сказал, значит. А тот со злости взял, да и палкой Степана моего по голове и треснул. И убил на месте. А потом исчез, как будто его и не было.

Даша переглянулась с Додо, и побледнела.

– Вот тебе и провокации, – сказал он.

– Вот тебе и испытания, – поправила его Даша.

– Ну, уж провокация али нет, с этим разбирайтесь сами, а моё дело маленькое, – сказал Феофан и исчез.






– Это кто сейчас тут был? – девушка ткнула пальцем в пустое место, где только что стояло лохматое существо.

– Домовой того дома, где Татьяна будет жить.

– А зачем ты его сюда притащил?

– Да он заявил, понимаешь, что нам больше не доверяет. Сказал, что знает кое-что по нашей проблеме. Но нам не скажет, а человеку моему всё выложит, без утайки, чтоб мне бестолковому не сгинуть, как ему, горемыке, – сказал Додо, и, вздохнув, добавил, – ладно, пошел я, день не мое время для показа, – и тоже исчез, как и Феофан, оставив Дашу со своими мыслями один на один.

Девушка сидела в кресле и думала. Тем для размышления было много, и все они разбегались и сходились к одному, что кто-то где-то врёт. Вроде бы складный рассказ Феофана идеально срастался со всем, кроме одного, и это одно перечёркивало всё и сразу. Да и к чему он был, этот рассказ, тоже не понятно. Вывод какой из сказанного следовал? Если только предостережение.

В деревне давно наступил вечер, а Даша всё так же сидела, не включая света. Она не заметила, когда появился домовой, просто в какой-то момент поняла, что в комнате она находится не одна. Она тяжело вздохнула, хозяин спросил:

– Ты чего в темноте сидишь, сидельца боишься?

– Нет, не боюсь, знаю, что ты защитишь.

– Тогда чего?

– Думаю.

Даша ожидала, что Додо спросит, о чём же она думает, но тот молчал, и тогда она сама начала излагать свои мысли.

– Ты не обижайся, пожалуйста, но твой Феофан, скорее всего от одиночества головой поехал, то ли он врёт, то ли он сочиняет, но то, что он рассказывал полная ерунда. Какая телега, какой барин, о чём он тут молол? Это сколько же было Степану, когда его убили, если младшего в сорок третьем забрали, а через шестьдесят с лишним лет к нему припёрся однополчанин сына? А бабушке моей тогда сколько лет?

Домовой в темноте тяжело вздохнул, заботливо закрыл на окнах шторы и включил свет, взял Дашу за руку и потянул к комоду.

– Говорил я Дарье, выросла ты, думать научилась, давно уже нужно было всё рассказать, – проворчал он, – вся беда ваша в том, что вы, люди, перестали верить в сказки, чудеса, и в долголетие вы тоже не верите. Если вам сказать, что человеку двести лет, скорее всего, он окажется в доме для душевнобольных. А раньше просто знали, что человек он непростой и шли к нему за помощью, потому что живёт он долго и мудрости поднабрался поболее обычного. Вот ты задала вопрос сколько бабушке лет, а сама-то как думаешь?

Даша посмотрела на домового с большим недоверием, и ответила не задумываясь:

– Шестьдесят два, сколько же ещё. Зачем такую ерунду спрашивать, в паспорт посмотри, там написано.

Она открыла комод, вытащила огромную папку с документами, достав ксерокопию паспорта, и протянула её домовому.

– Вот, полюбуйся.

Додо усмехнулся и ответил:

– Нет, это ты посмотри. Только очень внимательно.

Даша небрежно повернула листок к себе и начала читать:

– Дата рождения одна тысяча восемьсот пятьдесят девятый год. Как это? – она с удивлением посмотрела на хозяина, – нет, такого быть не может.

Она отбросила листок и схватилась за СНИЛС, на нём была указана та же дата. Даша отшвырнула пластиковый квадратик и кинулась пересматривать все документы, на которых могла значиться дата рождения бабушки. По всем документам ей сейчас было сто шестьдесят два года!

– Такого не может быть, что за ерунда? Что ты со мной сделал?

– Человек видит только то, что хочет видеть, а я заставил тебя увидеть то, что происходит на самом деле. Бабушке твоей уже за сто пятьдесят. Она пережила несколько войн, и потеряла две семьи. Одну перед Первой Мировой, а вторую в Отечественную. Вон, в том старом альбоме, который ты так любила смотреть в детстве, они все, – домовой открыл альбом и показал старую дореволюционную фотографию, ткнув пальцем в одетую по последней моде тех времён, женщину, – это ведь не бабка Дарьина на портрете, как тебе говорили, а сама Дарья. Как раз накануне гибели всей семьи фотокарточку сделали, а потом одной бомбой раз, и нету никого. В общем, из наследников у неё осталась только твоя мать, да ты.

– Додо, да какие же бомбы до революции-то были? Откуда им взяться?

– А от революции и взялись, тогда так молодёжь правоту свою доказывала.

– Это, наверное, были эссеры, – с умным видом сказала Даша, потому, что как-то в тесте по истории, ей попался вопрос: «Назовите одну из активнейших партий революционного террора».

– А хрен их знает, эссеры или нет, факт в том, что осиротела наша Дарья. Ни мужа, ни сына не стало. А ведь вывезла-то их всего лишь на день из нашей глухомани.

– Додо, а Степану сколько лет? – Даша решила отвлечь хозяина от мрачных воспоминаний, на душе и так кошки скребли.

– Ты спрашиваешь, сколько ему лет было? – оторвался от своих дум домовой, – да поболее твоей бабки-то, лет двести, не меньше. И ещё бы пожил, если бы не этот глупый случай.

– Так вот почему дом стоит как новенький, он, наверное, заговорённый, или заколдованный, – усмехнулась Даша, но тут же встревожилась, – слушай, а это Тане и её ребёнку не навредит?

– Нет, Татьяне от этого только польза огромная будет, уж этих-то жильцов Феофан в обиду не даст.

– Странно, но я никогда не слышала, что в нашей деревне кого-то убили, а ведь такой случай должен был прогреметь как минимум на всю область.

– А не было никакого убийства, – заявил домовой, – мы всё прибрали и скрыли. Когда люди к Степану пришли, то ничего особенного и не увидели. Умер старик от старости, и всё.

– А зачем? Зачем всё это было скрывать? Что это изменило?