Дамба

– Толкай. Я тебя подниму, а ты толкай. Одному мне не осилить.

И только теперь он услышал. Отдаленный гул, будто где-то начиналась гроза. Гул быстро нарастал. Река в чем-то изменилась, он не сразу понял в чем, пока не увидел. Если бы не Хинкен, он бы убежал.

– Ггу… Ггуанн…

– Да-да, – привычно произнес он. – Да-да, это я, Гуннар. Я с тобой. А потом…

А потом стало слишком поздно.





Глава 24




Ни одна не выдержит. Ни одна дамба, с ужасом понял Винсент Лаурин. Весь каскад повалится, как костяшки домино. Вырвутся из многолетнего заточения миллионы и миллионы тонн воды. Водохранилища переполнены, сметет всю пойму.

Они как раз пролетали над Лиггой. Винсент проводил взглядом обреченную гидроэлектростанцию – тут уже ничем не поможешь. Надо лететь в Мессауре, примерно двадцать километров. Мысленно подсчитал в уме – удастся выиграть минут десять, не больше. Все-таки. Но расчет, конечно, очень приблизителен, это если скорость смертельного цунами постоянна… а если нет?

Хенни не застегнула ремень. Ерзает на сиденье, а то начинает раскачиваться вперед-назад, будто молится. Да нет, не молится. Инстинктивно пытается увеличить скорость.

– Успеем.

Тщетная попытка успокоить бывшую жену.

Груди под блузкой… даже в такой момент трудно отвести глаза. Как он складывал ладони наподобие чашек, как ему казалось, что груди ее вылеплены точно по мерке его рук. Даже не казалось, а так и было. Вспомнил ее мягкое тело, теплое и обволакивающее, как слегка подтаявшее масло. Господи, до чего же давно это было, словно в другой жизни. В самых первых отрывках подходящей к концу тысячесерийной мыльной оперы. А теперь какой-то Эйнар в одиночестве лижет это масло…

У него похолодело в животе.

Страх? Нет, не страх. Боль за безвозвратно загубленную жизнь.

А почему бы ее не убить? Почему бы не взять с собой? Было бы справедливо. Надавил на рычаг – и через несколько секунд все кончено. Любовная пара в последнем кровавом объятии. Правильно и справедливо, справедливо и правильно. Особенно для Эйнара. Пусть пройдет через тот же ад, через который прошел он, Винсент. Пусть осознает, что потерял ее навсегда, пусть почувствует, что осознание это приходит не сразу, а долгими бессонными ночами. Безнадежность давит горло, не спишь и не бодрствуешь… то, что во сне могло бы показаться кошмаром, происходит наяву. Голод, который невозможно утолить. Тошнота, постепенно пробирающаяся во все уголки сознания, заполняющая все время, с раннего утра до позднего вечера. Он просыпался с этой смутной тошнотой и засыпал с ней. Недели с монотонным свистом пролетали одна за другой, и постепенно приходило понимание: это навсегда. Лучше не будет.

Винсент дотронулся до ее бедра. Она глянула на него с бешенством, но сразу заметила, что он шевелит губами, и надела шлемофон.

– Мы успеем. – Он постарался произнести эти слова спокойно, уверенно и убедительно. – Мы успеем к дому.

– А если Эйнар спит?

– Спит? В это время?

Хенни не ответила. Посмотрела на землю, попыталась сориентироваться в завешенном пеленой дождя пейзаже, сообразить, далеко ли еще лететь.

– Дом смоет.

– Может, и нет, – соврал он.

– Он стоит у самого берега.

Винсент несколько раз проезжал мимо этого дома. Не останавливался, только провожал взглядом виллу мерзавца, похитившего у него жену. Зря, конечно, но не мог побороть любопытство, пусть даже от вида ухоженной, безупречно расположенной виллы становилось только хуже. И каждый раз мелькала мысль – не запалить ли? Подкрасться ночью с канистрой бензина и спрятаться где-нибудь на опушке. Смотреть, как Эйнар выбегает из горящего дома в трусах, как постепенно понимает: конец, он теряет все, дом уже не спасти. Никому – ни пожарным с их шлангами, ни сбежавшимся соседям с ведрами.

Размышлял, прикидывал – но так и не решился. Заподозрят, разумеется, именно его, кого же еще. И Винсент осознал: он трус. На первом же допросе сломается и выложит всю правду. А Ловиса останется на всю жизнь дочерью поджигателя.

– А фотоальбом у тебя тоже там?

Хенни уставилась на него как на сумасшедшего:

– Что? Какой еще альбом?

– Ловисы. Ты могла бы успеть его спасти.

Она не ответила. Глаза будто остекленели.

– Ловиса очень огорчится… там все ее детские фотографии, а копий у нее почти нет. Первая улыбка… первые шаги…

Хенни медленно кивнула. Теперь она поняла. Вообще-то фотографировала она, так что у нее все права на эти снимки. Много раз обещала Винсенту дать негативы, но так и не собралась. А теперь все смоет река.

– А дневники? – напомнил Винсент. – Ты же вела дневники…

– Вот именно… дневники…


– Ты могла бы их спасти.

– Но я еще не успела все распаковать… Даже не знаю, где они.

– Вспоминай, пока летим. Письма… ты же их хранила, они тебе были дороги. И то, что осталось от твоей мамы… память. Нет ничего важнее памяти.

Винсент представил себе серую картонную коробку с ярко-красной наклейкой. Целый ящик документов, бумаги ее родни за несколько поколений.

– Да… этим бумагам цены нет… – промямлила она.

– Выбирай, что важнее всего. И магнитофонная запись… рассказы деда. Ни за что не хотел записывать, а рассказывать – пожалуйста.

– Да… помню. На большой катушке… клееная-переклееная…

Могла бы и у меня оставить. И никаких волнений. Если б не ты и Эйнар…

– Составь список.

– Не успеть…

– У тебя есть несколько минут. Подумай как следует. Напиши три вещи, те, что главнее. Три…

Хенни вытащила ручку, достала из кармана какую-то рекламу, перевернула чистой стороной вверх и задумалась.

Что бы ты взял с собой на необитаемый остров? Идиотский вопрос для интервью, в программе “Меццо” его задают знаменитым музыкантам. Три любимые музыкальные пьесы, которые ты взял бы на необитаемый остров.

Оказывается, не такой уж идиотский. Что в жизни для тебя важнее всего? Три вещи: первая, вторая и третья. Все остальное ты потеряешь.





Глава 25




А насколько, собственно, прочен антенный кабель?

Ловиса Лаурин потянула за белый упругий шнур. Сначала проверила, хорошо ли он сидит в гнезде. Дернула раз, потом сильней, потом еще сильнее. Наверняка затягивают на совесть, всякое ведь бывает. Дождь, ветер, иногда даже шторма случаются.

Кабель спускается по фасаду к просверленному в оконной раме отверстию. Она потянула за другой конец – два-три метра, и стоп. Что-то в доме уперлось в раму. Может, подтащила к окну телевизор? Остается вопрос: выдержит ли этот пятимиллиметровый провод ее пятьдесят три килограмма? Что там внутри?

Она постаралась вспомнить. Многожильный провод – пучок тонких медных нитей, оплетенных металлической сеткой. Экранированный. Медь прочна и гибка. А что, если сложить вдвое? Примерилась – нет, вдвое не хватит. Вытянутая белая петля свисает чуть не до самой воды, но если вдвое – не хватит.

И само крепление на антенне – она, конечно, попробовала, довольно крепко, но все-таки пятьдесят три килограмма… Если оборвется, она рухнет в воду – и все. Верная смерть. Тот конец, в доме, тоже может не выдержать, но в таком случае надо попытаться забраться назад на крышу.

Но можно сделать и по-другому. Для надежности.

Ловиса обмотала стойку антенны кабелем – несколько раз, пока хватало длины перекинуть его над фигурными конструкциями антенны. Оставила запас – конец кабеля, подсоединенный к телевизору, должен быть свободным. Прикинула расстояние до окна, сделала петлю, чтобы поставить ногу. Подползла к краю конька и посмотрела вниз на грязную, закручивающуюся в воронки воду. В животе похолодело. Ей представилось, что страшно стало не ей, а ребенку в ее животе. Вспомнила всякие россказни: дескать, все, что происходит с матерью, обязательно повлияет на ребенка. Может превратиться в тролля. Или родится весь в шерсти и с хвостом. И с зубами. И не покормишь – откусит сосок, и все дела. Таких кормят сырым мясом. А ночью держат на цепи, как собак.

Взялась за кабель. Жесткий и скользкий. Попыталась унять дрожь, но где там…

Ловиса легла на живот и медленно, извиваясь, как угорь, короткими движениями поползла к краю. Ноги повисли в воздухе. Проверила, хорошо ли держит петля. Выдохнула, зажмурилась и, вцепившись что есть силы в кабель, оттолкнулась. Попыталась притормозить – если и удалось, то совсем чуть-чуть. Гладкий кабель жег руки, будто оболочку заменили наждачной шкуркой. Полет продолжался секунду, не больше. Петля больно дернула ногу – и мгновенное удивление: дом накренился под ее тяжестью. Или показалось? Нет, не показалось. Метра на два, не меньше. Вода совсем рядом.

Кабель слегка потрескивал – наверняка рвутся тонкие медные проводки, один за другим. Сейчас лопнет, и она полетит в воду… Мускулы инстинктивно напряглись, изготовились до последнего сопротивляться ледяным объятиям.

Но нет, не лопнул. Она висит в метре от окна. Теперь надо действовать быстро, нельзя слишком долго испытывать на прочность нить, на которой подвешена ее жизнь. Немного раскачалась и свободной ногой попыталась разбить окно. Неудачно – удар пришелся в раму, окно жалобно зазвенело, но устояло. От резкого движения ее закрутило, развернуло, и в этом вращении она не видела ничего, кроме взбесившейся реки. Одинокое существо, подвешенное на тонкой нити над ледяной преисподней.

Вращение замедлилось, остановилось, и смертельный вальс пошел в обратную сторону. Прошла, как ей показалось, вечность, пока она опять неподвижно зависла перед окном. Беспокойно глянула вверх – кабель, похоже, начал сдавать, потрескивание усилилось. Опять ей представились лопающиеся медные нити. К тому же кабель почему-то растягивается – вода еще ближе.

Извиваясь всем телом, раскачалась и со всего маху ударила ногой в стекло – на этот раз удачно. Брызнули осколки. Ее отбросило назад, потом опять понесло к фасаду, и она ударила еще раз. Теперь удалось разбить стекло и во внутренней раме, но по краям остались треугольные, острые как бритва зазубрины. Она попыталась вышибить и их, но получалось плохо. Опасная штука – так запросто можно перерезать все что угодно. Кожу, мышцы, а если по пути попадется артерия – и артерию. И тогда она истечет кровью.

Ловиса вытянулась, как балерина, даже заломило в паху, и носком башмака кое-как вышибла остатки стекла в верхней части рамы. Оттолкнулась, расставила как можно шире локти и полетела вперед. Ноги ткнулись в подоконник, и она в последнюю долю секунды успела уцепиться рукой за верхний откос. С трудом выпростала ногу из затянувшейся петли.

Хотела спрыгнуть на пол и обнаружила, что оказалась на разделочном столе. Ее саму чуть не разделали проклятые осколки. Стол в кухне. Даже не в кухне, а в гостиной – никаких перегородок. Неуклюже повернулась и задела бронзовый подсвечник. Подсвечник наклонился и упал в воду, покачивающуюся, наверное, где-то в метре от пола… если он существует, этот пол. Может, и нет. Пол вполне могло оторвать вместе с лагами, если те закреплены на фундаменте. Обычно так не делают, но кто знает – у Йельмара Нильссона были свои соображения. Так что ее корабль может вообще не иметь днища. Спрыгнешь со стола – и прямо на дно реки.

Надо проверить. Покрепче ухватившись за толстую гранитную столешницу, Ловиса набралась решимости и опустила ноги. Тело тут же пробила дрожь – вода и в самом деле ледяная. Стиснула зубы и преодолела желание забраться назад, на стол. Когда ноги уперлись во что-то твердое, вода уже была выше колена.

Не “что-то твердое”, а пол. Спасибо Йельмару – пришил лаги не к бетонному фундаменту, а к срубу. Пол на месте. Вот теперь вполне можно сказать – она в гостях у Йельмара Нильссона.

Если б не вода, вид вполне обжитой. Новые хозяева решили сохранить деревенский стиль. Никаких обоев – еловая вагонка. Шкаф с дверцами из мореного дуба. Стены увешаны предметами деревенского быта – они, конечно же, появились тут после смерти Йельмара. Сам-то он наверняка считал, что такой ерунде место в сарае. Деревянные грабли с наполовину выломанными зубьями, топор кустарной ковки, челнок для плетения рыболовных сетей, оленья упряжь из кожи и дерева. По инструментам видно, что когда-то ими пользовались весьма усердно, потемневшие от пота и времени деревянные рукоятки отполированы до блеска.

Ловиса легко представила новых хозяев. Люди среднего возраста, образованные. Наверняка с саамскими корнями, иначе что бы их сюда потянуло, в наше комариное царство? Родители, скорее всего, были первыми в истории рода, кто окончил гимназию, у кого появилась возможность собирать книги и обставить дом покупной мебелью. А дети пошли по стопам старших и даже дальше – поступили в университет. У этих, во втором поколении, уже появилась уверенность в своих силах – в отличие от родителей. Родители, скорее всего, так и не преодолели страх опять свалиться в пропасть нищеты. Звания, жалованья – все это легко теряется. Вдруг становится ясно: ты не годишься, не можешь или не умеешь делать то, что тебе поручено, – и, как в настольных играх, возвращаешься на исходную позицию. На клеточку с жирным нулем в углу. А дети – другое дело. Дети уверены в себе. Эта уверенность появляется, когда начинаешь понимать: деньги – не предмет для беспокойства. Уверены-то они уверены, но чувство вины остается навсегда. Легкое, почти незаметное, как пепел от погасшего костра, но именно вины. Осознание, что ты предал какую-то другую, очень важную часть жизни. Жизнь твоих предков. Не то чтобы она ушла в прошлое – нет, она тут, совсем рядом, протяни только руку. Возьми колун или аркан, посмотри на бесконечные леса и громоздящиеся в тумане горы. И этих образованных, успешных детей неотвратимо тянет хотя бы раз в году вернуться в свои края. Затопить печку, понюхать руки перед сном – как сладко пахнут они только что пойманной и выпотрошенной рыбой! В миске засолена грубой солью с сахаром кумжа, работы на пять минут, и готовить не надо – рыба мечты готовится сама, пока ты спишь.