Дальгрен

– Да, точно, его Шкетом зовут, – подхватил Джек. – Шкет, это Фрэнк. Фрэнк служил в армии и тоже пишет стихи. Я ему уже все про тебя рассказал. Да?

– Ага, я тебя в парке видел, – кивнул Фрэнк. – Джек говорит, ты поэт?

Шкедт пожал плечами:

– Да. Ну так.

– Мы пьем, – пояснил Джек, – с полудня.

– А сейчас уже ночь, – ухмыльнулся Фрэнк.

– Вот ведь город, а? Не хочешь трезветь – здесь самое место. Заходишь в бары – дадут выпить, а денег не возьмут. Вообще ничего не возьмут. И куда ни пойдешь, у всех найдется что покурить или выпить. Господи Исусе. – Джек рыгнул. – Надо садик полить. Я сейчас. – И направился в сортир.

На Шкедта волной накатило головокружение, но заготовленная реплика успела выплыть:

– Пасешь дитя природы?

– Скорее он меня, – ответил Фрэнк. – Мы оба дезертировали. Джек сбежал чуть позже. Только, мне кажется, его ностальгия одолела.

Шкедт сглотнул.

– По армии? – И ему полегчало.

Фрэнк кивнул:

– У меня-то ничего такого. Я слинял с полгода назад. Мне тут хорошо. Опять можно писать, и вообще довольно клево.

– Ты, – и на повторе проникся к Фрэнку внезапным, удивительным и полным недоверием, – пишешь стихи? – Поэтому улыбнулся.

Фрэнк улыбнулся в ответ и кивнул поверх стакана:

– Опубликоваться-то мне просто повезло. Книжка получилась нечаянно. Один журнальчик на Западном побережье хорошо издает сборники своих авторов. Мне повезло – меня выбрали.

– То есть что – у тебя книжка выходила?

– В Беллоне ее не найти, – опять кивнул Фрэнк. – Говорю же, нечаянно получилось.

– Ты, значит, давно пишешь.

– Лет с пятнадцати или шестнадцати. Начал в старших классах, а в таком возрасте обычно пишут всякую фигню.

– А сейчас тебе сколько?

– Двадцать пять.

– То есть ты уже давно. Поэт. Это твоя работа, профессия.

Фрэнк засмеялся:

– На это не проживешь. Я год преподавал в универе штата в Сан-Франциско, потом в армию загремел. Но я предпочитаю считать, что это профессия.

Шкедт кивнул:

– И у тебя много стихов выходило в журналах?

– Три в «Нью-Йоркере» с год назад. Есть мнение, что это мой высший взлет. До того два в «Поэзии»[22]. И еще несколько. Но это те, которыми я горжусь.

– Да, я этот журнал раньше много читал.

– Правда?

– Это на котором раньше была такая завитушечная лошадь? А сейчас просто мультяшные картинки. Я его каждый месяц читал в школе. Годами.

Фрэнк засмеялся:

– Тогда у тебя дела получше моего.

– «Нью-Йоркер» я видел, – сказал Шкедт. – Но не читал ни разу.

Лицо у Фрэнка переменилось легко и уклончиво.

– И ни одного стихотворения не опубликовал, – сказал Шкедт. – Нигде. Я только недавно поэт. Пару недель. С прихода сюда. Ты, наверно, знаешь гораздо больше.

– О том, как публиковаться?


– В том числе. Но нет – о том, как писать. Это трудно.

– Да, пожалуй, бывает.

– Я ничего, сука, сложнее в жизни не делал.

Фрэнк опять рассмеялся и почесал молодую бороду.

– Иногда. Ты… пишешь стихи – что, несколько недель? А почему начал?

– Не знаю. А ты почему?

– Видимо, – кивок, – должен был.

– Ты как считаешь, – Шкедт помолчал, обдумал свою кражу, – Беллона тебя вдохновляет, ты больше работаешь?

– Да я работаю везде примерно одинаково. Здесь, может, чуть меньше, потому что кучу времени гробишь на добычу того-сего. У меня в работе были кое-какие короткие вещи. Но несколько недель назад я потерял тетрадь.

– Чего?

И опять кивок:

– С тех пор не писал. Времени не было.

– Ты потерял тетрадь! – Из неловкости вырос страх. – Господи, это же, наверно… – А потом внутри устаканилось. Шкедт перегнулся через стойку: – Эй, можно мне тетрадь? А? Давай скорей! Отдай тетрадь, пожалуйста!

– Хорошо, – сказал бармен. – Хорошо, сейчас принесу. Не кипятись. Народ, вам повторить?..

– Тетрадь! – Шкедт грохнул кулаком по стойке.

– Хорошо! – Раздраженно цыкнув, бармен выудил тетрадь из клетки и швырнул на стойку. – А теперь вам повторить?

– А. Ну да, – сказал Шкедт. – Еще бы.

Помимо крови, мочи, мульчи и ожогов, на тетради были круги от бутылок, неосторожно поставленных на обложку. Шкедт открыл тетрадь на середине:

– …Не твоя, нет?

Фрэнк нахмурился:

– Ты ее нашел?

– Ага. В парке валялась.





Шкедт смотрел Фрэнку через плечо и читал имена в списке, пока Фрэнк не перевернул страницу.

– Вы что тут делаете? – спросил Джек у них из-за спин. – Ты Фрэнку показываешь свои стишки?

Шкедт обернулся:

– Да я тут чей-то дневник нашел.

– Фрэнк очень умный, – кивнул Джек. – Знает кучу всего. Историю преподавал. В колледже. И слинял из армии.

– Как многие из нас, – отозвался Фрэнк, не поднимая головы. – Те, у кого все хорошо с мозгами, уехали в Канаду. А остальных занесло сюда. – Он снова перелистнул.

– Ну как, тебе весело? – Джек положил руку Шкедту на плечо. – Здесь, знаешь, веселиться – самое оно.

– Обхохочешься, – ответил Шкедт. – Давно тебя не видел. Ты где живешь?

– Несколько дней жил у Тэка. – Рука Джека поднялась и упала. – Неделю, а потом он меня выпер – я ему больше не давал хер сосать.

Люфер в дальнем углу, нахлобучив кепку по самые уши, по-прежнему жарко беседовал с Фенстером.

Рука Джека опять упала.

– В этом городе есть девчонки! Фрэнк целый дом знает. Там девчонок битком. И очень симпотные. Мы туда ходили, и… – Улыбка его экстатически растянулась до ушей. – Фрэнк им сильно нравится. – Он сморщил лицо. – Потому, небось, что бороду отращивает. Или, может, потому, что в колледже преподавал.

– Ты им тоже вполне понравился, – сказал Фрэнк, не отрываясь от тетради. – Просто они с тобой незнакомы.