Цинковые мальчики
Часть 21 из 40 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Всем по ленточке. Приготовиться к движению.
— 112-й к движению готов, 305-й готов, 307-й готов, 308-й…
Бочата сопровождают нас градом камней. Один попадает в меня.
— От благодарного афганского народа, — говорю я.
Возвращаемся в часть через Кабул. Витрины некоторых дуканов украшены надписями на русском: «Самая дешёвая водка», «Любые товары по любой цене», «Магазин «Братишка» для русских друзей». Торговцы зазывают по-русски: «батник», «варенка», «сервиз «Седой граф» на шесть персон», «кроссовки на липучках», «люрекс в бело-голубую полосочку». На прилавках наша сгущёнка, зелёный горошек, наши термосы, электрочайники, матрацы, одеяла…
Дома чаще всего мне снится Кабул. На склонах гор висят глиняные домики… В них зажигаются огни… Издали кажется, что перед тобой величественный небоскрёб. Если бы я не был там, то не сразу догадался бы, что это всего лишь оптический обман…
Я вернулся оттуда и через год ушёл из армии. Вы не видели, как блестит штык при лунном свете? Нет? А фотографию: советский офицер стоит рядом с повешенным афганцем? Любительский снимок… На память… Самое страшное — участвовать в допросах… Когда пленного сажают на мину: говори или… Есть такая пытка: «телефон». Привязывают провод к половым органам… И пускают ток…
Я ушёл из армии… Поступил на факультет журналистики… Пишу книгу… Но происходит оптический обман…
— Калему знаешь?
— Ла илях илля миах ва Муххамед…
— Дост! Дост!
Наш офицер возле повешенного афганца… Улыбается… Я там был… Я это видел, но можно ли об этом писать? Никто об этом не пишет… Значит, нельзя. Если об этом не пишут, выходит, этого как бы не было. Так было или не было?»
Старший лейтенант, переводчик
«А я ничего отдельного из той жизни не помню. Летело нас в самолёте двести человек. Двести мужчин. Человек в группе и человек один — это разные люди. Я летел и думал о том, что должен буду там перечувствовать…
Из напутствия командира:
— Подъем в горы. Если сорвёшься — не кричать. Падать молча, «живым» камнем. Только так можно спасти товарищей.
Когда смотришь с высокой скалы, то солнце так близко, кажется, можно взять руками.
До армии я прочёл книгу Александра Ферсмана «Воспоминание о камне». Помню, поразили слова: жизнь камня, память камня, голос камня, душа камня, тело камня, имя камня… Я не понимал, что о камне можно говорить как об одушевлённом предмете. А там открыл для себя, что на камень можно смотреть долго, как на воду и огонь.
Из поучений:
— В зверя надо стрелять немножко вперёд, а то он твою пулю проскочит. И в бегущего человека тоже…
Был ли страх? Был. У сапёров в первые пять минут. У вертолётчиков — пока бегут к машине. У нас, в пехоте, — пока кто-то первый не выстрелит.
Подъем в горы… С утра и до поздней ночи… Усталость такая, что тошнит, рвёт. Сначала свинцом наливаются ноги, затем руки, руки начинают подрагивать в суставах.
Один упал:
— Застрелите меня! Не могу идти…
Вцепились в него втроём, тащим.
— Бросьте меня, ребята! Застрелите!
— Сука, мы тебя пристрелили бы… Но у тебя мама дома…
— Застрелите!!!
Мучит жажда. Уже на полпути у всех пустые фляжки. Высовывается изо рта язык, висит, его назад не засунешь. Как-то мы ещё умудрялись курить. Поднимаемся до снега, ищем, где талая вода — из лужи пьём, грызём лёд зубами. Про хлорные таблетки все забыли. Какая там ампула с марганцовкой? Дополз и лижешь снег… Пулемёт сзади строчит, а ты из лужи пьёшь… Захлёбываешься, а то убьют — и не напьёшься. Мёртвый лежит лицом в воду, кажется, пьёт.
Я теперь как сторонний наблюдатель… Из сегодняшнего дня смотрю туда… Каким был там? Я не ответил вам на главный вопрос: как попал в Афганистан? Сам попросил направить меня на помощь афганскому народу. Тогда по телевизору показывали, по радио говорили, в газетах писали о революции… Что мы должны помочь… Собирался на войну… Учился каратэ… Ударить первый раз в лицо — это непросто. До хруста. Надо какую-то пограничную черту в себе перешагнуть — и хрясь!
Первый убитый… Афганский мальчик, лет семи… Лежал, раскинув руки, как во сне… И рядом развёрнутое брюхо застывшей лошади… В чем повинны дети? В чем повинны животные?
Из «афганской» песни:
Скажи, зачем и для кого отдали жизнь они свою?
Зачем в атаку взвод пошёл под пулемётную струю?
Вернулся и два года во сне хоронил себя… А то просыпаюсь в страхе: застрелиться нечем!
Друзей интересовало: награды есть? Ранения есть? Стрелял? Я пытался рассказать о том, что перечувствовал, интереса никакого. Стал пить… Один… Третий тост… Молча… За тех, кто погиб… За Юрку… А мог его спасти… Мы вместе лежали в кабульском госпитале… У меня царапина на плече, контузия, а у него не было ног… Много ребят лежало без ног, без рук… Курят, отпускают шуточки… Там они в порядке… Но в Союз не хотят, до последнего просят, чтобы их оставили… Возвращаться страшно… В Союзе начинается другая жизнь… Юрка в день отправки в аэропорт вскрыл себе в туалете вены…
Убеждал его (мы играли по вечерам в шахматы):
— Юрка, не падай духом. А Алексей Мересьев? Ты читал «Повесть о настоящем человеке»?
— Меня очень красивая девушка ждёт…
Иногда я ненавижу всех, кого встречаю на улице, вижу у окна. Еле сдерживаю себя… Хорошо, что на таможне у нас отбирают оружие, гранаты… Мы сделали своё дело, теперь нас можно забыть? Юрку тоже?
Ночью проснусь и не могу сообразить: то ли я здесь, то ли я там? Кто-то сказал, что сумасшедшие — это изумившиеся люди? Живу как сторонний наблюдатель… У меня есть жена, ребёнок… Я любил раньше голубей… Утро любил… Теперь как сторонний наблюдатель… Что угодно бы отдал, только бы вернуть мне радость…»
Рядовой
«Дочка пришла из школы и говорит:
— Мама, никто не верит, что ты была в Афганистане.
— Почему?
— Удивляются: «Кто твою маму туда послал?»
А я ещё не привыкла к ощущению безопасности, наслаждаюсь им. Не привыкла, что не стреляют, не обстреливают, можно открыть кран и выпить стакан воды, и от неё хлоркой не несёт. Там хлеб с хлоркой, булочки с хлоркой, макароны, каша, мясо, компот с хлоркой. Не помню, как прожила два года дома. Как с дочкой встретилась, помню, а остальное не задерживается в памяти, оно такое маленькое, незаметное, никчёмное по сравнению с тем, что пережито там. Ну, купили новый стол на кухню, телевизор… А что ещё тут происходило? Ничего. Дочка растёт… Она в Афганистан писала, командиру части: «Верните мне поскорее маму, я очень соскучилась…» Кроме дочери, мне ничего после Афганистана не интересно.
Там реки сказочно голубые. Никогда не думала, что вода может быть такого небесного цвета. Красные маки растут, как у нас ромашки, костры маков у подножия гор. Высокие непугающиеся верблюды спокойно смотрят на все, как старики. На «противопехотке» (мина) взорвался ослик, тянул на базар тележку с апельсинами.
Будь ты проклят, Афганистан!
Я не могу после него спокойно жить. Жить как все. Приехала, соседки, подружки в гости часто просились:
— Валя, мы к тебе забежим на минутку. Расскажи, какая там посуда? Какие ковры? Правда, что шмоток навалом и видео видимо-невидимо? Что ты привезла? Может, что продашь?
Гробов оттуда привезли больше, чем магнитофонов. Про них забыли…
Будь ты проклят, Афганистан!
Дочка растёт. Комната у меня маленькая. Там обещали: вернётесь домой, вам за все отплатят. Обратилась в райисполком, взяли мои бумаги.
— Вы ранены?
— Нет, я целая вернулась.
Сверху целая, а что внутри, не видно.
— Ну и живите как все. Мы вас туда не посылали.
В очереди за сахаром:
— Оттуда всего навезли, а здесь права качают…
Поставили сразу шесть гробов: майор Яшенко, лейтенант и солдаты… Они лежат обёрнутые в белые простыни… Голов не видно… Никогда не думала, что мужчины могут так кричать, рыдать… Фотографии у меня остались… На месте гибели ставили обелиски из крупных осколков бомб, выбивали фамилии на камнях. «Духи» сбрасывали их в пропасть. Расстреливали памятники, подрывали, чтобы никакого следа не осталось от нас…
Будь ты проклят, Афганистан!
Дочка выросла без меня. Два года в школе-интернате. Я приехала, учительница жалуется: у неё тройки, она уже большая.
— Мама, что вы там делали?
— Женщины там помогали мужчинам. Я знала женщину, которая сказала мужчине: «Ты будешь жить». И он жил. «Ты будешь ходить». И он ходил. Перед этим она забрала у него письмо, написанное жене:
«Кому я нужен безногий?! Забудьте обо мне». Она сказала ему: «Пиши: «Здравствуйте, дорогая жена и дорогие Алёнка и Алёшка…»»
Как я уехала? Меня вызвал командир: «Надо!» Мы воспитаны на этом слове, у нас привычка. На пересылке лежит на голом матраце молодая девчонка и плачет:
— У меня дома все есть: четырехкомнатная квартира, жених, любящие родители.
— Зачем приехала?
— Сказали, что здесь трудно. Надо!
Я ничего оттуда не привезла, кроме памяти. Будь ты проклят, Афганистан! Эта война никогда не кончится, наши дети будут воевать. Дочка опять вчера сказала:
— 112-й к движению готов, 305-й готов, 307-й готов, 308-й…
Бочата сопровождают нас градом камней. Один попадает в меня.
— От благодарного афганского народа, — говорю я.
Возвращаемся в часть через Кабул. Витрины некоторых дуканов украшены надписями на русском: «Самая дешёвая водка», «Любые товары по любой цене», «Магазин «Братишка» для русских друзей». Торговцы зазывают по-русски: «батник», «варенка», «сервиз «Седой граф» на шесть персон», «кроссовки на липучках», «люрекс в бело-голубую полосочку». На прилавках наша сгущёнка, зелёный горошек, наши термосы, электрочайники, матрацы, одеяла…
Дома чаще всего мне снится Кабул. На склонах гор висят глиняные домики… В них зажигаются огни… Издали кажется, что перед тобой величественный небоскрёб. Если бы я не был там, то не сразу догадался бы, что это всего лишь оптический обман…
Я вернулся оттуда и через год ушёл из армии. Вы не видели, как блестит штык при лунном свете? Нет? А фотографию: советский офицер стоит рядом с повешенным афганцем? Любительский снимок… На память… Самое страшное — участвовать в допросах… Когда пленного сажают на мину: говори или… Есть такая пытка: «телефон». Привязывают провод к половым органам… И пускают ток…
Я ушёл из армии… Поступил на факультет журналистики… Пишу книгу… Но происходит оптический обман…
— Калему знаешь?
— Ла илях илля миах ва Муххамед…
— Дост! Дост!
Наш офицер возле повешенного афганца… Улыбается… Я там был… Я это видел, но можно ли об этом писать? Никто об этом не пишет… Значит, нельзя. Если об этом не пишут, выходит, этого как бы не было. Так было или не было?»
Старший лейтенант, переводчик
«А я ничего отдельного из той жизни не помню. Летело нас в самолёте двести человек. Двести мужчин. Человек в группе и человек один — это разные люди. Я летел и думал о том, что должен буду там перечувствовать…
Из напутствия командира:
— Подъем в горы. Если сорвёшься — не кричать. Падать молча, «живым» камнем. Только так можно спасти товарищей.
Когда смотришь с высокой скалы, то солнце так близко, кажется, можно взять руками.
До армии я прочёл книгу Александра Ферсмана «Воспоминание о камне». Помню, поразили слова: жизнь камня, память камня, голос камня, душа камня, тело камня, имя камня… Я не понимал, что о камне можно говорить как об одушевлённом предмете. А там открыл для себя, что на камень можно смотреть долго, как на воду и огонь.
Из поучений:
— В зверя надо стрелять немножко вперёд, а то он твою пулю проскочит. И в бегущего человека тоже…
Был ли страх? Был. У сапёров в первые пять минут. У вертолётчиков — пока бегут к машине. У нас, в пехоте, — пока кто-то первый не выстрелит.
Подъем в горы… С утра и до поздней ночи… Усталость такая, что тошнит, рвёт. Сначала свинцом наливаются ноги, затем руки, руки начинают подрагивать в суставах.
Один упал:
— Застрелите меня! Не могу идти…
Вцепились в него втроём, тащим.
— Бросьте меня, ребята! Застрелите!
— Сука, мы тебя пристрелили бы… Но у тебя мама дома…
— Застрелите!!!
Мучит жажда. Уже на полпути у всех пустые фляжки. Высовывается изо рта язык, висит, его назад не засунешь. Как-то мы ещё умудрялись курить. Поднимаемся до снега, ищем, где талая вода — из лужи пьём, грызём лёд зубами. Про хлорные таблетки все забыли. Какая там ампула с марганцовкой? Дополз и лижешь снег… Пулемёт сзади строчит, а ты из лужи пьёшь… Захлёбываешься, а то убьют — и не напьёшься. Мёртвый лежит лицом в воду, кажется, пьёт.
Я теперь как сторонний наблюдатель… Из сегодняшнего дня смотрю туда… Каким был там? Я не ответил вам на главный вопрос: как попал в Афганистан? Сам попросил направить меня на помощь афганскому народу. Тогда по телевизору показывали, по радио говорили, в газетах писали о революции… Что мы должны помочь… Собирался на войну… Учился каратэ… Ударить первый раз в лицо — это непросто. До хруста. Надо какую-то пограничную черту в себе перешагнуть — и хрясь!
Первый убитый… Афганский мальчик, лет семи… Лежал, раскинув руки, как во сне… И рядом развёрнутое брюхо застывшей лошади… В чем повинны дети? В чем повинны животные?
Из «афганской» песни:
Скажи, зачем и для кого отдали жизнь они свою?
Зачем в атаку взвод пошёл под пулемётную струю?
Вернулся и два года во сне хоронил себя… А то просыпаюсь в страхе: застрелиться нечем!
Друзей интересовало: награды есть? Ранения есть? Стрелял? Я пытался рассказать о том, что перечувствовал, интереса никакого. Стал пить… Один… Третий тост… Молча… За тех, кто погиб… За Юрку… А мог его спасти… Мы вместе лежали в кабульском госпитале… У меня царапина на плече, контузия, а у него не было ног… Много ребят лежало без ног, без рук… Курят, отпускают шуточки… Там они в порядке… Но в Союз не хотят, до последнего просят, чтобы их оставили… Возвращаться страшно… В Союзе начинается другая жизнь… Юрка в день отправки в аэропорт вскрыл себе в туалете вены…
Убеждал его (мы играли по вечерам в шахматы):
— Юрка, не падай духом. А Алексей Мересьев? Ты читал «Повесть о настоящем человеке»?
— Меня очень красивая девушка ждёт…
Иногда я ненавижу всех, кого встречаю на улице, вижу у окна. Еле сдерживаю себя… Хорошо, что на таможне у нас отбирают оружие, гранаты… Мы сделали своё дело, теперь нас можно забыть? Юрку тоже?
Ночью проснусь и не могу сообразить: то ли я здесь, то ли я там? Кто-то сказал, что сумасшедшие — это изумившиеся люди? Живу как сторонний наблюдатель… У меня есть жена, ребёнок… Я любил раньше голубей… Утро любил… Теперь как сторонний наблюдатель… Что угодно бы отдал, только бы вернуть мне радость…»
Рядовой
«Дочка пришла из школы и говорит:
— Мама, никто не верит, что ты была в Афганистане.
— Почему?
— Удивляются: «Кто твою маму туда послал?»
А я ещё не привыкла к ощущению безопасности, наслаждаюсь им. Не привыкла, что не стреляют, не обстреливают, можно открыть кран и выпить стакан воды, и от неё хлоркой не несёт. Там хлеб с хлоркой, булочки с хлоркой, макароны, каша, мясо, компот с хлоркой. Не помню, как прожила два года дома. Как с дочкой встретилась, помню, а остальное не задерживается в памяти, оно такое маленькое, незаметное, никчёмное по сравнению с тем, что пережито там. Ну, купили новый стол на кухню, телевизор… А что ещё тут происходило? Ничего. Дочка растёт… Она в Афганистан писала, командиру части: «Верните мне поскорее маму, я очень соскучилась…» Кроме дочери, мне ничего после Афганистана не интересно.
Там реки сказочно голубые. Никогда не думала, что вода может быть такого небесного цвета. Красные маки растут, как у нас ромашки, костры маков у подножия гор. Высокие непугающиеся верблюды спокойно смотрят на все, как старики. На «противопехотке» (мина) взорвался ослик, тянул на базар тележку с апельсинами.
Будь ты проклят, Афганистан!
Я не могу после него спокойно жить. Жить как все. Приехала, соседки, подружки в гости часто просились:
— Валя, мы к тебе забежим на минутку. Расскажи, какая там посуда? Какие ковры? Правда, что шмоток навалом и видео видимо-невидимо? Что ты привезла? Может, что продашь?
Гробов оттуда привезли больше, чем магнитофонов. Про них забыли…
Будь ты проклят, Афганистан!
Дочка растёт. Комната у меня маленькая. Там обещали: вернётесь домой, вам за все отплатят. Обратилась в райисполком, взяли мои бумаги.
— Вы ранены?
— Нет, я целая вернулась.
Сверху целая, а что внутри, не видно.
— Ну и живите как все. Мы вас туда не посылали.
В очереди за сахаром:
— Оттуда всего навезли, а здесь права качают…
Поставили сразу шесть гробов: майор Яшенко, лейтенант и солдаты… Они лежат обёрнутые в белые простыни… Голов не видно… Никогда не думала, что мужчины могут так кричать, рыдать… Фотографии у меня остались… На месте гибели ставили обелиски из крупных осколков бомб, выбивали фамилии на камнях. «Духи» сбрасывали их в пропасть. Расстреливали памятники, подрывали, чтобы никакого следа не осталось от нас…
Будь ты проклят, Афганистан!
Дочка выросла без меня. Два года в школе-интернате. Я приехала, учительница жалуется: у неё тройки, она уже большая.
— Мама, что вы там делали?
— Женщины там помогали мужчинам. Я знала женщину, которая сказала мужчине: «Ты будешь жить». И он жил. «Ты будешь ходить». И он ходил. Перед этим она забрала у него письмо, написанное жене:
«Кому я нужен безногий?! Забудьте обо мне». Она сказала ему: «Пиши: «Здравствуйте, дорогая жена и дорогие Алёнка и Алёшка…»»
Как я уехала? Меня вызвал командир: «Надо!» Мы воспитаны на этом слове, у нас привычка. На пересылке лежит на голом матраце молодая девчонка и плачет:
— У меня дома все есть: четырехкомнатная квартира, жених, любящие родители.
— Зачем приехала?
— Сказали, что здесь трудно. Надо!
Я ничего оттуда не привезла, кроме памяти. Будь ты проклят, Афганистан! Эта война никогда не кончится, наши дети будут воевать. Дочка опять вчера сказала: