Чужие

Неровно дыша, с бешено колотящимся сердцем, он нащупал выключатель настольной лампы и поморщился, когда внезапный свет обжег глаза. Быстрый осмотр пут показал, что он во сне (и в темноте) полностью развязал один из плотно затянутых четырех узлов и почти распутал второй, но тут потерял терпение. Видимо, в панике, всегда сопровождавшей его ночные хождения, он начал тащить, дергать, выкручивать веревку, словно превратился в лишенное разума животное, протестующее против поводка, — и сильно натер себе запястье правой руки.

Доминик поднялся с пола, отодвинул скомканные одеяла, сел на край кровати.

Он знал, что ему снился какой-то сон, хотя не мог ничего припомнить. Однако он был уверен, что в эту ночь пришел другой кошмар, непохожий на те, что мучили его в течение последнего месяца, — не связанный с луной. Другой сон, тоже страшный, но по-иному.

В издаваемых им криках, которые отчасти и разбудили его, были такое волнение, такая боязнь преследования, такой ужас, что они звучали у него в голове настолько же четко, как в первый раз: «Луна! Луна!» Его пробрала дрожь, и он поднес руки к пульсирующей голове.

Луна. Что это означало?





Бостон, Массачусетс


Джинджер издала пронзительный вопль и села в постели.

Лавиния, горничная Ханнаби, сказала:

— Извините, доктор Вайс. Не хотела вас испугать. Вас мучил кошмар во сне.

— Кошмар?

Джинджер не помнила, что ей снилось.

— Да, — ответила Лавиния, — и, судя по звукам, которые вы издавали, это было что-то очень серьезное. Я проходила по коридору, услышала ваш крик и едва не вбежала, но поняла, что вы спите. Тогда я помедлила, но ваши крики продолжались, вы повторяли одно и то же, и я решила, что лучше разбудить вас.

Джинджер, моргая, спросила:

— Я кричала? И что же?

— Повторяли одно и то же, — сказала горничная. — Луна, луна, луна. И голос у вас был такой испуганный.

— Я не помню.

— Луна, — заверила ее Лавиния, — луна, одно и то же. И таким голосом, что я подумала, будто вас убивают.





Часть вторая. Дни открытия




Храбрость — это сопротивление страху, подавление страха, а не отсутствие страха.

Марк Твен



Для чего вся эта жизнь-канитель?

Есть у борьбы какая-то цель?

Откуда пришли мы, куда идем? —

Раздаются вопросы ночью и днем.

И мы ищем, все ищем на них ответ,

Ищем мы тот распрекрасный свет,

Который послал бы нам истины луч,

Чтоб рассеять мрак сновидений-туч.

Книга сочтенных печалей




Друга вполне можно причислить к лучшим творениям природы.

Ральф Уолдо Эмерсон





Глава 4

26 декабря — 11 января




1

Бостон, Массачусетс




Между 27 декабря и 5 января Джинджер Вайс семь раз приходила в квартиру Пабло Джексона в районе Бэк-Бей. Во время ее шестого посещения он осторожно и терпеливо опробовал гипнотерапию, пытаясь проникнуть за блок Азраила, который охранял часть ее воспоминаний.

Старому иллюзионисту казалось, что Джинджер с каждым приходом становится все более красивой, умной, очаровательной и притягательно-целеустремленной. Пабло хотел бы, чтобы у него была такая вот дочь. Джинджер пробудила в нем покровительственные отцовские чувства, которых он не знал прежде.

Он рассказал ей почти все, что узнал от Александра Кристофсона во время рождественской вечеринки у Хергеншеймеров. Джинджер никак не могла примириться с мыслью о том, что блок в ее памяти не возник естественным образом, а был внедрен кем-то неизвестным.

— Слишком уж диковинно. Такие вещи не случаются с обычными людьми вроде меня. Я всего лишь простая девчонка из Бруклина, международные интриги — это не мое.

Джинджер не узнала лишь об одном: о том, что отставной шпион настоятельно советовал Пабло не связываться с ней. Если бы Джинджер стало известно, что Алекс сильно разволновался, узнав о ее случае, она могла бы решить, что ситуация слишком опасна и она не вправе вовлекать в нее Пабло. Тот скрыл от молодой женщины полученный им совет: им двигали озабоченность ее судьбой и эгоистическое желание присутствовать в ее жизни.

В день первого сеанса, 27 декабря, он приготовил ланч из французского киша и салата. Во время еды Джинджер сказала:

— Но я никогда не была около каких-нибудь секретных военных баз, не участвовала в военных исследованиях, не общалась ни с кем, кто мог быть замешан в шпионских делах. Это смешно!

— Вы могли случайно получить опасное знание, находясь вне охраняемой зоны. Там, где вы имели полное право находиться… но оказались в неподходящий момент.

— Но послушайте, Пабло, если мне промывали мозги, на это должно было уйти какое-то время. Они должны были где-то удерживать меня. Верно?

— По моим представлениям — несколько дней.

— Значит, ваша гипотеза неверна, — сказала она. — Вытесняя из моей памяти воспоминания о том, что случайно попалось мне на глаза, они должны были бы подавить и воспоминание о месте, где меня содержали во время промывки мозгов. Я это понимаю. Но тогда в прошлом должен образоваться провал, пустой отрезок времени, о котором я не помню ничего — где находилась, что делала.

— Вовсе нет. Они могли внедрить в вас ложные воспоминания для закрытия этих нескольких дней. Вы бы никогда не почувствовали разницу.

— Боже мой! Неужели? Они умеют делать такие вещи?

— Надеюсь, мне удастся локализовать ложные воспоминания, — сказал Пабло, заканчивая расправляться с кишем. — На это уйдет немало времени — придется медленно вести вас назад по вашей жизни, неделя за неделей. Но когда я обнаружу ложные воспоминания, то сразу же их узнаю: они будут лишены подробностей, основы подлинных воспоминаний. Чисто постановочные сцены. Выявив два-три дня, полные таких поверхностных воспоминаний, мы докопаемся до сути проблемы, потому что узнаем, когда вы находились в руках этих людей… кем бы они ни были.

— Да, да, понимаю, — сказала Джинджер, неожиданно загораясь. — Первый день фальшивых воспоминаний будет тем самым днем, когда я увидела нечто, не предназначенное для моих глаз. А последний день будет тем днем, когда промывка мозгов закончилась. До чего же трудно в это поверить. Но если в меня внедрили этот блок, если все мои симптомы — мои фуги — являются следствием подавленных воспоминаний, которые пытаются прорваться на поверхность, значит проблема вовсе не психологическая. И есть шанс, что я снова смогу заниматься медициной. Нужно только откопать эти воспоминания, вытащить их на свет божий, и тогда давление на меня прекратится.

Пабло взял ее руку и сжал:

— Да, я верю, надежда есть. Но не рассчитывайте, что будет легко. Каждый раз, уткнувшись в блок, я рискую вызвать кому… или что похуже. Я, конечно, буду действовать с крайней осторожностью, но риск остается.



Первые два сеанса глубокого гипноза проводились 27 и 29 декабря в креслах перед огромным эркерным окном. Каждый длился четыре часа. Пабло день за днем провел Джинджер по прошедшим девяти месяцам, но 27 декабря не выявил никаких ложных воспоминаний.

Однако в воскресенье, 29-го, Джинджер предложила спросить у нее, кто такой Доминик Корвейсис, писатель, фотография которого так сильно и странно взволновала ее. Когда Пабло погрузил ее в транс и установил, что разговаривает с истинной Джинджер, с ее глубинным подсознанием, он задал вопрос, встречалась ли она когда-нибудь с Корвейсисом, и та после некоторого колебания ответила:

— Да.

Пабло стал осторожно и старательно исследовать это знакомство, но не смог выудить из женщины почти ничего. Наконец она что-то произнесла:

— Он бросил соль мне в лицо.

— Корвейсис бросил в вас соль? — недоуменно спросил Пабло. — Почему?

— Не могу… вспомнить… толком.

— Где это случилось?

Ее лоб нахмурился еще сильнее, а когда Пабло попытался развить тему, она отключилась, перейдя в опасное коматозное состояние. Пабло быстро отказался от дальнейших расспросов об этом, опасаясь, что Джинджер погрузится так же глубоко, как в первый раз. Он заверил ее, что больше не будет спрашивать про Корвейсиса, если только она вернется, и Джинджер постепенно отреагировала на его обещание.