Дальгрен

Хлопая бордовыми клешами, Фауст перешел дорогу. Мюриэл плясала вокруг него против часовой.

– Привет, старушка.

– Доброго вам утра, – сказала мадам Браун. – Что-то вы сегодня не рано, Жуакин.

– Одиннадцать тридцать по часам на церковном шпиле, – закудахтал он. – Приветик; приветик, молодой человек, – вручая одну газету, вручая другую.

Мадам Браун сунула свою под мышку, не разворачивая.

У него газета так и повисла в руке, а Фауст между тем, особо ни к кому не адресуясь, взвыл:

– Получите утреннюю газету! – и пошел по улице. – Пока, мадам. Доброго утра. Получите газету!

– Мадам Браун? – спросил он, не доверяя своей решимости.

Она смотрела газетчику вслед.

– Что это такое?

Она воззрилась на него вообще без ничего в глазах.

– У меня такие есть. – Он коснулся груди. – И у Жуакина тугая цепочка на шее.

– Не знаю. – Одной рукой она потрогала щеку, другой локоть; рукав из грубой ткани, похожей на мешковину. – Вообще-то, я не имею понятия. Мне они нравятся. По-моему, красиво. Я люблю, когда их много.

– А где вы их взяли? – спросил он, сознавая, что нарушает обычай, который так старательно описывал накануне Фауст. Ешкин кот, да ему до сих пор не по себе от ее пса и от того, как ее преображают дым и свечи.

– Мне подарила моя подружка. – Лицо у нее… да, как будто старается не показать, что оскорблена.

Он попереминался, слегка согнул колени, расправил пальцы на ногах, кивнул.

– Перед уходом из города. Ушла от меня, ушла из города. И отдала мне. Понимаете?

Он спросил. И ему полегчало оттого, что насилие свершилось, он качнул рукой от плеча… собственный смех застал его врасплох, вырвался и разросся.

А еще он услышал ее внезапный душераздирающий взвыв. Прижав кулак к груди, она тоже смеялась:

– О да! – щурясь. – Вот прямо так! Прямо так. Я в жизни так не удивлялась! Ой, это было занятно – не странно, хотя и странно, конечно, тоже. Тогда все было странно. Но это было смешно – ха-ха. Ха-ха-ха-хааааа. – Она стряхнула с себя этот звук. – Она, – почти успокоившись, – принесла их мне в темноте. Люди в коридорах орут, ни одна лампочка не горит. Только по краям жалюзи мигает и ужасно ревет снаружи… Ой, я перепугалась до смерти. А она принесла их в горстях, намотала мне на шею. И ее глаза… – Она опять засмеялась, но этот смех стер его улыбку напрочь. – Странно было. Намотала их мне на шею. И ушла. Вот. – Она опустила взгляд над аккордеоном шеи и продела пальцы в петли. – Я их ношу не снимая. – Аккордеон раздвинулся. – Что они означают? – Она ему поморгала. – Не знаю. Те, кто их носит, говорить о них не очень-то жаждут. Я – уж точно. – Она склонилась чуть ближе. – И вы тоже. Что ж, я готова это уважать. И вы ответьте тем же. – Тут она скрестила руки. – Но я вам кое-что скажу – особо никаких резонов, пожалуй, нет, но мне вроде бы помогает. Я доверяю людям, у которых они есть, чуточку больше, чем тем, у кого их нет. – Она пожала плечами. – Несусветная глупость, наверно. Но я потому и предложила вам работу.

– О как.

– Я подозреваю, у нас есть нечто общее.

– Что-то случилось, – сказал он, – когда мы их получили. Вот да: такое, про что мы не любим говорить.

– Или, может быть, просто так совпало, что мы носим одинаковые… – Она позвенела самой длинной цепью.

– Ага. – Он застегнул еще одну пуговицу. – Может быть.

– Итак. Я попозже проведаю вас у Ричардсов. Вы же придете?

Он кивнул:

– Четырехсотый, Тридцать шестая улица…

– Квартира семнадцать Е, – договорила она. – Очень хорошо. Мюриэл?

Собаку выщелкнуло из канавы.

– Мы пойдем.

– А. Ну хорошо. И спасибо.

– Всегда пожалуйста. Всегда пожалуйста. О чем речь.

Мадам Браун кивнула и зашагала по улице. Мюриэл нагнала ее, закружилась – на сей раз по часовой.

Он босиком пошел по траве, стреноженный ожиданием и смятением. В предвкушении работы напряг из тела вытек. У питьевого фонтанчика он пустил струю себе в глаза, а потом набрал в рот воды и, втягивая щеки, поболтал меж зацветших зубов. Предплечьем промокнул ручейки, поскреб ресницы шершавыми пальцами с жабу шириной, подобрал газету и, моргая влажными ресницами, направился на холм под деревья.

Ланья так и лежала на животе. Он сел на тускло-бурые складки. Из-под одеяла торчали ее ступни пальцами внутрь. Оливковое скрутилось вдоль впадины хребта и шевелилось от дыхания. Он коснулся ее морщинистой плюсны, сдвинул ладонь на гладкую пятку. Двумя пальцами провел по сухожилию. Основанием ладони спихивал одеяло с ее икры – медленно, мягко, до самого переплетения бледных вен у нее под коленкой. Ладонь легла на склон ее бедра.

Икры у нее были гладкие.

Торопливый сердечный стук замедлился.


У нее на икрах не было шрамов.

Он вздохнул, и на вздох откликнулся воздух в траве.

У нее на икрах не было царапины.

Когда он отнял ладонь, она сонно бормотнула и шевельнулась. И не проснулась. Он открыл сегодняшнюю газету и положил поверх вчерашней. Под датой – 17 июля 1969 года – был заголовок:

ТАИНСТВЕННЫЕ СЛУХИ!

ТАИНСТВЕННЫЕ СВЕТИЛА!



Ах, как желал бы ваш редактор сопроводить эту заметку иллюстрациями! Увы, мы всё проспали. Но по данным, которые удалось собрать, сегодня вскоре после полуночи – на сей момент поступило двадцать шесть версий этой истории, и противоречивость их вынуждает нас официально заявить, что редакция в сомнениях, – туман и дым, покрывавшие Беллону в последние месяцы, разогнал ветер на такой высоте, что на улицах его не почувствовали. Небо отчасти прояснилось, и, по словам свидетелей, стала видна полная – или почти полная – луна, а также месяц, лишь немногим меньше ее (или чуть больше)!

Взволнованные суждения, из которых мы составили наш репортаж, изобилуют нестыковками. Как то:

Полный шар – обычная луна, месяц – чужак. Месяц – настоящая луна, полная – самозванка. По утверждению одного молодого студента, за несколько минут присутствия этих поистине елизаветинских знамений он разглядел на полном диске меты, которые доказывали, что это определенно не наша луна.

Спустя два часа в редакцию пришел человек (пока единственный, кто якобы хоть отчасти успел посмотреть на феномен в телескоп – впрочем, маломощный) и заверил нас, что полный диск – определенно какая надо луна, а вот месяц липовый.

За шесть часов, миновавших с явления (пока мы это пишем, разгорается заря), объяснения, предложенные «Вестям», варьируются от настолько фантастическо-романных, что мы даже не станем притворяться, будто постигаем их прихотливую механику, до универсальных зарницы и метеозонда – традиционных разгадок НЛО.

В качестве типического я передаю вам комментарий нашего профессора Уэллмена, наблюдавшего из сада «Июль» в обществе нескольких гостей: «Одна была почти полная, с этим мы все согласны; другая определенно прибывала. Я указал составлявшим мне компанию полковнику, миссис Грин и Роксанне с Тоби, что выпуклость месяца указывала в противоположную сторону, нежели освещенная часть луны над ним. Луны сами себя не освещают – они освещаются солнцем. Даже если лун две, солнце может находиться лишь по одну сторону от них обеих; если обе – в любых фазах – видны в одной четверти неба, обе должны быть освещены с одной стороны, – а здесь мы наблюдали иное».

На что ваш редактор может лишь ответить, что любое «согласие», «уверенность» и «определенность» касательно этих лун вызывают серьезные сомнения – если мы не готовы к еще более нелепым спекуляциям касательно прочего космоса?..

Нет.

Мы этого не видели.

И точка зрения, которой вынуждена придерживаться редакция, такова: минувшей ночью в небе произошло нечто – в этом мы уверены. Но выдвигать рискованные гипотезы было бы абсурдно. Новоявленных лун не бывает. Пред лицом ночной истерии мы желали бы негромко отметить: что бы ни случилось, оно поддается истолкованию. Истолкованию поддается всё – впрочем, нельзя не признать, что непременных разъяснений это не гарантирует.

Странно и любопытно то, что все очевидцы пришли к единому мнению – которое посему надлежит разделить всем, кто очевидцем не был, – касательно имени нового светила в ночи: Джордж.

Что побудило к наречению, остается только гадать; и мы не одобряем того, о чем догадываемся. Так или иначе, к тому времени, когда мы получили первое сообщение, имя разлетелось по городу на смазанных гнетущими предчувствиями рельсах слухов. В заключение мы твердо можем заявить лишь об одном: вскоре после полуночи над Беллоной ненадолго воссияли Луна и нечто под названием Джордж, похожее на Луну до степени смешения.





2




– А что ты делаешь, – прошептала она сквозь листву, – теперь?

Он молча продолжил.

Она встала, сбрасывая одеяла, подошла коснуться его плеча, заглянула поверх.

– Это что, стих?

Он заворчал, два слова поменял местами, погрыз кутикулу на большом пальце, переписал как было.

– Э-э… – сказала она. – Ты что имел в виду – медицину или прорицания?

– Чего? – Он теснее сдвинул скрещенные ноги под тетрадью. – Прорицания.

– Аус-пиция.

– У того, кто здесь писал, в другом месте не так. – Он перелистнул к предыдущей записи на правой странице:

Слово запускает образы в полет, и в этих ауспициях мы прочитываем…



– А… у него тут правильно. – Страницей раньше, где писал сам, он вычеркивал и вычеркивал свой калякаграф, пока под чернильным бруском не стало угадываться слово в полтора раза длиннее.

– Ты это читал? – Она опустилась рядом на колени. – Как тебе?

– Хм?