Дальгрен

– Слушай… – Шкет угрюмо размышлял о связанных с изнасилованием затруднениях (врасплох застало воспоминание о том, как держал в охапке окровавленного пацана; он опять сдвинул ноги); интересно, о чем размышляет Флинт. – Может, если ты перестанешь орать, мы чуток обсудим; вдруг ты передумаешь…

– Да ты сдохнешь скорее! – Она вытрясла из постели помятые спортивные штаны, скинула ноги на пол и сунула их в штанины. – Не знаю, что вы там задумали. Но только попробуйте – и получите по жопе очень больно!

– Никто никому делать больно не хочет… – Шкет осекся, потому что Флинт смотрел в окошко под потолком. Шкет почувствовал, как сминаются щеки, как изумление давит на лоб.

Девушка открыла было рот, но сказала только:

– А?

Туманный воздух снаружи посветлел, посинел.

Флинт развернулся и ринулся вверх по лестнице.

– Эй! – Шкет бросился за ним.

Убегая, он слышал, как она сражается с туфлями.

Шкет пронесся по коридору, выскочил наружу.

Флинт футах в десяти от входа озирал улицу.

Шкет подошел, остановился, оглянулся на шаги: она остановилась за порогом, высунулась, кривя лицо.

– Господи всемогущий, – тихонько сказала она, переступила порог и запрокинула голову. – Это же… светает!

Первым делом Шкет подумал: слишком быстро. Неровные крыши спускались бледнеющим клином, чью вершину размазывал дым. Шкет смотрел, ждал вспышки бронзовых огней. Но нет: дуга зримого неба, хотя и вылепленная, выпачканная дымными клубами, была темно-синяя – только нижняя четверть посерела.

– Слышь чё. – Флинт глянул на Шкета. – Устал я как собака. – Под одним глазом по темной щеке текла вода. Флинт сморгнул и снова обернулся к утру.

Шкета подрал мороз. Все драл и драл. Я не верю в его реакцию, подумал он, припомнив самый поздний ночной телесериал – слезливое осознание хрупкой героиней зарождающейся любви вызвало у него такие же вопросы. Я гоню, потому что рядом со мной стоит ниггер, который вот-вот зарыдает, и эта еще в дверях, до того перепуганная и растерянная, что я сейчас… Нет, дело не в рассвете. Нет.

Но мороз все драл и драл его, трепал плоть, пока не стали запинаться даже мысли. Озноб наждачкой ходил по хребту. Ладони гудели. Шкет раскрыл рот, и глаза, и руки мешанине текучей зари.





5




Воскресенье, 1 апреля 1976 года. Имеется причина поговорить об этом на второй полосе, не выделяя феномену центральный заголовок, на который он вполне мог бы претендовать. Мы, однако, попросту не готовы собственным потрясением подкреплять истерию, что воцарилась в городе под сим миазматическим выбросом.

Это мы видели своими глазами.

Но в городе, где обитаем мы, приходится усомниться в достоверности и таких показаний.

Более того, мы даже подумывали посвятить нынешний выпуск рассказам лишь тех, кто все проспал, деятельно трудился в подполе или в задней комнате без окон, когда, или (надежда на надежду) утверждал бы, что во второй половине дня вчера гулял по городу во время – и ничего экстраординарного в небесах не наблюдал.

Однако, судя по пришествию в наши ночи Джорджа, опровергателей мы найдем только за пределами нашего туманного и расплывчатого города. Во всяком случае, мы на это надеемся.

Пожалуйста, вновь обратитесь к первой полосе. Судьба района Нижнего Камберленда на Джексоне, где в мой последний четверг после прорыва водопроводной магистрали вовсе отключилось электричество (насколько это опасно для всех прочих, постичь невозможно, ибо в свете сокращения населения никто не в силах оценить убытки от прорыва плотины), – вот это серьезная проблема. Посерьезнее, склоняемся считать мы, нежели вчерашнее знамение.

Мы не жаждем ни описывать, ни даже называть случившееся. Надо полагать, какой-нибудь экземпляр нашей газеты попадет за нашу границу, а свое доброе имя мы бы хотели сохранить. Мы скорее предпочли бы высказаться о Нижнем Камберленд-Парке. Но другой автор (страница один, продолжение на странице семь) уже изложил свое повествование о событиях – с позиций очевидца и от первого лица. И так или иначе, по его словам, «велика вероятность, что там больше никто не живет».

Не веря ходу времени, под вечер пасмурного дня в небе возникла дуга. Тем, кто обитает в спектре серого, черного и синего, надо было узреть ее своими глазами, дабы оценить игру этих золотых и бронзовых, этих красных и буро-лиловых оттенков! Спустя считаные минуты почти все мы собрались в саду «Август». Вид оттуда открывался восхитительный. Версии множились, пока их не уняло благоговение. Спустя четверть часа, когда показалось около четверти диска, мы стали свидетелями первого случая истерии… Впрочем, вполне понятные нервные срывы мы обойдем, а лучше воздадим хвалу профессору Уэллмену за неизменное хладнокровие и Баджи Голдстайн – за неукротимую бодрость духа.

Спустя более часа после начала восхождения грандиозный… диск? сфера? что-то? в конце концов оторвался от крыш. Даже те, кто присутствовал в «Августе», не пришли к согласию, завис ли этот шар или сразу поменял направление и стал садиться чуть (не более чем на пятую часть своего диаметра) левее (последнее – по оценке Уоллеса Гвардовски).

Так или иначе, нижний край пробыл над горизонтом около пятнадцати или двадцати минут. Даже в зените смотреть на явление возможно было целые минуты кряду, поскольку его заслоняли облака. Полковник Харрис, однако, посоветовал воздержаться от продолжительного созерцания. Заход, как подтверждают почти все, происходил существенно быстрее восхода и длился, по разным оценкам, от пятнадцати минут до получаса. Мы слышали уже несколько мнений касательно размера, состава и траектории. Сомневаемся, что запись даже тех, что поддаются нашему пониманию, принесет много пользы, – тем самым мы лишь станем потакать уму пред лицом такого… ужаса! Но что это – вы, жаждущие осмысленных космологических забав, не согласны? Просто доверьтесь нам: честно говоря, объяснения, что нам довелось услышать, были не так уж умны. А мы не желали бы оскорблять читателей.

С недоумением и навязчивым изумлением мы вспоминаем, сколь стремительно предыдущее небесное явление схожего толка приобрело свое прозвание по общему согласию общества. И весьма воодушевляет, что нынешнее небесное тело оказалось чересчур чудовищно для поверхностного наречения. (В определенных кругах была высказана некая мысль, но простые приличия и благопристойность не дозволяют нам привести ее здесь; по мнению многих, мы на этих страницах довольно уже позорили данную молодую женщину.) И в самом деле: может, ярлык и приклеивается, когда мы вспоминаем нечто подобное с улыбкой, однако некоторые образы теряют свободу и полнокровное звучание, если мы бесстрастно взираем на них сквозь преломляющую призму имени.

– Ну и что скажешь? – спросил Фауст, сделав небольшой крюк через улицу.

Шкет засмеялся:

– Назвать негра негром за Калкинзом не заржавеет. А как еще что-нибудь назвать – сразу в кусты, по обыкновению!

– Да не, я не о том. – С третьей попытки Фаусту удалось зашвырнуть скатанную газету в окно второго этажа. – На первой полосе.

Шкет, сидя на крылечке, нагнулся и почесал ступню.


– А что?.. – Он перелистнул газету к началу. – Где вообще этот Камберленд-Парк?

– Нижний Камберленд-Парк? – Фауст вытянул жилистую шею и поскреб майку под вельветовой курткой. – Это на другом конце Джексона. Где совсем злые ниггеры. Где великий бог Харрисон живет.

– А, – сказал Шкет. – Я там был ночью. Пишут, что там больше не живет никто.

Фауст вскинул кипу газет на бедро.

– Ну а я тогда знаю только, что оставляю чертову прорву газет перед чертовой прорвой дверей, назавтра прихожу – а газет нету. Будь я проклят, в воде этой вчера утром по улицам бултыхаться. – Он снова прищурился на окно. – Нынче-то утром полегче. Эй, до завтра. Это твоей книжкой всю редакцию завалили, да?

– Не знаю, – сказал Шкет. – Да?

Фауст нахмурился:

– Заходи как-нибудь в редакцию, глянь, где газету печатают, что там да как. Я тебя с собой могу прихватить. Все покажу. Твою книжку привезли позавчера… – Фауст щелкнул пальцами. – А вчера вечером я ее коробками по книжным разносил. Как только… ну, это, стемнело.

Шкет заворчал и снова открыл «Вести» – хотел посмотреть на что-нибудь, кроме Фауста.

– Утренняя газета! – Старик зашагал по кварталу, вопя в дымную завесу: – Подходите, получите утреннюю газету!

А у Шкета она открылась на очередной четвертьполосной рекламе «Медных орхидей». Он отложил газету на крыльцо, направился к перекрестку, и тут в небе раскатился шум, который Шкет уже в рассеянности заметил, – рев. А в этом реве – вой; так воют самолеты за три квартала до аэропорта. Звук сгустился в вышине, и Шкет задрал голову. Ничего не видно; он перевел взгляд на улицу. Фауст, статуэтка в полном аквариуме молока, тоже остановился. Звук укатился прочь, притих.

Фауст удалился в небытие.

Шкет свернул за угол.





* * *


В гнезде теперь иначе, подумал он, взвешивая, что же должно было остаться прежним:

Рисунок цветными карандашами на загаженной стене…

Разболтанная люстра…

Угловатый и зубастый стержень дверной ручки под ладонью проскрежетал еще на дюйм…

Из комнаты посередине возникло черное лицо, снова обернулось внутрь; покачалось вместе с головой, с телом вместе удалилось в туалет. В гомоне зазвучал смех Кошмара и:

– Ладно. Ну то есть ладно. – Это Леди Дракон. – Ты высказался – и что нам делать-то теперь?

А кто-то еще в гвалте закричал:

– Эй, эй, эй, ну-ка хватит. Эй!

– Теперь… ага! – Голос Кошмара отделился от прочих. – И чего вы хотите?

Шкет подошел к двери.

Сиам и Флинт через всю комнату отметили его появление легкими, но разными кивками. Шкет привалился к косяку. Люди посреди комнаты, спиной к нему, – не скорпионы.

– Ну то есть, – Кошмар, ходя кругами, наклонился, стукнул себя по коленям, – чё вы хотите-то?

– Слушай. – Джон поворачивался за ним следом, придерживая полы перуанского жилета. – Слушай, это серьезное дело! – Рукава синей рабочей рубахи закатаны на предплечьях, все в пятнах, грязные, один локоть протирается. Ногти на больших пальцах – других не видно – очень чисты. – Ребят, вы же должны… – И он взмахнул рукой.

Милли посторонилась, чтобы он ее не задел.

– Что мы должны? – Кошмар потер плечо. – Слышь, браток, меня там не было. Я вообще не в курсах.

– Мы были не там. – Леди Дракон, сгорбившись, крутила белую чашку в темных ладонях, прихлебывала, наблюдала. – Нас и рядом не было, ну? – В комнате пила только она; а она пила шумно.

Милдред смахнула нити рыжих волос с лица и вдруг показалась гораздо старше Леди Дракон. (Он вспомнил, как однажды, не видя обеих, сообразил, что, невзирая на все различия, они примерно сверстницы.) Губы у Леди Дракон истончались и утолщались, снова и снова.

– Это какое-то говно! – Кошмар пальцами помял плечо. – Ну реально говно, слышь? И не вали это говно на меня. Поговори с кем-нибудь… – Его глаза вынырнули из-под бровей и нашли Шкета. – С ним. Он там был, я там не был. Это его были дела.

Шкет расплел руки на груди:

– А я что?

– Человек, – Милдред развернулась к нему, – убит!