Дальгрен

Ланья снова потрепала собачью голову:

– Наша старушка – такая лапочка! Она никому не мешает.

– Ну спасибо. – Лиловая Ангора наклонился и за ошейник потащил Мюриэл к стойке. Разок оглянулся на них, нахмурился…

– Может, протрешь лицо? – сказала Ланья, кривя свое.

– Чего? А, ну да. – Он взял полотенце и прижал к виску; защипало. Потекла вода.

Он стер кровь со щеки. Взял другое полотенце (первое залиловело до самой кромки) и снова потер.

– Эй, – сказал Джек. – По-моему, ты… – невнятно взмахнув рукой.

– Господи!.. – сказала Ланья. – Я еще полотенец принесу.

– Чего? Опять кровь пошла?

Тэк взял его за подбородок, повернул:

– Не то слово, – и прижал к его голове еще одно полотенце.

– Эй! – Он через стол поймал Ланью за локоть. – Слушай, давай я лучше в уборную. Я все смою.

Она села:

– Уверен?..

– Ага. Скоро буду.

Одной рукой он прижал полотенце к лицу, другой подхватил тетрадь. («Что с ним стряслось?» – между тем спрашивал Тэк. А Ланья подалась к нему, чтоб ответить.) Он протолкался сквозь толпу туда, где полагалось быть мужской уборной.

У него за спиной включилась музыка – зашуршала помехами, точно из старого радио; больше похоже на «Виктролу» с рукоятью. У двери уборной он оглянулся.

Неоновый свет залил клетку за барной стойкой. (Лицо у рыжей [сорок пять? пятьдесят?] – стало мыльно-желтое:

– Мюриэл! Ну-ка уймись, Мюриэл!

Беглый лай смолк, и Лиловый Свитер опять сел.) Из-за черной занавески вышел мальчик в серебристых парчовых стрингах. Он затанцевал в клетке, колыхая бедрами, дергая руками, брыкаясь. Пепельно-светлые волосы сбрызнуты блестками; блестки усеяли влажный лоб. Мальчик от уха до уха улыбался клиентам открытым ртом, тряся губами в танце. Брови заклеены серебром.

Играло, различил он сквозь статику, попурри из песен Дилана в исполнении каких-то «Струнных Мелакрино»[9], что ли. Сколько «мальчику» лет – неведомо: от пятнадцати до изнуренных тридцати пяти. На шее у него поблескивали цепочки с зеркалами, призмами, линзами.

Он протиснулся в уборную – оттуда как раз выходил, ощупывая ширинку, здоровяк в армейской гимнастерке.

Он запер дверь, положил тетрадь на треснувший фаянсовый бачок (газету оставил на столе), посмотрел в зеркало и сказал:

– Батюшки!..

Холодная вода из отвернутого до упора крана засочилась струйкой на слезообразное пятно. Он вытянул шелестящие бумажные полотенца из держателя и положил отмокать. Через несколько минут раковину омыло кровью; кровь испещрила конторский линолеум; зато на лице ни крови, ни протечек.

Сидя на унитазе, спустив штаны ниже колен и расстегнув рубашку, он повертел на животе зеркальце размером с четвертак и поглядел на инкрустированный глазом осколок своего лица. На ресницах капельки.

Он моргнул.

Глаз открылся и увидел, как розовая капля разбавленной крови ударилась в стекло и стекла к мозоли подле стекла.

Он разжал пальцы, взял с бачка тетрадь, перевернул и достал ручку. Пружинка вжалась в ляжку:

«Мюриэлл»



В правописании он усомнился, но продолжал:

«Сквозь кровь увиденные ясные глаза ее…» Он методично вычеркивал «ясные», пока не получился темно-синий брусок. Нахмурился, перечитал, вернул «ясные» и продолжил. Прервался на отлить и снова перечитал. Потряс головой, подался вперед. Пенис толкнулся в холодный фаянс. Он поерзал, сдвинулся назад на стульчаке; переписал всю строку.

Один раз поднял голову: свеча у закрашенного окна догорала.

«Вспоминая, – написал он, – при свече то, что видел при луне, я…» – насупился и заменил мыслью вообще про другое.

– Эй! – (Он поднял голову на грохот в дверь.) – Ты там нормально, Шкедт?

– Тэк?


– Тебе помочь? Ланья велела глянуть: ты там не утонул? Ты как?

– Порядок. Сейчас выйду.

– А. Ну ладно. Это хорошо.

Он поглядел в тетрадь. Внезапно накорябал внизу: «Мне не дают закончить это проклятое», – остановился, засмеялся, закрыл тетрадь и убрал ручку в карман.

Навалился на колени и расслабился; удивился длине и плеску. Туалетной бумаги не было.

Ладно, можно и влажным полотенцем.





* * *


Свет мерцал на боках танцора, на тряских волосах, на потном лице. Но люди вернулись к разговорам.

Он протолкался, глянул на клетку.

– Ну, на вид ты гораздо лучше, – сказала Ланья.

Джек сказал:

– Эй, я тебе и твоей подружке пива купил. Тебе тоже, потому что я не хотел, чтоб ты подумал… ну, это.

– А, – сказал он. – Конечно. Спасибо.

– Тэк мне весь вечер не дает ничего заказать. Я и подумал: угощу-ка я тебя и твою подружку пивом.

Он кивнул и сел:

– Спасибо.

– Ага, спасибо, – сказала Ланья.

– Она очень славная девушка.

Ланья мельком глянула на него через стол – мол, ну что ты будешь делать – и глотнула.

Музыка, заворчав, затормозила посреди фразы; люди зааплодировали.

Джек кивнул на клетку, где пыхтел танцор:

– Вот ей-богу, в жизни не бывал в таких кабаках. Как-то чересчур, да? Много такого в Беллоне?

– «У Тедди» – единственный и неповторимый, – ответил Тэк. – Таких кабаков во всем Западном мире нет. Раньше-то был натуральный бар. Прямо не верится, до чего наладилась жизнь.

– Не верится – это точно, – повторил за ним Джек. – Просто я никогда такого не видал.

Ланья еще отпила.

– Ну что, умирать раздумал? – улыбнулась она.

Он отсалютовал своей бутылкой и опустошил ее на треть.

– Похоже на то.

Тэк внезапно развернулся:

– Вот скотство, а? Жарко-то как в этой дыре. – Он вылез из куртки, повесил ее на спинку скамьи, возложил татуированную руку на стол. – Так-то оно поудобнее. – Он взрыхлил луговые заросли на груди и опустил глаза. – Потею как свинья. – Придвинулся к столу – доска промяла борозду в животе – и скрестил руки. – М-да, так-то лучше. – Кепки он не снял.

– Господи Исусе, – сказал Джек, озираясь. – И они тебе разрешат?

– Они мне разрешат спустить штаны и на столе, бля, сплясать, – сказал Тэк, – если мне охота. Правда, дражайшая Ланья? Вот ты им скажи.

– Тэк, – сказала Ланья, – я бы на это посмотрела. Вот правда. – И засмеялась.

Джек сказал:

– Мать честная!