Дар

Мама бросается к двери и открывает ее для меня.

— Все нормально?

Я киваю и иду вперед.

Доктор прав, чем больше я двигаюсь, тем лучше. Я направляюсь в сторону сестринского поста и замечаю собравшихся вокруг телевизора медсестер. Некоторые зажимают рукой рот.

— О Боже мой! — ахает одна.

Я иду быстрее и замираю, когда телевизор попадает в поле моего зрения.

— Вот черт, — бормочу я. Я замираю с открытым ртом, и сердце тяжело бьется у меня в груди.

— Что такое? — спрашивает мама, глядя в ту же сторону.

На экране я вижу стоящего перед полицейской лентой репортера. На заднем плане мимо нее проносится поезд. Посреди автостоянки лежит чем-то накрытый предмет. Изображение женщины появляется на экране рядом с репортером. На фотографии красивая молодая медсестра.

Я не слышу, что говорят, но понизу экрана бегут субтитры. Репортер рассказывает миру, что Хейли Джонс, медсестра местной больницы, была найдена мертвой. В нее дважды стреляли, и, кажется, убийство было предумышленное, так как ничего не украдено.

— Черт, — вырывается у меня.

Я смотрю репортаж, и кровь в жилах стынет, капля за каплей. Мурашки бегут по коже. Я читаю бегущие по экрану слова и смотрю на фотографию.

Я видела это. Я видела, как ее застрелили. У парня был шрам на лице, и она его знала.

Она знала его. Она чертовски хорошо его знала!

Мое сердце бешено бьется, голова кружится, слова застревают на языке.

Слезы щиплют глаза, и через несколько секунд начинают течь по лицу.

— Лекси, — говорит мама, хватая меня за плечо. Я качаю головой, не в силах произнести ни слова. — Милая.

Ее голос полон беспокойства.

— Что происходит?

Чем больше я смотрю на экран, тем глубже погружаюсь в воспоминания о своем кошмарном видении. Я могла бы спасти ее. Я могла бы что-нибудь сказать. Я могла бы что-нибудь сделать… что угодно.

Хаос в моей голове заставляет комнату закружиться. Я дышу все чаще и чувствую, как сердце отчаянно колотится в груди. В горле застывает огромный комок, в животе все скручивается, потом раскручивается, и потом болезненно сжимается.

Крошечные черные пятна становятся все больше, и вот уже на глаза словно падает пелена, и ноги отказываются держать меня.

Я должна была что-то сказать … спасти ее. Я видела это, я видела все.

Я могла бы рассказать ей и спасти ей жизнь.

Что я натворила?!

— Угадай, кто приедет домой в эти выходные?

— Кто?

— Джереми!

— Сможет найти свободное время?

— Думаю, что да. — Женщина легкомысленно хихикает.

Открыв глаза, я вижу Дорис и другую медсестру; они стоят у моей кровати и разговаривают, одновременно проверяя мои показатели. Медсестра — не Дорис — ухватывает меня за руку, и я быстро отдергиваю ее.

— Алекса, как ты себя чувствуешь? — голова Дорис поворачивается ко мне в тот же момент, как я убираю руку.

— Нормально. Что случилось? — спрашиваю я, пытаясь отыскать взглядом маму, которая тут же вскакивает на ноги и идет к кровати.

— Ты упала в обморок. Мы пошли на прогулку, а ты потеряла сознание. Доктор Смит считает, что ты слишком себя нагружаешь, может, из-за боли ты и лишилась чувств.

Я качаю головой и смотрю на Дорис. Образ Хейли вспыхивает в моей голове. И все, что связано с ней.

— Здесь была медсестра, Хейли. Ее застрелили.

— Она была такой милой девушкой. Очень красивая медсестра, она так заботилась о пациентах.

Дорис тяжело вздыхает, ее плечи опускаются.


— Ее застрелили? Не сегодня, вчера, да?

Дорис с недоумением смотрит на другую медсестру.

— Откуда ты знаешь?

— Это было в новостях. Они поймали того, кто это сделал?

Парня со шрамом на лице.

— Полиция кого-то ищет, — говорит медсестра. — Откуда ты знаешь Хейли?

Она тяжело сглатывает, ее пронзительные глаза смотрят на меня с подозрением.

Черт. Я не могу рассказать им все, что знаю. Я бы и сама не поверила. Да и что я должна сказать?

«Эй, я видела, как ее убили. Кстати, я знала, что Джереми вернется домой раньше тебя». Даже в моей голове это звучит безумно. Меня запрут в психушке и выбросят ключ. Навсегда.

Паника медленно ползет по венам. Холодная дрожь разрывает мой позвоночник, и я дрожу от холода, охватившего тело.

— Я… — черт, Лекси, придумай что-нибудь, и побыстрее. — Я… Она была мила со мной, когда я пришла в себя после операции. Я помню ее.

На лице и мамы, и Дорис появляется облегчение.

— О, — вздыхает Дорис. — Она была одним из самых хороших людей, которых я знала, — ее голос стихает, когда она отворачивается от меня. Когда я замечаю слезы, сверкающие в ее глазах, мне хочется пнуть себя, потому что я это стала причиной этих страданий. Но мне нужно знать.

— Она была очень мила со мной.

— Подожди, это та медсестра, которая приходила за мной?

Мама смотрит на меня, на Дорис. Я киваю.

— Вот черт, — говорит Мама. — Ее застрелили?

Дорис кивает, и я едва не выпаливаю, что знаю, кто ее убил.

— У полиции есть какие-то догадки? — подталкиваю я Дорис, надеясь, что она скажет мне, что это парень со шрамом.

Дорис качает головой.

— Мы не располагаем информацией.

— Они вообще что-нибудь сказали?

Может, мне стоит рассказать им, что я видела? Черт возьми, я не могу. Они ни за что мне не поверят. Так обидно.

— Они ищут парня или девушку? — черт, сказать или нет?

— Они ничего не сказали. — Дорис медленно качает головой.

Давай, Лекси, скажи ей.

В голове кружится и кружится тайфун преследующих меня мыслей. Я должна поступить правильно, но я не могу рисковать, я не хочу, чтобы люди думали, что я схожу с ума.

«Скажи им!» — требует моя совесть. «Скажи им сейчас!»

Я провожу рукой по немытым волосам и тяжело вздыхаю.

— Все нормально? — спрашивает мама.

Вздохом я пытаюсь скрыть поглощающее меня смятение.

— Все нормально.

«Скажи им!» — снова кричу я на себя.

Если я скажу им, а они не поверят, то меня заставят пройти психиатрическое обследование. На меня будут давить, будут допрашивать так, словно я инопланетянка. Но если я скажу им, и они мне поверят, они захотят узнать, откуда я знаю, кто этот парень. Они проведут еще больше тестов, и я буду выставлена напоказ, как животное в зоопарке.

Я не знаю, что делать.

Побежденная собственным разумом и собственными рассуждениями, я решаю вообще ничего не говорить. Я не могу рисковать тем, что мне не поверят.

Расслабив плечи, я стараюсь как можно глубже загнать ощущение внутреннего противоречия.