Дамба

– У тебя же есть часы? Это очень важно!

– Оставь его! Он же в шоке, ты что, не видишь? – Хенни старалась перекричать рев мотора.

Винсент забрался в кабину и взялся за липкий от его собственного пота рычаг. Глянул на приборы – странно, уровень топлива тот же. Значит, прошло совсем немного времени.

Хенни дернула его за рукав:

– Летим в Вуоллерим! Успеем до волны…

– Их предупредили.

– Откуда ты знаешь? Покрытия же нет! Наверняка мачты повалило.

– Все уже эвакуировались.

– Мы! Этого! Не знаем! – Она сделала акцент на каждом слове.

– А здесь что? Здесь помощь не нужна? Здесь тоже люди, а мы уже рядом.

– Там же Ловиса! В Вуоллерим! Ловиса!

– Наша Ловиса?

Хенни молча кивнула. Веки покраснели, будто всю ночь не спала.

– С чего ты взяла? Ее там нет. Я только что ей звонил. Она у себя дома.

Хенни отвернулась. Неприятно, когда тебя ловят на лжи. Но быстро пришла в себя и выкрикнула с яростью:

– Я там живу! Я!

– А, ну да… у тебя же там дом…

– Наш дом!

– А… это тот, где вы с Эйнаром сочиняете письма адвокатам?

Хенни сжала кулаки. Умей она управлять вертолетом, вытолкала бы эту стокилограммовую тушу за борт и улетела. Сделала над собой усилие:

– Я тебя умоляю…

Винсент хмыкнул и резко потянул на себя рычаг. Вертолет взмыл в воздух.

Наш дом… Вилла на берегу, где живут Эйнар и Хенни. Скоро от нее останутся одни воспоминания. Виллу смоет взбесившаяся река.

Ему вдруг страстно захотелось увидеть это зрелище собственными глазами.





Глава 19




Дом Йельмара Нильссона то и дело опасно кренится в водоворотах, вот-вот перевернется. Наверняка наполовину заполнен водой – все-таки Йельмар строил его не для морских путешествий. Но пока держится. Ноев ковчег. Ноев ковчег.

Ловиса Лаурин повторяла эти слова и вспоминала картинку из учебника в воскресной школе: огромный неуклюжий корабль, больше похожий на амбар, из окошка торчит длиннющая шея жирафа, а на палубе слоны и множество всякой живности. Похоже. Только здесь, на этом ковчеге, она одна.

Нет, не одна. А ребенок, этот крошечный фитилек жизни в ее животе?

Глухой удар – дом наткнулся на затопленное дерево, сильно вздрогнул. Ловиса еле удержалась на скользкой металлочерепице. Сруб заскрипел так, будто вот-вот развалится, но все-таки устоял, совершил медленный балетный пируэт, и течение поволокло его дальше.

Жжение в ободранных кровоточащих ладонях почти невыносимо.

Подумать только – держится! Вот был бы горд Йельмар Нильссон.

Держится, мать его в дупло… – сказал бы Йельмар. – Глянь-ка – не развалился. Держится, так его в душу.

Течение стало заметно быстрее. Ловиса, то и дело оскользаясь на мокром кровельном железе, кое-как добралась до конька, уселась верхом и вытащила из ладони сантиметровую занозу – наверное, в панике хваталась за неоструганные доски чернового потолка.

– Помогите! – крикнула она. – Помогите!


Призыв прозвучал так тихо, так тоскливо и одиноко, что Ловиса замолчала и чуть не заплакала.

Бессмысленно. Ни единого человека на берегу. Никто не машет в ужасе руками, не хватается за мобильный телефон.

А это что… кусок пронзительно желтой ткани с равнодушно вспыхивающими катафотами. Почему-то плывет быстрее, чем ее дом… о господи… выше воротника шея, в воде колеблются длинные светлые волосы. А лицо… лицо опущено в воду, точно изучает что-то там, в глубине.

Утопленник медленно проплыл мимо. Ловиса успела различить логотип на спине: Ваттенфаль.

Господи, Господи… помоги мне, Господи… помоги мне…

И поймала себя на том, что даже мысленно не облекает молитву в слова. Можно ли считать такую молитву молитвой?

Ее ковчег все больше удалялся от берега. Никак не доплыть. Сплошная каша из перегнивших листьев, грязной пены, сломанных веток… Угоди она в воду, не продержится и пяти минут, умрет от переохлаждения. И она, и ребенок… Господи, Господи… что делать?

Грести. Другого выхода нет. Но как грести, если у тебя не лодка и даже не баржа, а целый дом? Ну если не грести, то как-то управлять. Попробовать прибиться к берегу. Раздобыть хоть какое-то подобие весла. Но где? На крыше тонущего дома? У нее нет ничего, кроме ее собственных окровавленных рук.

Поплевала на ладони и кое-как приладила свисающие лоскуты кожи на кровоточащие ссадины, жжение как будто немного стихло.

Ловиса зажмурилась. По телу прокатилась волна озноба.

Это, наверное, смерть. Смерть уже поселилась в ее теле. Ледяной каменный истукан, вроде химер на парижском соборе. Рогатый, терпеливый стервятник, никуда не торопится. Ждет, пока она окончательно ослабеет, и можно приступать к пиршеству.

Вздрогнула и огляделась. Мокрое, скользкое, притворяющееся черепицей черное железо. Пошарила по карманам джинсов – ключи от машины, почти пустая гильзочка губного бальзама, скомканная квитанция из магазина. В куртке бумажник, вечная идиотская смесь наличных и целого набора карточек, из которых она пользовалась в лучшем случае двумя. Лампочка от велосипедного фонаря – так и лежит. Перегорела несколько дней назад, а на заправке такой же не нашлось. Открытая пачка одноразовых носовых платков.

Ни ножа, ни зажигалки, ни хотя бы остатка шоколадной плитки.

А что может предложить ковчег? Листы металлочерепицы закреплены сотнями кровельных саморезов, нечего и думать снять их без инструментов. Ловиса наклонилась и заглянула в дыру, оставшуюся от провалившейся трубы. Слишком узкая, вряд ли удастся в нее пролезть. Виден кусок пола, на котором лениво плещется вода.

Она осторожно поползла по коньку к фасаду, вцепилась в штырь телевизионной антенны и свесилась вниз. Мансардное окно совсем близко, но козырек крыши выступает чуть ли не на полметра. Ни за что не удастся так изогнуться.

Дом опять резко накренился. Антенну вырвало из рук, и Ловиса еле успела ухватиться за козырек крыши. Глухой мощный удар – поваленная сосна врезалась в стену, как таран. Тщательно выведенные Йельмаром углы сруба заскрипели и немного перекосились. Может, показалось, но показалось или не показалось – дом устоял, не развалился. Сухой треск ломаемых веток – странно слышать в этом насквозь промокшем мире. Наконец ствол оторвало от дома. Он некоторое время плыл совсем рядом, и у Ловисы даже мелькнула мысль: прыгнуть в воду, оседлать ствол и попробовать руками подгрести к берегу. Или взяться за него руками и отталкиваться ногами, как в брассе…

Но она прекрасно знала, чем это кончится. Через пару минут холод скует мышцы до полной неподвижности. Она попросту замерзнет. А вместе с ней и ребенок. Слава богу, он лежит у нее в животе, а там-то уж наверняка тепло.

Неужели ничего нельзя придумать?

Нет. Ничего придумать нельзя. Ничего, ничего, ничего…

И только когда она в седьмой раз подряд повторила это звучащее как приговор “ничего”, пришла мысль. Ловиса изогнулась и опять что было сил ухватилась за антенну.





Глава 20




– Туда нельзя, – предостерег Барни Лундмарк. – Даже не думай.

Как же. Так она и послушалась. Ее сжатые кулаки вычерчивали в воздухе странный узор, похожий на сигналы с корабля.

Еле заметная в облаке водяных брызг фигурка на разрушенной дамбе тоже машет в ответ.

– Даже не думай туда плыть, – повторил Барни, постаравшись взять себя в руки. – Утонешь сразу.

Девушка сделала еще один шаг к бурлящему порогу – шаг к смерти. Как еще назвать? Он обхватил ее и прижал к себе. Ладонь пришлась как раз на грудь. Даже под рабочим комбинезоном ни с чем не спутаешь – волнующе мягкая и в то же время упругая девичья грудь.

– Тебе нечего меня бояться, – ласково произнес Барни. – Я ничего плохого тебе не сделаю.

Она вздрогнула. Руки замерли в воздухе в странном, неестественном положении. Будто деревце с сучьями.

– Мы ничем не можем помочь, – заставляя себя не кричать, добавил Барни. – Не можем, сообрази ты наконец. Я тебя понимаю, но мы не можем спасти твою подружку. Тут ничего не поделаешь. Так что сядь и успокойся.

Решив больше не церемониться, он насильно усадил ее на мокрую землю. Она охнула – видно, ребро он ей все-таки сломал. Сел рядом и приобнял за плечи – со стороны они, должно быть, напоминают влюбленную пару – дружеский, немного покровительственный жест.

Она судорожно всхлипнула.

– Была бы лодка, – вслух размышлял Барни. – Любая, хоть самая разнесчастная весельная посудина… и несколько сот метров каната. Закрепили бы канат на берегу и сплавили к ней лодку. Но плыть – даже не думай. Верная смерть.

Похоже, прислушалась. Он даже почувствовал некоторую гордость. Мать хотела, чтобы он стал проповедником. Пошел бы по этой линии – глядишь, и жизнь сложилась бы по-другому. Помогал бы растерянным и отчаявшимся прихожанкам развязывать жизненные узлы.

С чудовищным плеском в воду свалился фрагмент бетонной оболочки. Островок, где оказалась ее подруга, становился все меньше, и далекая фигурка опять начала махать руками – улететь, что ли, собралась? Барни физически ощущал охвативший девушку рядом с ним смертельный ужас. Как электрический ток он передавался через загрубевшую кожу ладони, через мышечный панцирь, через фаланги кисти.