Дань псам. Том 2

Что может быть драгоценней?

Слушай птицу в клетке, что говорит

Голосом умирающего; его уже нет,

А голос все живет, приветствует, утешает

В своей случайной болезненности.



Не знаю, смогу ли пережить такое,

Хватит ли мне брони, когда нечеловеческий клюв

Открывается, чтобы напомнить о мертвом?

Птица склоняет голову, словно выпуская призрака,

Того, кто предчувствует отсутствие всего, пустоту.



Клетка заперта и каждую ночь накрывается тканью,

Чтобы заглушить речи невозможных апостолов,

Божков, зияющей бездны, непроницаемой завесы

Между живыми и мертвыми, между сейчас и тогда,

И нет моста, чтобы облегчить дорогу боли.



Что может быть драгоценней?

Я слушаю птицу в клетке, что говорит, и говорит,

И говорит, словно тот, кто уже истаял,

Словно отец, что ушел, познав непознаваемое.

А она говорит, и говорит, и говорит

Голосом моего отца.





«Птица в клетке» Рыбак кель Тат



Дыхания как такового не было. Разбудил его скорее сухой запах смерти, будто дальний отголосок смердящего разложения; так мог бы пахнуть труп зверя посреди высокой травы, обезвоженный, но все еще окруженный плотным облаком удушливой вони. Открыв глаза, Каллор обнаружил прямо перед собой, чуть ли не на расстоянии вытянутой руки, огромную гнилую драконью голову, щерящую клыки и драные десны.

Утренний свет был необычно бледен. Казалось, в драконьей тени клубится великое множество его бездыханных столетий.

Когда дикое сердцебиение утихло, Каллор медленно отполз чуть в сторону – змеиная голова дракона наклонилась, отслеживая его движение – и осторожно встал, стараясь держать руки подальше от меча в ножнах, лежащего на земле рядом с подстилкой.

– Я не ищу компании, – сказал он хмуро.

Дракон отвел башку, треща сухой чешуей по всей длине своей змеиной шеи; теперь голова пристроилась между сложенных крыльев, похожих на два капюшона.

Из складок и сочленений на теле существа сочились струйки грязи. На одной из тощих передних лап бесцветной пародией на кровеносные сосуды виднелись следы корешков. В темных провалах под шишковатыми бровями угадывались высохшие глаза – серо-черная масса, не способная передать ни чувств, ни намерений; и однако Каллору, глядевшему на мертвого дракона, казалось, что драконий взгляд режет его собственный подобно акульей коже.

– Подозреваю, – начал Каллор, – что ты явился издалека. Но я не тот, кто тебе нужен. Я ничего не могу тебе дать, если бы даже и пожелал, а подобного желания у меня нет. И не думай, – добавил он, – что я пытаюсь торговаться, твои все еще сохранившиеся потребности меня мало интересуют.

Окинув взглядом свой скромный лагерь, он обнаружил, что небольшая кучка углей в кострище, оставшемся от разожженного вчера огня, еще дымится.

– Я проголодался и хочу пить, – сказал он. – Надумаешь удалиться – можно обойтись без прощаний.


Прямо у Каллора в черепе зазвучало шипение дракона:

– Тебе не понять мою боль.

Он фыркнул.

– Ты не можешь чувствовать боли. Ты мертв, и, судя по виду, тебя успели похоронить. Довольно давно.

– Это душевные муки. Меня терзают страсти. Терпеть их нет сил.

Он подбросил в угли несколько лепешек сухого бхедериньего навоза, кинул взгляд назад через плечо.

– Ничем не могу помочь.

– Мне грезится трон.

Каллора посетила мысль, заставившая его обострить внимание.

– Ищешь себе хозяина? На таких, как ты, непохоже. – Он покачал головой. – Нет, не верю.

– Потому что не понимаешь. Никто из вас не понимает. Слишком многое вам недоступно. Ты и сам собираешься стать Королем в Цепях. Потому не смейся над тем, что я ищу хозяина, Верховный король Каллор.

– Дни Увечного Бога сочтены, элейнт, – возразил Каллор. – Однако трон останется, и надолго, даже когда цепи истлеют от ржавчины.

Оба надолго замолчали. Утреннее небо было чистым, чуть красноватого оттенка от пыли и растительной пыльцы, поднимавшихся от местной почвы подобно испарениям. Когда костер наконец вспыхнул язычками пламени, Каллор взял свой измятый и почерневший котелок. Вылив туда остатки воды, он пристроил котелок на треножнике поверх огня. В пламя целыми роями кидались насекомые-самоубийцы, вспыхивали в нем искрами, и Каллор подивился подобному стремлению к смерти – словно бы конец манит так сильно, что противиться невозможно. По счастью, сам он таких чувств не разделял.

– Я помню собственную смерть, – сказал дракон.

– А в ней есть что вспомнить?

– Яггуты были упрямцами. Сколь многие не видели в их сердцах ничего, кроме холода…

– Никто их, бедняжек, не понимал?

– Они смеялись над твоей империей, Верховный король. Глядели на тебя с презрением. Похоже, раны так и не затянулись.

– Просто мне о них недавно напомнили, только и всего, – сказал Каллор, глядя, как вода понемногу пробуждается. Он бросил туда щепотку трав. – Хорошо, можешь рассказать мне свою историю. Это меня развлечет.

Дракон поднял голову и, казалось, принялся изучать горизонт на востоке.

– Смотреть на солнце – идея так себе, – заметил Каллор. – Так и глаза недолго обжечь.

– Тогда оно было ярче – помнишь?

– Орбита изменилась – во всяком случае, так полагали к'чейн че'малли.

– Как и яггуты, чьи наблюдения за сущим отличались особой тщательностью. Скажи мне, Верховный король, известно ли тебе, что они лишь однажды нарушили мир. За всю свою историю – и нет, я не про т'лан имассов, ту войну начали именно дикари, а яггуты меньше всего желали сражаться.

– Им как раз и следовало обрушиться на имассов, – сказал Каллор. – Выжечь заразу раз и навсегда.

– Возможно, но я говорю сейчас о другой войне – той, что уничтожила яггутскую цивилизацию задолго до появления т'лан имассов. О войне, что разрушила их единство, превратила их жизни в обреченное бегство от неумолимого врага – о да, задолго до т'лан имассов, и еще долго после.

Каллор на время задумался, потом хмыкнул и сказал:

– Я не самый большой знаток яггутской истории. Что же это была за война? С к'чейн че'маллями? Или с форкрул ассейлами? – Он сощурился на дракона. – Быть может, с вами, элейнтами?

В голосе дракона прозвучала печаль:

– Нет. Хотя среди нас были и такие, кто решил вступить в эту войну, сражаться на стороне яггутских армий…

– Армий? Яггутских армий?

– Да, ведь тогда собрался весь народ, единое войско, руководимое общей волей. Бесчисленные легионы. Знаменем их была ярость, боевые трубы пели о справедливости. Когда они маршировали, ударяя мечами о щиты, музыку обрело само время – словно одновременно бились сотни миллионов стальных сердец. Даже ты, Верховный король, неспособен вообразить подобное зрелище, перед этой бурей вся твоя империя – не более чем дуновение ветерка.

На сей раз Каллор не нашелся, что ответить. В голову не пришло ни остроумной реплики, ни презрительного комментария. Перед его мысленным взором встала описанная драконом картина, и он онемел. Увидеть такое!

Кажется, дракон почувствовал его благоговение.

– И вновь да, Верховный король. Империя, которую ты выстроил, покоилась на обломках тех времен, того величавого соперничества, той мужественной атаки. Мы сражались. Мы не пожелали отступать. Потерпели поражение. И пали. Нас пало так много – но могли ли мы надеяться на иное? Следовало ли нам и дальше верить, будто наше дело правое, даже когда стало ясно, что мы обречены?

Каллор смотрел на дракона, а чай в его котелке постепенно выкипал. Он почти что слышал отголоски битвы, в которой десятки, сотни миллионов умирали на поле столь огромном, что края его скрывались за горизонтом. Он видел пламя, реки крови, плотный от пепла воздух. Чтобы все это представить, ему потребовалось взять собственную разрушительную ярость и тысячекратно ее умножить. От подобного у него перехватило дыхание, легкие лишились воздуха, грудную клетку свело от боли.

– Что, – прокаркал он, – и кто? Что за противник смог одолеть подобную силу?